От Полифема к Полифонии

Писатель якобы «сыграл большую пропагандистскую роль в деле огульного очернительства нашей исторической родины – Союза Советских Социалистических Республик. Его вклад в процесс развала Советского Союза был огромен». Инициатива установки памятника исходила от группы горожан, в их числе около 2000 бывших «врагов народа», реабилитированных благодаря деятельности Солженицына. И всё это – в городе, носящем имя вождя итальянской коммунистической партии Пальмиро Тольятти.

Видно, коммунистам в городе, да и во всей стране живётся привольно, а их жертвам нет. Эта тема должна быть центральной в обсуждениях, посвящённых Новой Культурной Политике, которую правительство собирается ввести для поднятия патриотизма в юном поколении.

Но в той же газете была ещё одна тема. На 6-ой странице сообщалось, как в городе Ирбите Свердловской области во время спора, подогретого дружеской попойкой, 53-летний поэт утверждал, что поэзия превыше всего, а его 67-летний приятель настаивал, что настоящая литература – это проза. Поэт покончил с «прозой жизни» ударом ножа, убившим его приятеля. Увы, с диалогом современная Россия, даже литературная, далеко не в ладах.

Миф о Циклопе  Полифеме

Древняя Греция знала миф о жестоком одноглазом Циклопе Полифеме. Один из вариантов вошёл в «Приключения Одиссея» Гомера. Возвращаясь с Троянской войны домой на Итаку, Одиссей высадился со спутниками на Острове Циклопов и попал в пещеру, где жил страшный великан Полифем. Взяв пришельцев в плен, Полифем запер их в своей пещере и начал пожирать одного за другим. Шесть спутников были уже съедены, когда смелому и предприимчивому Одиссею пришла в голову хитроумная идея, как вызволить себя и товарищей из лап смерти. Узнав о склонности Полифема к хмельному, Одиссей щедро угостил его вином, и тот захмелел. Под покровом ночи, дождавшись, когда Полифем уснёт, он выколол ему единственный глаз. Разъярённый Полифем хотел обрушить свою ярость на всех пленников. Но Одиссей и тут его перехитрил: затесавшись с товарищами в стадо овец, он вывел всех на свободу.

Одиссей выкалывает глаз Полифема

Мораль: смелость, находчивость, изобретательность и чувство товарищества сильнее любого Чудища, каким бы огромным, мощным и жестоким оно ни было. Надо только найти его слабое место. А самое слабое место Полифема было там же, где и его кажущаяся сила: в его Одно-Глазии. Необычный один-единственный глаз повергал людей в ужас и обеспечивал Полифему власть над его жертвами. Но одноглазие циклопа было и его самым уязвимым местом. Надо только одолеть страх, вселяемый ужасным видом одноглазого чудовища. Одиссей так и сделал.

Не случайно все животные и насекомые имеют по два глаза. Только двуглазие способно дать перспективу на движущиеся динамичные объекты. Одноглазие же – это не только физический, но и умственный дефект. Одиссей одолел Одноглазого Циклопа именно своей Двуглазостью, то есть полноценным интеллектом, находчивостью, мужеством и чувством ответственности перед своими товарищами.

Диалог в Древнем Мире

Древние греки научились одолевать Одноглазие деспотов и тиранов посредством поучительных мифов и демократических институтов. Философия, театр и литература учили их подвергать сомнению любое Одноглазие, любое Единоглазие и Единомыслие единоличных правителей, каким бы устрашающим оно ни казалось. Сократ и Платон создали целую школу совместного поиска истины, включая анакризу (вызов на диалог), синкризу (сопоставление разных мнений), симпозий (философские беседы за дружеским столом) и диалог, как поединок двух философов при соблюдении всех правил вежливости при беспристрастном арбитраже.

