Внесенный президентом России Владимиром Путиным на рассмотрение Госдумы пакет законопроектов о Госсовете, включающий изменения в Уголовно-процессуальный, Гражданский и Семейный кодексы страны, а также в отдельные законодательные акты, вызвал весьма острую реакцию среди отечественной оппозиции, где чуть ли не хором начали кричать «Волки! Волки!», обвиняя Кремль в осуществлении «революции сверху» и чуть ли не в попытке госпереворота. Владимир Винников, издание Федеральное агентство новостей При этом наибольшее внимание критиков ожидаемо привлек ключевой законопроект «О Государственном Совете Российской Федерации», входящий в состав путинского пакета. Так, например, политолог Екатерина Шульман, выступая в эфире «Эха Москвы» 15 октября, заявила, что содержащиеся в нем положения являются, по сути, антидемократическими, поскольку вводят понятие «единой системы публичной власти», противоречащее принципу разделения властей. «Монтескье мы с вами преодолели, видимо, в своем политическом развитии и от него отреклись», — с изрядной долей сарказма заявила она. Так и хочется сказать: «Браво, Екатерина Михайловна! Вот что значит школа!» Чтобы не было домыслов и разночтений — имеется в виду правовая школа РАНХиГС, где в 2005 году Шульман (тогда еще Заславская по девичьей фамилии) получила свой диплом юриста. Ее понимание было бы, возможно, и правильным — если бы не одно важнейшее «но»! Которое заключается в связи тех или иных правовых концепций с той идейной — или даже теологической — матрицей, на которой они строятся. Поскольку этому в РАНХиГС и даже в МГУ, к сожалению или к счастью, не учат, видимо, следует пояснить, о чем здесь идет речь. Идея разделения трех ветвей государственной власти: законодательной, исполнительной и судебной, — возникла не сама по себе, а как следствие проекции протестантской теологии в сферу права. Тот же Монтескье в своей концепции разделения властей исходил из того, что такое разделение наилучшим образом обеспечивает жизнь и свободу каждого гражданина: «Все погибло бы, если бы в одном и том же лице или учреждении, составленном из сановников, из дворян или простых людей, были соединены эти три власти: власть создавать законы, власть приводить в исполнение постановления общегосударственного характера и власть судить преступления или тяжбы частных лиц», — рассуждал философ. В Декларации независимости США зафиксировано, что «все люди созданы равными и наделены их Творцом определенными неотчуждаемыми правами, к числу которых относятся жизнь, свобода и стремление к счастью», — этот тезис является аксиоматическим и назван «самоочевидной истиной». Несколько в ином виде та же мысль изложена во Всеобщей декларации прав человека ООН: «Все люди рождаются свободными и равными в своем достоинстве и правах». Это своего рода Евклидова геометрия, основа основ современного международного права. Но значит ли это, что иных, «неевклидовых» геометрий нет и быть не может, что они не имеют права на существование? А ведь речь, применительно к праву, идет не о законах природы, а о законах общества. Никто же не будет спорить с тем, что аксиома «Каждый человек рождается свободным» мало применима к только что появившемуся на свет младенцу, а предоставляемые обществом для людей «пакеты» прав, свобод и обязанностей отличаются в зависимости от их возраста, здоровья, лояльности, отношений с другими обществами и ряда иных параметров… Так что нынешнее международное право является секулярно-протестантским по основе своей, исходящей из приоритета прав и свобод человека, которые служат прогрессу всего человечества. Но, опять же, мало кто может всерьез считать, что так было, есть и будет всегда. Например, хорошо известная нам, многим — по личному опыту, советская правовая система строилась на совершенно ином принципе — принципе единства государственной власти в СССР, прямо противоречащем принципу разделения властей, и в этом смысле она исходила из монотеистической матрицы. Именно к попытке возродить и восстановить эту «советскую» матрицу, апофеозом которой отчего-то признается пресловутый 1937 год, собственно, и сводятся либерально-оппозиционные стенания в связи с законопроектом о Госсовете. Эта логика крайне незамысловата: или «демократическое» разделение ветвей власти, или их «тоталитарное» единство! И если бы это было действительно так, то из этих двух зол пришлось бы выбирать меньшее. Но в данном случае, на мой взгляд, все уже совсем иначе: понятие «единая система публичной власти», предложенное Путиным, фундаментально отличается от советского понятия «единая государственная власть». Можно даже сказать, что мы являемся свидетелями в некотором смысле чуда, поскольку в нашем правовом поле внезапно (ну, для очень и очень многих — внезапно) проросла не матрица «многовластия» и не матрица «единовластия», а матрица «триединой власти»: не только законодательной, исполнительной и судебной, но также федеральной, региональной и местной. Именно Госсовету, председателем которого будет президент РФ, предоставляется право решать такие вопросы, как согласование и координация действий всех других органов, входящих в систему публичной власти Российской Федерации, споров между ними, формирования «федеральных территорий», не входящих в состав ни одного из субъектов РФ, а также «иных задач, имеющих важное государственное значение». Что немаловажно, президент РФ, он же — председатель Госсовета, имеет право включать в состав Госсовета не только лиц, занимающих определенные посты в органах федеральной и региональной власти, но и, грубо говоря, всех, кого он сочтет нужным: никаких ограничений в данном отношении законопроект не предусматривает. Конечно, по сути своей, это даже не грандиозное усиление института президентской власти, а принципиально новая для нашей страны политическая система. Конечно, здесь можно усмотреть исторические аналогии с учреждением «земщины» и «опричнины» царем Иваном Грозным в 1565–1572 годах. В этой связи можно предположить, что Россию, как и четыре с лишним века назад, ждет испытание новой Ливонской войной. Но любые аналогии подобного рода справедливы только в первом-втором приближении.
