Орловский следователь-криминалист Рыльков: «Я не против, чтобы искусственный интеллект определял нам преступника»
19 октября 2024 года Службе криминалистики России исполняется 70 лет. Сегодня криминалисты подведомственны Следственному комитету России. Один из них – полковник юстиции Илья Рыльков. В органах правопорядка он работает с 2003 года, в должности следователя-криминалиста – с 2020 года.
Сможет ли искусственный интеллект заменить живого следователя? Существует ли возможность победить преступность? Можно ли испытывать жалость к преступнику? Ответы на эти и другие вопросы вы узнаете из интервью ОрелТаймс. Преступления и технологии
– Как изменилась ваша работа и криминалистика в целом за последнее время? С появлением новых технических средств работать становится легче?
– Если говорить о практической части нашей работы, то изменения есть. Служба криминалистики создавалась 70 лет назад, тогда ещё наша профессия называлась прокурор-криминалист. С образованием в 2011 году Следственного комитета Российской Федерации прокуроры-криминалисты стали следователями-криминалистами. Задачи, конечно, тоже меняются, но главное неизменно – оказание методической помощи в раскрытии тяжких и особо тяжких преступлений, криминалистическое сопровождение предварительного следствия.
Если же говорить о технических средствах, которые мы начали применять, то да, действительно, легче стало. Например, сейчас повсеместно внедряется генетическая экспертиза – это один из наиболее точных способов доказывания вины человека. Например, при обнаружении на месте преступления орудия убийства и правильном его изъятии это гарантирует 90% успеха раскрытия всего преступления.
Раньше, например, и сотовые телефоны были не у всех, а теперь – посмотрите, они у каждого. А что такое сотовый телефон? Да там половина жизни, цифровые следы, данные о счетах и передвижениях, круг общения! Найдя сотовый телефон, о человеке можно узнать всё. Цифровизация нам очень сильно помогает.
– То есть, технологии – это благо для криминалиста?
– Для простых людей, которые заботятся о тайне своей личной жизни, это, может, и зло. Но нам это очень помогает.
Могу сказать, что чем дальше развиваются технологии, тем, например, больше преступлений прежних лет мы расследуем. Появляются новые экспертизы, с их помощью можно лучше разобраться в деле. Например, установить личность человека, пропавшего несколько лет назад.
– Не ощущаете, что всё это практически заменяет логику и внимательность следователя?
– Такие ощущения появляются. Из-за того, что работать становится легче, порой можно упустить детали. Раньше, например, каждый документ приходилось перепечатывать на машинке по сто раз, и, конечно, в это время в голове у следователя шла активная мыслительная деятельность. Сейчас компьютер даже это убрал. Но следователь не должен превратиться в машину. Мы, когда обучаем молодёжь, стараемся искать всё-таки золотую середину между технологиями и их личным развитием. Да, вы пользуйтесь, но думать тоже не забывайте. У нас есть криминалистический полигон, где мы моделируем проведение следственных действий по различным фабулам происшедшего, а молодые следователи нарабатывают свои навыки сбора вещественных доказательств и осмотра мест преступлений. Так вот я всегда говорю, чтобы сначала они своими глазами всё осмотрели и попытались выдвинуть версию, а уже потом – всё остальное.
– Не боитесь, что скоро преступления вместо вас будет раскрывать искусственный интеллект, а вам достаточно будет собрать улики и написать пару строк?
– Бояться этого не стоит. Тут вопрос в цене ошибки – у искусственного интеллекта нет такого понятия, как совесть. Он же всё равно работает с какой-то базой, в нашем случае это доказательства. Но их нужно накопать, так что без человека тут не обойдёшься, а человек, собирая улики, всё равно должен будет задумываться, насколько они соотносятся с совершённым преступлением, насколько допустимы и достоверны. И в данном случае никаких аргументов против того, чтобы компьютер нам определил преступника, у меня нет.
Но сейчас об этом ещё рано говорить. Думаю, это не скоро к нам придёт.
– Современный следователь и, скажем, следователь в начале даже этого века намного отличаются?
– В нулевые годы следователи были не как сейчас, сразу после института, а приходили, как правило, после армии, да ещё поработав на каком-нибудь предприятии. То есть обладали жизненным опытом. Так что следователь тех времён это опытный 25-30-летний человек, имеющий определённый багаж. Сейчас ситуация изменилась, потому что новобранцы имеют меньше опыта. А чем его меньше, тем сложнее работать.
Никто не уйдёт?
– Можно ли сказать, что в будущем у преступников вообще не останется шансов уйти от наказания?
– Да, я уже вижу это на практике. Даже сейчас, например, по линии пропавших людей, я замечаю, что из года в год благодаря новым технологиям людей, пропавших без вести, становится всё меньше. Сейчас их реально гораздо легче искать. Благодаря гаджетам, техническим средствам, всевозможным базам и так далее. То, на что раньше приходилось тратить очень много времени, теперь можно решить за доли секунды, а они нередко играют важную роль.
– Как думаете, можно ли в таком случае победить преступность?
