Мнения: Русская мечта как мировоззрение
Не так давно (16 декабря 2019 г.) в Москве прошла презентация новой книги Александра Проханова «Вероучение русской мечты». Книга, безусловно, важная, которая, можно надеяться, будет иметь успех и продолжение. Более того, прямо нацеленная на продолжение (о котором мы еще скажем в конце). Но поговорить сейчас хотелось бы не столько о книге, сколько о самом этом удачно и точно найденном определении. Не так давно (16 декабря 2019 г.) в Москве прошла презентация новой книги Александра Проханова «Вероучение русской мечты». Книга, безусловно, важная, которая, можно надеяться, будет иметь успех и продолжение. Более того, прямо нацеленная на продолжение (о котором мы еще скажем в конце). Но поговорить сейчас хотелось бы не столько о книге, сколько о самом этом удачно и точно найденном определении.
В самом деле, «Русская мечта» – звучит ярче, шире, свободнее, нежели «Русская идея», в попытках определить которую сломало копья уже не одно поколение русских философов и публицистов. И, кажется, только из этой не скованной доспехами идеологии свободы по-настоящему только и может родиться идея… Что ж, еще раз отдадим должное интуиции нашего замечательного писателя и попробуем просто поразмышлять на тему Русской мечты.
На мой взгляд, никак иначе и нельзя объять безоглядные устремления русского духа, как только тютчевской «верой» и вот этой самой «мечтой»: да, в Россию можно только верить, и иначе как мечтой Россию не объять.
Вспомним князя Владимира и тот поистине экзистенциальный момент выбора, описанный в русских летописях. Как, обойдя земли иудейской Хазарии, исламского Востока, католического Запада, русские послы оказались на торжественной царской службе в константинопольском храме Св. Софии: «Не знаем где были, на небе или на земле» – так доложили послы о выполнении своей дипломатической миссии князю. И в этом отчете уже слышится тот восторг, эхо которого мы будем слышать и во все позднейшие времена, восторг, который вероятно и являет основу русской души, русского характера и русской мечты.
«Не знаем где были, на небе или на земле» – здесь и устремленный к апофеозу идеал, и русская всеохватность, стремящаяся объять небо и землю, и – наконец – все будущие наши общественно-политические проекты, так или иначе направленные на то, чтобы эти небывалые небо и землю обвенчать в какой бы то ни было известной реальности.
Здесь и Третий Рим Ивана Грозного, и Второй Иерусалим патриарха Никона и, поднятая на дыбы, империя Петра Великого, шагающая в неведомое, и, наконец, Советская империя в ее еще более безумном прыжке, еще более всеохватной мечте о царстве Божьем на земле…
Да, у слова «мечта» есть и очень опасные коннотации, а в православной аскетике, например, значение этого слова вообще близко понятию «искушение». Но имея в виду все эти опасности, нельзя, конечно, не видеть и другого значения этого слова – значения высшего, недоступного почти идеала, высшей реальности, которая достигается лишь всем напряжением сил и высоким порывом…
Русские долго запрягают, но быстро едут. Русский всегда устремлен за край – дальше земной истории, дальше видимого мира, туда, где сходятся небо и земля, и, словно преображаясь в кипящей чаше солнца, являются чем-то совершенно новым: Иван-дурак, выходящий из чана с кипящим молоком добрым молодцем… Город, возникающий на вершине горы по мановению Царевны-Лебеди… – вот она, Русская мечта, и да, – это, конечно, прежде всего, мечта о новой, высшей реальности, мечта о преображении всего видимого мира…
И, очевидно, что всем русским общественно-политическим проектам от Средневековья до наших дней эта мечта была имманентно присуща. Чем был Третий Рим Грозного? Это была попытка основать идеальное христианское царство в объятом апостасией (отступлением от истины) мире – попыткой – не больше-не меньше – спасения всего мира.
Чем был «Второй Иерусалим» Никона с его подмосковным Новым Иерусалимом – копией, как бы иконой, Святой Земли? Это была попытка объединить весь христианский православный мир в одной вечной великой симфонии новой жизни: «не знаем где были, на небе или на земле»…
И та и другая попытки не удались, да, конечно, и не могли удасться, принимая в расчет масштабы дерзания. Однако, сам этот масштаб говорит о многом.