Сократ

Целью диалогового общения было не поругание или словесное избиение оппонента, а совместный поиск истины. Вероятно, древняя греческая философия потому и остаётся эталоном здравого смысла, что она создала полифонию голосов философов с очень разными, но убедительными и достойными видениями мира. Увы, поиск истины никогда не нравился тем, кто хотел держать народ в повиновении. А для этого народ надо было сначала заковать в цепи веры в одну-единственную истину, которая якобы уже найдена.

Деспоты и тираны всегда вели себя как Полифем, стараясь запугать всех и вся своим уродливым Единоглазием и Единомыслием. То, что Сократ  был обвинён в «подрыве нравственности и совращении молодёжи» и приговорён судом к смерти в демократических Афинах, не говорит ли о трудности нашей задачи? Ведь и мы живём в демократической стране, по крайней мере, в стране, чьё правительство провозглашает демократические ценности. А наша про-западная элита не столько борется за диалог, сколько тщится подражать США, где люди совести, как Эдвард Сноуден  лишены возможности вступить в диалог с правительством.

Разумеется, гораздо легче признать свободу мнений и пользу диалога на словах, чем осуществлять её на деле, то есть сделать её нормой поведения и передавать эстафету свободомыслия из поколения в поколение. О нетерпимости к Солженицыну и поножовщине наших современных литературных спорщиков я уже говорил.

Римляне достигли высот диалогового общения во времена Римской республики. С приходом же Империи стал преобладать монолог, разумеется, императорский, хотя формально сенат продолжал собираться. Но и покорив Грецию, Рим подпал под чары греческой культуры, языка и философии, включая и понятие диалога.

Средние века в Европе и у нас

Не лучшим стало положение в средневековой Европе с распространением там христианства. Если многобожие древних давало хоть какую-то отдушину гражданам, недовольным императорской властью, то единобожие христиан, бывших некогда гонимыми диссидентами, вскоре выродилось в религиозную монополию, которая стала подавлять как другие религии, как и еретиков внутри христианства.

Особенно нетерпимым к другим философским взглядам оказались византийские императоры, которые претендовали на совмещение в своей персоне и светской, и сакральной власти. Такая концентрация власти вошла в историю под названием цезарепапизм.

Начиная с Ивана Грозного, традиция цезарепапизма пустила корни и в России. Первоначально самодержавие означало независимость от Золотой Орды, в отношении которой русские князья были вассалами и платили дань. Однако постепенно самодержавие стало утверждать себя в традиции византийского цезарепапизма. Тем не менее, духовный авторитет московских митрополитов, а потом и патриархов, кое-как сдерживал самодержавный произвол. Этой же цели служили Земские Соборы, как зачатки представительной сословной власти. Земские Соборы и авторитет патриаршей власти смягчали и облагораживали самодержавие первых Романовых.

Порочная Европеизация

Положение изменилось, не в лучшую сторону, при Петре Первом, при всех его прочих заслугах. Во-первых, Пётр упразднил патриаршество и создал светский орган для управления делами церкви. Во-вторых, перестал созывать Земские Соборы. В-третьих, создав профессиональную армию, укрепил единоличную власть, которой все боялись. При его приёмниках, царская власть стала странным гибридом византийской традиции цезарепапизма и европейской абсолютной монархии с её «рациональной» верой в одну непререкаемую истину. Этот гибрид чурался всякого разделения властей, не терпел сдержек и противовесов.

Сейчас, вопреки советским попыткам приуменьшить и опорочить достижения России при царях, существует тенденция идеализировать монархию вообще и русское самодержавие в особенности. Но не надо забывать, что от самодержавия до произвола один только шаг, что даже просвещённые самодержцы порой вели себя как эгоистичные и недалёкие самоуправцы. Волей-неволей царский произвол приводил к тому, что гигантская Россия порой напоминала Остров Одноглазого Циклопа.

Однако не прекращались и попытки выйти из плена государева. Были и свои русские Одиссеи. Ни Сенат, ни Церковь, ни родовитые бояре, ни служилое дворянство, ни богатые купцы, ни Дума не противились самоуправству лучше, чем русские писатели, начиная с Александра Радищева, а то и раньше, если вспомнить сожжение протопопа Аввакума  и его соратников-староверов. Недаром, самодержавие виделось Радищеву как Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй. Недаром самодержцы загубили его в ссылке.