– Полагаю, одними технологиями преступность победить сложно. Преступность – явление социальное. Там, где есть человек, есть и преступность. Просто где-то больше, а где-то меньше. Чем люди лучше живут, тем меньше преступность. От технологий здесь мало что зависит. Сейчас много же примеров и того, что из-за технологий появляются новые виды преступлений. Например, мошенничество в настоящее время приобретает все более разнообразные формы.
Преступность развивается, и мы должны ей соответствовать. Вот потому нам и нужны не только технологии, но и современные методики борьбы с преступностью.
– А есть ли у преступников сегодня шанс на идеальное преступление, как это принято называть?
– Шанс есть всегда, но как показывает практика расследования уголовных дел, идеальных преступлений не бывает. Преступник, даже тщательно продумывая совершение преступления, допускает просчёты и оставляет следы, указывающие на его причастность — это может быть след обуви или ворс от перчатки, волос и даже запах. Если человек побывал на месте происшествия, значит, он должен оставить после себя хотя бы что-то. Нам и требуется эти следы установить, закрепить, исследовать, чтобы доказать его вину, а для этого как раз используются все необходимые технические и специальные средства.
– Как часто вам приходится иметь дело с преступниками, которые осознанно подходят к тому, что делают? Или всё чаще это случайные бытовые убийства на почве распития спиртного? Не скучно?
– Скучно на нашей работе никогда не бывает. Преступления есть разные. Да, львиная доля на бытовой почве, но и они отличаются друг от друга. И спланированные преступления тоже случаются. В прошлом году, например, пропала супружеская пара. Нашли их останки спустя неделю в сожжённом автомобиле. Ну и опять же, используя современные методы, вышли на преступника. Им оказался мужчина, которому они дали деньги в долг, а он решил избавиться от долга с помощью убийства, улики хотел скрыть поджогом. Но такие случаи в нашем регионе, конечно, единичные.
Нож против генетики
– Что бы вы назвали основным орудием убийства в Орловской области сегодня?
– Юридически это называется ножи хозяйственно-бытового назначения. По-простому – кухонные ножи. Либо людей убивают в ходе избиений. Огнестрельное оружие как орудие убийства сейчас редкость.
– А какой главный инструмент у современного следователя?
– В материальном плане главным инструментом следователя всегда были ручка и бумага, сейчас это компьютер и принтер. А по методикам сейчас венец доказательности – генетическая экспертиза. С 2016 года она у нас массово используется.
– Какое самое жестокое преступление вам приходилось расследовать?
– Любое убийство детей воспринимается как самое ужасное преступление. При этом понимаешь, чем же невинный ребенок так провинился, что он такого сделал, что преступник смог с ним такое совершить. Всегда остается осадок, но знаю, что это — работа. На период моей работы в криминалистике самое жестокое – то самое громкое убийство девочки в Залегощи.
– Испытывали ли вы когда-нибудь жалость к преступнику?
– Да, такое было, но до того, как я попал в отдел криминалистики. Бабушка старенькая, мать шестерых детей убила одного из своих сыновей ножом. За то, что он её бил. У неё ещё судьба такая нелёгкая – три брака, родила в них шестерых детей, все трое мужей погибли. Сын этот – сидевший был, после тюрьмы. Как говорится, сел ей на шею да ещё избивал. Дочь старшая её звала к себе, а она отказывалась, переживала за сына. В один из дней не выдержала и ударила его в грудь ножом. С учётом всех обстоятельств дали ей 8 лет. Это мало за убийство.
Из тюрьмы она мне даже умудрилась прислать благодарственное письмо. Написала – спасибо вам огромное, у меня здесь белые простыни и трёхразовое питание. Потому что из-за сына у неё этого всего не было. А в целом, с любым человеком, с любым преступником следователь должен найти психологический контакт. И с каждым обвиняемым необходимо использовать определённую тактику. А какая она будет — зависит от человека, который перед тобой находится, и изощрённости совершённого им преступления.
Всё, как в кино?
– Как вы относитесь к романтизации вашей профессии в поп-культуре? Насколько образ следователя в кино схож с тем, что происходит в жизни?
– В целом я поддерживаю политику по популяризации нашей профессии. Профессия у нас интересная. Единственное, конечно, в фильмах многое приукрашивают. Я понимаю, зачем это – если снять нашу работу, какая она есть, это может и отпугнуть массового зрителя. У нас много рутины, масса отрицательных эмоций – их гораздо больше, чем положительных. Но в целом я поддерживаю такого рода фильмы, думаю, это полезно.
– В книгах и кино у каждого детектива обязательно есть свой антагонист. Было ли у вас такое, что поимка преступника становилась принципом?
– Ну, тут, наверно, опять назову случай с Викой Гнедовой. В том населённом пункте 15 лет назад ведь произошло другое убийство ребёнка и его не раскрыли. Так что после второго убийства мы почти сразу поняли, что там живёт какой-то особо опасный преступник. И для нас тогда это стало делом принципа.
– Как вы относитесь к современной системе наказаний? Не считаете ли её слишком мягкой или, наоборот, жёсткой?
– Я бы сказал, что выстроенная система уголовных наказаний в нашей стране достаточно справедливая.
– Высшая мера нужна или нет?
– По моему личному мнению, для отдельных категорий осуждённых (например педофилов, террористов) смертную казнь можно было бы и вернуть.