Цинизм и усталость: актриса Ольга Сутулова о самоцензуре и природе власти

Завтра в онлайн–кинотеатре "КиноПоиск HD" появится премьера 16–го, финального эпизода первого сезона сериала "Последний министр". Редкая для нашей страны едкая политическая сатира пока не вышла за пределы интернет–пространства, но уже стала событием. Как и роль замминистра Ксении Нечаевой, блистательно сыгранная актрисой Ольгой Сутуловой. "ДП" побеседовал с ней о распилах бюджетов, самоцензуре и природе власти. Поздравляю с завершением "Последнего министра". Вы сами довольны? — Я счастлива! Во–первых, за Романа Олеговича Волобуева, которого по праву обласкали все критики, а быть обласканным своими бывшими коллегами — дорогого стоит. Во–вторых, я счастлива за Яна Цапника, который, как сказал Михаил Трофименков, "ухитрился на чисто комедийном материале опровергнуть свою одиозную репутацию комика". Ну и за себя рада, потому что помимо профессиональных достижений стала практически иконой ЛГБТ–движения. Поясните, пожалуйста. — А вот почему–то нравится моя Нечаева представителям ЛГБТ. Со мной даже всякий фан–арт, аниме рисуют. Это классное признание и попадание, получается, не только в широкую, но и в такую конкретную аудиторию. Так что я очень горжусь! Есть мнение, что в России сейчас не лучшее время для политического юмора. — Почему? С одной стороны, опасно, а с другой — получается не смешно, потому что жизнь уже не перешутишь. — И посмотрите, как классно мы это опровергаем. Смешно и не опасно, мы все живы. У нас вокруг такое количество абсурда, что это уже просто не может быть опасным. Если взять протоколы заседаний Госдумы — там Салтыков–Щедрин отдыхает. И если эти стенограммы разложить по ролям и сыграть для представителей думского комитета какого–нибудь, они сами скажут: какая смешная пьеса. Так я о том же. Если бы вся французская полиция вела себя как жандармы Жана Жиро, никто бы не смеялся над фильмами с де Фюнесом. — Роман Олегович утверждает, что при написании сценария они с Еленой Ваниной огромное количество ситуаций взяли из реальной жизни. Ну а когда мы с Цапником на съемках открывали новостные ленты, нам казалось, что мы и живем в этом мире. При этом для актера здесь интересная этическая дилемма. С одной стороны, надо персонажа сделать живым и обаятельным, даже если он подлый, — в этом моя профессиональная задача. А с другой стороны, не хочется, чтобы зрителям казалось, что так нормально поступать. Мне в российских сериалах о политике сложно смотреть на обаятельного главного героя, который за счет этого обаяния пропагандирует очень неблизкие мне ценности. А вам ваша Нечаева симпатична? — Человеческие качества симпатичны: целеустремленность, способность концентрироваться, невероятный интеллект. То, что она добивается всего любой ценой и несмотря ни на что, — это мне близко, хоть и звучит, наверное, ужасно. С другой стороны, человек, который сидит в правительстве и пилит бюджеты ради того, чтобы купить себе остров, — ну не страшно ли это? Для меня, кстати, обнаружение этой мечты Нечаевой "сбежать от всего" — чуть ли не самый любопытный момент сериала. Если "Последний министр" — модель страны, получается, что цинизм и усталость — это то, на чем и держится вся российская политика? — Не только политика. И бизнес, и творчество, очень многие так живут. Цинизм и усталость — общая конструкция для всех, у кого были амбиции и кто оказался в тупике. Для Нечаевой, впрочем, остров — это метафора. Это желание покончить и с цинизмом, и с одиночеством. Где вы подсматривали Нечаеву? Списывали с подруг, знакомых? — У меня нет подруг–политиков, есть какие–то черты, продиктованные сценарием. Например, то, что у нее нет дома. Есть лишь некое место, куда она приходит спать, которого мы не видим. У нее 44 одинаковых костюма, абсолютно тупая стрижка, но при этом у нее все очень дорого — потому что ну должна быть хоть какая–то отдушина за всю ее пашню. И, конечно, она уверена в собственной власти и собственной уникальности интеллектуальной, она