Народы – мысли Бога, национальная идея – это не то, что народ думает о себе во времени, а то, что Бог думает о народе в вечности, – говорил, вслед немецким романтикам, Владимир Соловьев. Великий дух, обладая великой же интуицией, выбирает себе орудие по руке и деяние – по силе. Но, конечно, может по-человечески ошибиться местом и временем… Возможно, Русский дух во всю отпущенную ему историю просто еще не был готов исполнить то, что было ему предназначено?
Петр Великий мечтал перекроить Русский мир по западному образцу с тем, чтобы овладеть европейскими технологиями и восторжествовать над Европой… Санкт-Петербург и сегодня – не только крупнейший, но и самый европейский город Европы. Нигде более вы не встретите такого по-европейски строгого, планомерного воплощения идеи, и таких же, по-русски бесконечных, к горизонту устремленных перспектив, в таком размахе – нигде. «Самый европейский город Европы и самый русский город России» – сказал о нем академик Лихачев. Но, добавим: и идеальная икона Европы. Возможно, не слишком пригодная для жизни, но для созерцания бесконечности человеческой мысли и устремлений – не найти места лучше… Одно слово – Город Мечты…
Но, конечно, не только политика, не только градостроительство, но и вся русская культура – о том же.
Главная тема Пушкина – человек, мучительно преодолевающий энтропию истории и тяжесть собственной природы. Кто такой Евгений Онегин, этот столичный франт, уставший от бессмысленности мира и жизни? – лишь неудачная попытка преодолеть себя в одном нечаянно нагрянувшем вдохновении идеальной любви.
А вся гоголевская эскапада «Мертвых душ», задуманная как трилогия, подобна дантовской «Божественной комедии»: первый том – изображение русского ада, второй – Чистилища, третий – преображенной и просветленной Руси… Его же «Выбранные места из переписки с друзьями» – такая же (неуклюжая во многом, но и прекрасная в своем дерзании) попытка написать проект преображения русской действительности… То же и Достоевский с его мечтой о Государстве, обращающемся в Церковь… То же и русские символисты с их мечтой о преображении жизни посредством искусства… И «отец русской философии» Владимир Соловьев, писавший трактаты об исправлении европейской жизни под властью Русского Царя и Римского Папы… И Николай Федоров, безумный самородок с горящей верой в научное воскрешение предков, и его ученик Циолковский, изобретающий технику для заселения будущим воскресшим человечеством внеземных миров…
А Луначарский и Горький, для которых коммунизм был ничем иным как «пятой и последней религией человечества», получившей имя Богостроительства. Человечество будущего эти апостолы новой религии представляли себе неким единым много ипостасным Сверхчеловеком, шагающим из царства необходимости в царство вечной свободы, – в новую, созданную сверхчеловеческим сознанием, вселенную…
Да, такова Русская Мечта, походя исправляющая карты звездного неба, – безумная и великая, фантастическая и единственно реальная, ибо – для чего же еще и жить, как не ради большой Мечты? Ведь если не мечтать о несбыточном и великом, жизнь оскудеет, зачахнет, выродится в копошение бессмысленных толп, озабоченных лишь добыванием насущного хлеба, и управляемых скопищем банков… Чтобы не допустить этого вырождения, и нужна, вероятно, миру Россия – как вечное напоминание, вечное бельмо на глазу погрязшего в суете мира, как перст, указующий заблудшему человечеству на солнце…
И если появляются сегодня такие книги, дерзающие всерьез говорить о «вероучении русской мечты», значит Русь все еще жива, и значит – пришло их время… А может быть – и время начала новой эры Русской мечты? Ведь презентация книги, о которой мы говорили, стала одновременно, и презентацией стратегии «Русская мечта – 2050» – глобального плана развития России, как альтернативы либеральному плану… «Русская мечта – 2050» – так будет называться и следующий Всемирный Русский Народный Собор (ВРНС) 2020 года… «Русская мечта – 2050» – это, наконец, тот идеал, к воплощению которого может приложить усилие всякий неравнодушный человек, для которого эти слова еще что-то значат.