Увы, если к концу XVIII века Европа отказалась от модели абсолютной монархии, то в России этот европейский анахронизм, удержался вплоть до XX-го.

В марте 1917 года самодержавие пало, но уже в октябре 1917 на смену ему пришёл не демократический диалог, а идеологическая монополия первого в мире богоборческого государства. Уже в январе 1918 , разогнав Учредительное Собрание, большевики задушили младенца демократии, «зачатого» 16 марта 1917 манифестом Михаила Романова. И сразу же принялись пестовать и выращивать подкидыша: Одноглазого Циклопа, вооружённого броневой щетиной и единомыслием Марксизма-Ленинизма.

Монополия Советского Полифема

После падения СССР прошло достаточно времени, чтобы оценить это явление sineiraetstudio (без гнева и пристрастия). В масштабах мировой истории, нельзя ли помыслить о СССР, как о гигантском, жестоком, одиноком и замкнутом в своей пещере на огромном пустынном острове Одноглазом Циклопе Полифеме? Разве не было Советское правительство абсолютно Одно-Глазым все 73 года своего правления? Разве не было оно привержено одной единственной системе ценностей, «единственно верной» марксистско-ленинской идеологии? Разве не понуждало всех своих граждан смотреть на мир Одним Глазом «научной» идеологии?

Эта идеология имела такое монопольное положение в политической, экономической, духовной, интеллектуальной, нравственной и эстетической жизни страны, что оставила далеко позади себя всех тиранов, деспотов, цезарей, абсолютных монархов и самодержцев по привычке устрашать и манипулировать своим и другими народами. Недаром эта идеология получила название тоталитаризм.

А где же была русская литература? Увы, по большому счёту, она стала частью советской пропаганды, за исключением тех литераторов, которые были изгнаны или эмигрировала за границу, уничтожены или замаринованы цензурой. Нельзя без содрогания читать предсмертные слова Александра Фадеева, многолетнего секретаря Всесоюзной организации советских писателей, автора романа «Молодая Гвардия», на котором воспитывались поколения советской молодёжи. Прежде, чем покончить с собой в мае 1956 года, он написал письмо, которое советские вожди не осмелились опубликовать почти до самого конца СССР.

Фадеев писал: «Не вижу возможности дальше жить, так как искусство, которому я отдал жизнь свою, загублено самоуверенно – невежественным руководством партии, и теперь уже не может быть поправлено. Лучшие кадры литературы – в числе, которое даже не снилось царским сатрапам, физически истреблены или погибли благодаря преступному попустительству власть имущих; лучшие люди литературы умерли в преждевременном возрасте; всё остальное, мало-мальски способное создавать истинные ценности, умерло, не достигнув 40-50 лет».

 К чести русских писателей надо сказать, что, несмотря ни на что, они сумели сохранить самые ценные семена гуманности классического периода через весь советский период. И сумели дать нечто новое, чего не никогда ещё было в мировой литературе. Так роман Евгения Замятина «Мы» положил начало новому жанру в истории мировой литературы, а именно анти-утопическому роману. Джордж Оруэлл, которому обычно приписывается создание этого жанра, признавал первенство за Замятиным. Уникальны также творения Андрея Платонова («Чевенгур»), Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита» (мениппея сталинского периода); Бориса Пастернака «Доктор Живаго», Даниила Андреева «Роза мира» и другие.

