Стальное перо Магнитки
Славный город трудовой славы в преддверии Дня металлурга - знакового для Магнитки профессионального праздника - вспоминает не только тех, кто ковал меч Победы, восстанавливал страну из руин после Великой Отечественной войны и создавал её экономическую мощь в последующие десятилетия.
Дух героического Магнитогорска закалялся и благодаря мастерам литературы, любившим свою малую родину и гордившимся ею.
Они умели облечь в слово то, что грело душу землякам. Стихи и проза, рождённые у подножия горы Магнитной, обладают особенной силой воздействия на читателя. Чувствуется в них правда жизни, терпкая и узнаваемая, как запах степной полыни на просторах Южного Урала. Литераторов Магнитки отличает причастность к братству по слову, где внешняя суровость сочеталась с открытостью и щедростью сердца. Вспомним два имени из числа тех, что золотом вписаны в летопись города.
Юрий Николаевич Костарев
(1941-2002) - российский поэт, журналист, лауреат литературного конкурса имени К. М. Нефедьева, автор трёх книг стихов.
* * *
Как мало жизни!
Я о том - как мало
Взаправду-то живёшь
в сумбуре дней:
То за тебя Госплан решал,
то - мама,
То Гней Помпей,
то Пупкин Евстигней.
Несёт тебя поток необоримо -
И ты гребёшь, гребёшь наискосок...
И всё-таки проскочишь
снова мимо
Причальных тёплых
выцветших досок.
А там - зеленоглазое сиянье
И ждущая касания рука...
Но - пустота меж вами.
Но - зиянье.
Лишь воздух. И вода. И облака.
Не прячусь за лирическим героем...
Ну сколько же третировать его?
Я стал недосягнувшим, я - изгоем
Из глаз твоих, из сердца твоего.
Лишь помню,
что не всё напрасно было,
Что лишь надеждой
и держался пульс...
Как долго сердце
то тепло хранило -
Зелёных глаз и недоступных уст!
Как жизнь длинна,
как счастье скоротечно,
Как сердце юное
божественно беспечно!
Рабочие стихи
Хочу обыденного счастья.
Кто предъявить мне вправе счёт,
Что я пока ещё не мастер -
Что в подмастерьях всё ещё?
Руками дельных подмастерьев
Кладут дома, растят сады.
В них не задумываясь верят:
Без них - как в жажду без воды,
Как в знойный день - без тихой тени,
Как в стужу - без огня в печи...
Я это с детства заучил -
Что мир стоит на подмастерьях.
Об этом твёрдо помню с детства,
Но знаю - и не со вчера:
Мир не стоит, мир - это действо!
И правят действо мастера.
Они вздохнут - и мир качнётся!
Они шагнут - и мир пошёл!
И раньше новый день начнётся,
И люди молвят: "Хорошо!"
Им - уважение по праву,
Они - опора из опор.
И только тенью чьей-то славы
Ты до каких же будешь пор?..
И значит, права нет на счастье,
Покуда не оплачен счёт?..
Я до сих пор ещё не мастер,
Я - в подмастерьях всё ещё.
А потом прилетит ветер
Я живу не в своё время.
И что делать теперь, кроме
Как нести до конца бремя
Тихой нежности в злом громе.
...А потом прилетит ветер-
И меня осенит словом,
И я стану душой светел,
Будет небо моим кровом.
...И ещё прилетит ветер,
И не станет меня, кроме
Возле мамы в фотоальбоме:
Где - на том ли, на этом свете?
Я живу не в своё время,
Но ведь вдета нога в стремя...
Ветер льнёт к моему изголовью.
Лишь бы с миром,
Лишь бы с любовью.
* * *
Идут сталевары на смену -
На смену уставшим идут.
Их ждут, как солдаты, наверно,
В бою подкрепления ждут.
Не всякий читатель и зритель
Способен представить подчас,
Что огненных лав повелитель
Ничуть не огромнее нас.
Он, если составить бы сводку
И среднюю цифру найти,
Имеет такую ж походку,
Как я, или он, или ты.
А в старой заветной шкатулке
Надёжно, у самого дна,
Хранит он - не для прогулки -
Медали и ордена.
Вот так же, как эти медали
Надеть лишний раз не спешит,
И гордость он прячет подале -
В заветные глуби души.
И только потом, провожая
Из цеха его насовсем
И "жизненный путь отражая".
Расскажут знакомые всем:
И сколько он лет проработал,
И сколько он стали сварил,
И скольким Героям завода
К вершинам он путь проторил.
