Под порывами тёплого ветра
Она тяжело поднялась, постояла, улыбаясь воспоминаниям.
Справка "ММ"
Алина Чинючина родилась в Магнитогорске в 1978 году. Педагог-психолог.
Автор двух книг прозы "Осенние сказки", "Казнить нельзя помиловать". Публиковалась в журналах "Уральская новь" (Челябинск), "Веси" (Екатеринбург), "Моё королевство" (Москва), "Вестник российской литературы" (Магнитогорск-Москва), интернет-журнале молодых писателей "Пролог", литературном альманахе "Снежный ком". Печаталась в коллективных сборниках "Ветряные мельницы", "Почтить живых и тех, которых нет", "Небо пятое".
Неоднократно становилась призёром и победителем литературных конкурсов, в том числе и сетевых. Участник Всероссийского совещания молодых писателей в 2007 году.
Свидание
Высокие облака плыли над городским кладбищем, постепенно закрывая солнце. Маленькая сосёнка над могильной оградой шевелила пушистыми лапами под порывами тёплого ветра. С неба накрапывало, начинался дождь.
Полная, седая женщина выпрямилась, разогнув усталую спину, и окинула взглядом очищенный от сорняков могильный холмик, заново выкрашенную в голубой цвет ограду. Провела ладонью по навершию памятника, осторожно смахнула с него сухие сосновые иглы.
- Всё, что ли? - пожилой, крепко сбитый мужчина отставил пустую банку из-под краски, удовлетворённо оглядел могилу. - Как раз хватило...
- Всё, - женщина тщательно отряхнула руки. - Оградку поменять бы, конечно... но это уже весной. Пока так...
Она осторожно положила к подножию невысокого памятника охапку пышных астр.
Они постояли молча. Пробившийся сквозь облака случайный солнечный луч скользнул по их лицам.
Потом мужчина вытер мокрый лоб, снял с оградки пиджак.
- Пойдём, что ли?
Женщина посмотрела на него - и улыбнулась.
- В волосах иглы, убери...
Лёгкой ладонью она коснулась его седых прядей, вытащила запутавшуюся хвою.
- Сосна, гляди, какая вымахала, - проговорила она негромко. - Думали ведь, не приживётся. Да, пора... Ты иди, ладно? А я тебя догоню. У дороги подожди меня...
Мужчина кивнул - и зашагал меж оград, путаясь брючинами в высоких метёлочках ковыля.
Женщина пригладила волосы, заново повязала белый головной платок. Посмотрела ему вслед из-под приставленной козырьком ладони и вздохнула.
Она осторожно открыла калитку, снова подошла к могиле. Тяжело опустилась рядом на корточки, погладила фаянсовую фотографию. Из голубоватого овала улыбался ей худой, скуластый мужчина с заметной проседью в густых тёмных волосах. Узкие глаза его глядели на неё насмешливо и жёстко.
- Ну что, Петя, - негромко сказала женщина и коснулась пальцами выбитых букв имени. - Сам видишь, какой он. Добрый. И не пьёт. И руки вроде к нужному месту приделаны. Вроде и ничего.
Она помолчала и вздохнула
- Сам же видишь, - повторила, вздыхая. - Одной-то легко ли? Как ты ушёл, жить не хотела...
Она потеребила пальцами концы платка.
- Старая я стала, Петя... Иной раз думаю - уж позвал бы ты меня, что ли, чем одной вот так... Дети - у них ведь своя жизнь, свои заботы. А другой раз подумаю - как их оставлю? Дашку бы ещё на ноги помочь поставить, да и Валерка так и не женат...
Она опять помолчала.
- Старая я. И он старый. А вместе всё ж легче, чем одной. Вчера вон так прихватило - думала, кончусь. И есть кому воды подать, и скорую тоже...
Ветер шевелил ветки молодой сосёнки, трогал несмятую траву.
- Добрый он. Вежливый. Одинокий - жена, говорит, умерла давно, а сын уже взрослый. Может, и сладится... Один да один - уже не один...
Узловатыми пальцами женщина поправила разложенные астры.
- Перестал ты мне сниться, Петенька. Значит, хорошо тебе там. Успокоился. Да и пора бы уж - восемь ведь лет прошло. Я уж и лицо твоё забывать стала, только во сне и помню. А карточку ту, что мы с тобой после свадьбы, увеличить отдала и в комнате повесила, над комодом. Молодые...
Она грустно улыбнулась.
- Пролетело... Как быстро всё пролетело. Анютке-то тридцать пять будет. Как она убивалась по тебе тогда, как убивалась...
Где-то далеко, у дороги зазвенели детские голоса.
- Жаль, Дашку ты не увидел, - проговорила женщина, и тёплая улыбка скользнула по её губам. - Озорная девка, ох, а своенравная какая - ужас. В тебя. Пять ей будет, уже пять...
Она прижалась лбом к холодному металлу.
- Ты меня прости, Петь... Ты простишь, я знаю. Ты же меня любишь, всегда любил. Дура я была иногда, не видела. Не понимала. Теперь понимаю.
Тишина. Ветер шумит. Сквозь тучи пробился луч, скользнул по металлу.
- Пойду я, - тихо сказала женщина. - Пора... Аня просила Дашку забрать, а нам ехать ещё. Знаешь, Дашка Колю-то дедом звать стала. Привыкла уже. Да и мы вроде ничего, свой.
Она тяжело поднялась, постояла, глядя на могилу, улыбаясь воспоминаниям. Потом неторопливо вышла, притворила скрипучую калитку. Оглянулась ещё раз. Худое, скуластое лицо с фаянсового медальона улыбалось всё так же весело и беспечно.