повелевает людьми. Вот здесь у меня были референсы — мои подруги–начальницы, которые очень властно, но органично, как само собой разумеющееся, повелевают своими подчиненными. Я слышал, что изначально Нечаева была персонажем, скажем так, совсем другой важности и другого экранного времени, а это именно вы ее развили. — Приятно было бы так думать, но все–таки лишь отчасти. Был один эпизод: в серии про футбол героиня Сони Лебедевой ко мне приходит поговорить, а я спрашиваю: "Ты зачем сюда пришла, мир спасать? Иди в медсестры, там 14 тысяч зарплата и всё очень классно. А ты пришла, чтобы тебя все слышали и слушали, чтобы со своей табуретки в комфортное кресло пересесть. Потому что ты умнее и лучше их всех", — в общем, есть у меня там такой огромный монолог, разоблачающий Нечаеву. Но вот как он появился. После одной из смен я позвонила Волобуеву в полночь и сказала: вы меня простите, но не раскрыта причина, почему моя героиня такая. Если мы этого не сделаем — все будет неинтересно, плоско и нечестно. "Ольга Александровна, чего вы конкретно хотите?" — спрашивает меня Роман Олегович. А я отвечаю, что хочу монолог, — это вообще самое мерзкое, что может актриса сказать режиссеру, да еще и привожу в пример монолог из "Сцен из супружеской жизни" Бергмана. Вот, видимо, в этот момент осатаневший от работы и такой наглости Волобуев разозлился, и, когда на следующее утро я пришла в 7 утра в свою гримерку, у меня на столе лежали 12 страниц талантливого текста, а Волобуев говорит: вот, просили монолог, он готов — через 20 минут мотор. Кажется, это единственный раз, когда я действительно повлияла на сценарий, но именно тогда, как мне кажется, и родился этот персонаж. Властная женщина и властный мужчина — в чем, на ваш взгляд, отличия? — Думаю, что природа этого чувства одинакова для всех, но мужчина к власти больше привык, ему за нее не надо бороться, потому что она дана ему по факту рождения. История борьбы у женщин гораздо короче, поэтому она интенсивнее. Политический юмор в кино у нас худо–бедно появляется, следующий шаг — серьезный разговор. Как вам кажется, в России сейчас возможна честная политическая драма, свой "Карточный домик"? — Боюсь, что нет. Во–первых, мы сами не относимся серьезно к тому, что происходит вокруг. Мы шутим об этом, снимаем веселые ролики, какие все дебилы, но не относимся серьезно и не совершаем серьезных шагов. Нет ощущения "мы". Есть "они" и другие "мы", и это ощущение приводит к отстраненности и вечной иронии. А во–вторых, ну, если мы вынесем за скобки федеральные каналы, где отдельная жизнь, то в принципе для тех же платформ можно снять все что угодно. Но думать в ту сторону, о которой вы говорите, людям мешают самоцензура и страх. Мы на съемках "Министра" тоже волновались, думали: а это вообще можно? Но, насколько я знаю, Волобуев ни разу не услышал "нет" на любую свою идею. Вам эта "вечная ирония" из первой причины кажется проблемой или, наоборот, нашим конкурентным преимуществом? — Не знаю, все зависит от того, что ты хочешь. Если ты сидишь все время в "Фейсбуке" и бубнишь, какие все козлы, — ну, пойди займи себя чем–то, сделай что–то. Активное и бесконечное перемывание говна лично мне не симпатично. Тут мне ответят: а что мы можем сделать? Мы, мол, живем в тоталитарном государстве, где нам все время затыкают рот. Я не знаю, кому и где затыкают рот, я совершенно не провластный человек, а, скорее, наоборот, но вот мы сняли сериал, который где–то мне казался крамолой, там много точных вещей, которые совсем не шутки, если приглядеться. Мы его сняли, и с нами ничего не случилось. У меня есть коллеги, которые ноют и говорят: "власть нам должна", а есть коллеги, которые скинулись и организовали небольшой фонд помощи пенсионерам. Или коллеги, которые снимают для своих Youtube–каналов документалки про актуальные проблемы общества, и их смотрят миллионы. Так что вопрос об иронии — это вопрос личных амбиций каждого. Хочешь только усмехаться и говниться — можешь, только довольно скоро ты станешь скучным.