А он, поразмяв утром руки,
В саду покопавшись слегка -
Средь белой бестрепетной вьюги
Всё ловит призывы гудка.
Он знает, что дел ещё много
До пор беззаботнейших нам...
Он просто спешит на подмогу
Уставшим своим сыновьям.
Виктор Михайлович Туманов (1938-2000) - российский писатель, поэт, журналист.
Добрая беседа ночи стоит
Нет, ты скажи мне, старуха, будет в нашей жизни такое время, что выйдешь ты на работу, часа три повкалываешь и пять часов после этого будешь за бригадиром или мастером бегать, ещё чтоб работой тебя завалил, а он тебе в ответ: «Иди-ка ты, Иванов, домой, – надоел, голова разболелась, ничего для тебя придумать не могу»? То-то! Сама знаешь, что не будет такого. Хватаем мы эту работу руками и зубами, а её впереди ещё на миллион лет. А хочется всю её до конца переделать так, чтобы сесть и сказать: баста! Небо я сделал, землю сотворил, цветы распустил, злаки выколосил, животных выпестовал, птиц петь научил, человека породил – пора и кваску попить. Так нет же, нет! Оглянуться не успеешь, как на пенсию провожают, а ты ещё и половины того, по чём руки зудели, не сделал. Без тебя комбинат расширяют, плотины строят, пятое, десятое, а ты уже – как лишняя спица в колесе... Даже думать о том времени страшно!
Тут ещё бригада в июльскую жару тает день ото дня: нет, чтобы подождать – в отпуск потянуло; кто ангину, чёрта бы ей в глотку, летом хватил; и как нарочно, из ГПТУ ребятишек не выпустили ещё с экзаменов... Вот и осталось всего работников четырнадцать плотников. А работы!..
За смену, сказали бригадиру, тепляк с одной стороны коксовой батареи разобрать и до последней щепки на трактора погрузить. Батарея новая, разогрелась, расширилась, двери железные, штук пятьдесят, на крючки вешать пора, а тепляк – помеха. Неделю строили мы эту сторону тепляка, стойки раскрепляли, потолок настилали, железом обшивали, и вот теперь, хоть оно ломать – не строить, за смену должны разобрать. Это с четырнадцатью-то человеками!
И вот ещё что скажу: когда бригада в полном составе, командовать ею легче. Дал каждому звену по участку – и справляется оно с работой двумя или тремя головами. А тут всего четырнадцать, каждый – сам себе звено. Взять хоть нашего Чёрного, как раз на его звеньевого ангина-то и нашла. Что с этим Чёрным без его звеньевого делать? А упрямый... Говоришь ему: так вот надо, а он по-своему, пока сам не увидит, что полсмены зазря на щепки извёл.
И находятся ж мученики командовать всеми! Анатолий, к примеру... Чем не бригадир? Видит, что можем не справиться, уши топориком держит, из разговоров наших выуживает – путное кто предложит. Алексей у нас – молодая, но разумная голова, давно бы пятый разряд ему иметь пора, а он всё не хочет, по четвёртому всё... Алексей этот и говорит: железо с крыши сорвать, прогоны, что стойки соединяют, распилить и по частям тепляк весь верёвкой свалить. Анатолию и слушать дальше ни к чему, смотался из будки, минут через пять кричит:
– Выходи на работу!
Глядим: верёвка уже принесена, белая, новая, только что со склада. Подходим к тепляку, а нам от ворот поворот. Начальство с коксохима нашему мастеру втолковывает, что тепляк пока разбирать нельзя: загазованность. Позвал нашего прораба. И прорабу коксохимического начальства такой же ответ. Прораб привёл нашего главного. И тоже никакого толку. Подвёл тогда главный инженер к коксохимикам начальника управления. Поговорили начальники между собой – и такое же решение: часа два ждать придётся. Два часа рабочего времени носом груши околачивать! Трактора тарахтят, мы стоим. Коксохимики по батареям лазают, один понизу ходит, в рупор спрашивает: газ, воздух. Сверху крик: готов! Чего «готов» – не нашего ума дело: стой жди. Да что мы, анекдоты сюда пришли точить?