Мужчина стоял у обочины дороги и курил одну сигарету за другой, почти непрерывно. Пиджак его был распахнут, словно ему не хватало воздуха.
Женщина тихонько тронула его за руку:
- Что, идём?
Он обернулся - и улыбнулся, затушил сигарету. Осторожно поправил на женщине платок.
- Пойдём, конечно...
Налетевший порыв ветра донёс до них шелест ветвей и терпкий запах сосновых иголок.
Больничные байки
Измена
Во вторую хирургию пришло на практику "молодое пополнение" - студенты медучилища. Девчата ничем не отличаются от медсестёр; так же смеются, так же кокетливо выпускают из-под белых шапочек на лоб кудряшки. Парни - Женя и Володя - невероятно серьёзны; с осознанием глубины своего предназначения и святости долга разносят по палатам градусники, записывают температуру, терпеливо отвечают на вопросы больных - преимущественно бабушек пред- и послепенсионного возраста. В ординаторскую студентов, конечно, не пускают, поэтому в промежутках между "подай-принеси" они сбиваются стайкой на стоящем в коридоре диване (ночами на диване спят дежурные медсёстры).
Утром Володя ведёт на УЗИ бабушку из шестой палаты. Идти далеко, в подвал, в поликлинику, а бабушка если и ходячая, то с приставкой "еле-еле", потому и вручена заботам студента.
Спустя два часа бабушка вновь возникает в коридоре под руку с Володей. Чем-то явно довольная, она медленно шаркает тапочками по линолеуму; путь их лежит мимо заветного дивана, на котором одиноко сидит Женя, уткнувшись в телефон. Увидев студента, бабушка приосанивается и с кокетливой улыбкой говорит:
- Женечка, я ведь тебе изменила!
Будущий врач поднимает голову и немедленно откликается:
- А я думал, у нас с вами навсегда.
Поправив седые кудри, бабуля хмыкает и с достоинством ползёт дальше в свою палату.
Советский человек
Оля - молодящаяся дама лет сорока пяти - прошла огонь, воду и медные трубы. Две операции на позвоночнике ей делали в Германии, третью - в Москве. Теперь будет четвёртая.
В промежутках между обсуждением своих и чужих болезней Оля веселит соратниц по палате рассказами о Германии: там невероятно чисто, все улыбаются и никто, ну совсем никто не говорит по-русски. С тамошними врачами Оля общалась с помощью переводчика. В один из вечеров, перед самым отбоем, Оля вспоминает:
- Я когда очнулась после операции, то первый вопрос у меня был: "Как прошла операция?" Мне сказали, что хорошо. А второй вопрос я задала такой: "Я вела себя достойно советского человека?"
Совершенно обалдевшие женщины замирают в ожидании продолжения. Оля добавляет с гордостью:
- И мне сказали: "Да". И я уснула. Они ещё что-то говорили, но я уже не слышала - мне тогда было это неважно…
Роковая женщина
Анна Михайловна, лежачая пациентка нейрохирургии, немолода, но тщательно следит за собой. Каждое утро она подолгу красится перед маленьким зеркальцем, на ночь надевает на волосы сетку. Перед операцией главная её забота - успеть сделать маникюр. Утром мы провожаем её в операционную бодрыми наставлениями, а Анна Михайловна беспокоится только о том, что не успела накрутить бигуди.
После операции больных обычно привозят в палату "в натуральном виде" - в чём мать родила; халат, тапочки и бельё аккуратно сложены сбоку на каталке. Анну Михайловну, ещё сонную, сгрузили на кровать, вещи положили на тумбочку, тапочки поставили на пол. Денис Валерьевич, палатный врач, заглянул к нам, удостоверился, что с Анной Михайловной всё "в пределах нормы", и ушёл по своим врачебным делам. Мы ждём обеда, не забывая приглядывать за женщиной; дело обычное - после операции все помогают друг другу, "все там будем".
Едва очнувшись от наркоза, Анна Михайловна шарит руками по кровати. Заглянувшая в этот момент в палату санитарка подходит к ней:
- Чего тебе? Проснулась? Чего ищешь?
- Одеться, - бормочет Анна Михайловна. - Трусы мои где?
- Вот они, твои трусы. Помочь, что ли одеться?
- Да, помогите. А то придет сейчас Денис Валерьевич, как же я перед ним…
- Не видал Денис Валерьевич ваши голые попы, - сердито говорит санитарка, помогая даме натягивать бельё.
Не мужчина
Гинекология - царство женское, мужчинам туда хода нет. Приходящие мужья или братья стыдливо жмутся к стеночкам в "предбаннике" - комнате для свиданий; даже если и пройдет кто-то, чтобы поговорить с врачом, то это скорее исключение, чем правило.
Утром отделение оглашает крик "На уколы!", и женщины занимают очередь перед процедурным кабинетом. Дверь нараспашку, стесняться некого - здесь все свои. Очередь продвигается довольно быстро; смех, шуточки, рассказы о славном больничном прошлом - здесь можно чего угодно наслушаться.
Вдруг гомон в коридоре перекрывает отчаянное:
- Девочки, смотрите! Мужчина!!
Все головы дружно поворачиваются в другой конец отделения: там, возле туалета, мелькает мужская фигура с тросом и какими-то инструментами.
Проходит пара секунд, прежде чем из очереди раздается разочарованное:
- Да какой же это мужчина? Это же сантехник!
Недовольное "У-у-у!", вопль из кабинета "Следующая!" - и женщины возвращаются к обсуждению нелёгких дамских проблем.