Спишь, что ли, старуха? Слышь, ветер какой поднялся, к дождю, должно быть. Встань, окно затвори, как бы стёкла не выбил... Во, так и языку теплее. Ночь долгая – не торопи…
Видит Анатолий, что скучными мы становимся, отвёл в сторону мастера, пошушукался с ним. Вернулся, дал команду: айда за мной! Нашёл-таки чем занять. Две машины бетону в другом управлении выклянчил. Мы этот бетон носилками... и куда следует уложили. А уж вечереть стало, животы про ужин напомнили. Глянули мы на батарею: – Газ! Воздух! Готов! – кричат ещё. Поужинали. Прислушались – крику нет. И все наши командующие уже на нас ворчат: что, дескать, мешкаете. Полезли мы наверх, железо с крыши мигом сбросили. Прораб рукой нам машет: трактора простаивают. Успеют, отвечаем. Анатолий с Алексеем уже верёвку привязывают за верхний прогон. Кто пилит этот прогон на части, кто ниже спустился другие прогоны перепиливать. Чёрный на землю слез, за верёвку тянуть, – не любит он высоты. Гляжу, и главный инженер за верёвку с ним уцепился. Рванули они – ни с места тепляк, даром, что на части или, по-учёному говоря, на секции распилен. Вразумило тогда Гришку-тракториста трактор к ним подогнать. Привязали верёвку к трактору, натянулась она как струна, дёрнулся трактор – верёвка лопнула. Кинулся мастер вовнутрь тепляка – нашёл прогон. Перепилили, связали верёвку, опять трактором дёрнули. И пошло-поехало; пыль, треск, верёвку подавать не успевали. Слезли мы все на землю и с пылу, с жару накидали первый трактор досками! Отправили. И тут-то почувствовали, что выдохлись. Сели передохнуть. А начальник управления другой трактор подгоняет. Быстрей, говорит, ребята, надо.
– А чего ему надо? – спрашивает Алексей. – Работу организовал, нечего больше около нас крутиться, сами знаем, что надо.
Минут пятнадцать мы отдыхали. Понял начальник, что промахнулся, и отошёл от нас к кучке, где стояли мастер и прораб с главным инженером. Снова принялись за работу. Но не простил Алексей начальнику последнего понукания, подбил Чёрного подойти к командирской кучке. А Чёрному что, он со своей придурью и к управляющему трестом попрётся.
– Александр Александрович, – негромко так, но внятливо говорит Чёрный. – Может, займёте на пару бутылочек? С устатку бы не мешало.
– А где ты, Чёрный, найдёшь на комбинате? – не поняв подвоха, начальник спрашивает.
– Я и за проходную сбегаю.
– Нету у меня с собой, – отвечает Александр Александрович.
– А я думал, есть, – говорит Чёрный. – Раньше, я в книжках читал, если люди работают, а человек иной, вроде вас, в стороне землю топчет, словно купец какой, то обязательно на водку даёт.
– Чёрный, туды-ттвою, иди железо грузить! – кричу, чтоб выручить Александра Александровича из неловкости. Совсем ни к чему подбил на этакое Алексей Чёрного. Отработало начальство первую смену и на вторую осталось – ценить это надо, а не зубоскальством тешиться. Ну, сама посуди, старуха, этот Чёрный без году неделя как в бригаде, а туда же, насмешничать. Не видел небось, как в трудную пору тот же начальник по целой смене был такелажником, как рабочий простой. И то бы Чёрному в разум взять: работали мы слаженно, дружно, куда им, начальству, в наш круг затёсываться, стеснять нас только. И, кроме того, мы в рабочей одежде, а они-то ведь в этих же костюмах, небось, и дома ходят. А попробуй запачканное-то отмой, сама, чать, знаешь...
И стал мне Чёрный с той поры противен. Лучше бы он из бригады ушёл. Пусть хоть на всю жизнь нас в бригаде тринадцать останется, а по таким нечего плакать.
К двенадцати мы закончили работу, да с той стороны батареи тоже тепляк две другие бригады раскидывали. Попозже чуть нашего кончили. Жаль, конечно, что не вся наша бригада в сборе была, не видать бы им второй стороны тепляка как своих ушей. Да теперь уж ничего не попишешь: работа сделана. Уж никто не вспомнит, что окружал батарею тепляк. Стоит она теперь красивая, движутся вдоль неё коксовыталкиватели, и полыхает она огнями. И всегда вот так! Сделал что-то – другие твоим трудом пользуются, а тебе новое начинать. Это ведь только в сказке сказывается: баба у разбитого корыта. А мы если разбираем одно старое, так на другой же день новое делаем…
Слышь, а будильник-то завела? И не заводи. Утро, кажись. Добрая беседа ночи стоит.