Как и у Циклопа Полифема, главная слабость СССР была заключена там же, где и его кажущаяся сила: в его Одноглазии. Конечно, Одноглазый взгляд вселял ужас во всякого, кто попадал в его прожектор. Его жестокость заставляла трепетать весь мир. Но его идеологический прожектор был неспособен уследить за быстро меняющейся динамической картиной мира. К тому же Советский Одноглазый Циклоп страдал миопией: за 73 года он ничего не видел, кроме неизменного лозунга газеты «Правда»: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

Эта изначальная близорукость советского руководства при Горбачёве перешла в полную слепоту, особенно, во внешней политике, когда советские вожди стали воспринимать своих врагов, как друзей. Даже запоздалое введение гласности, породившей замечательную полифонию в советской печати, не помогло горбачёвскому Политбюро сориентироваться во внешней и внутренней обстановке. За 70 лет Единомыслия правители страны разучились слушать и различать голоса друзей и врагов. Их упёртое Единомыслие и завело СССР и Советский блок в тупик. Не было нужды ослеплять захмелевшего Советского Полифема. А вот бежать из его лап было совершенно необходимо.

Советские узники и беглецы

Вспоминаю Льва Николаевича Краснопевцева, организатора и хранителя Музея предпринимателей, меценатов и благотворителей  в Москве. Хотелось бы спросить его: почему он, будучи секретарём комсомола истфака МГУ, назначил именно меня секретарём первого курса?
В активисты я никогда не лез, да и в комсомол поступил не по убеждению, а чтобы повысить шансы попасть в МГУ.
Пробыв секретарём один семестр, я от должности публично отказался и тем навлёк на себя недовольство комсомольской верхушки.

Сам же Лёва вскоре был осуждён на десять лет ИТЛ за создание подпольной «антисоветской» организации на истфаке МГУ. Вместе с ним было арестовано ещё с десяток студентов, которые тоже были приговорены в закрытом суде на разные сроки. Якобы за то, что распространяли
в московском метро листовки с утверждениями, что власть у нас не рабочая, а номенклатурная. Позднее, один из моих товарищей Анатолий Михайлович Иванов был арестован за распространение самиздата.

Анатолий Михайлович Иванов

Другой мой товарищ, Владимир Николаевич Осипов, выступил на комсомольском собрании с призывом протестовать против ареста Иванова, «ведь сказал же Никита Сергеевич Хрущёв, что у нас нет политических заключённых» – и тут же был исключён из университета. Позднее Володя попал на ГУЛАГ за издание самиздатского сборника «Вече», посвящённому горькой судьбе этнических русских в СССР. Отсидев срок, не прекратил своей патриотической деятельности, начал издавать самиздатский журнал «Земля» – и был посажен ещё на восемь лет.

Владимир Николаевич Осипов
и автор статьи

Мне же посчастливилось бежать из пещеры Полифема, с острова новоявленных Циклопов. Я стал одним из тысяч советских граждан, проголосовавших против системы ногами. Речь идёт о перебежчиках, невозвращенцах и эмигрантах, внешних и внутренних. Полифем советского Единомыслия провозглашал на весь мир лозунг «мирного сосуществования государств разных идеологических мировоззрений». Но каждый новый побег означал, что советское правительство неспособно сосуществовать со своими собственными гражданами, если те не подчинялись официальному Единомыслию.

Отсутствие оппозиционных партий, клубов и кружков вынуждало инакомыслящих пойти на крайний шаг бегства за Бугор. Одноглазое состояние советского общества заставляло многих граждан чувствовать себя пленниками в своей стране. Стоит ли удивляться, что многие лояльные граждане выбрали побег, сопряжённый с огромным, подчас смертельным, риском для себя и для родственников, долгом совести? В Древней Греции остракизм считался одним из самых суровых наказаний. В СССР остракизм стал для многих вожделённой мечтой. После высылки за границу «философских пароходов» в 1922 году, советское правительство отказалось от практики остракизма, и бегство стало, чуть ли не единственным способом борьбы за совесть в коррумпированной номенклатурой системе.

Беглецы смели систему

Не от происков империализма, не от вооружённого восстания и не от коварных заговорщиков в Политбюро рассыпался Советский блок, потом и Советский Союз. Они рассыпались от неутолимой мечты одолеть Железный Занавес и Берлинскую Стену, которые держали поколения граждан взаперти, как Полифем держал своих пленников в пещере. В 1989 немцы из ГДР начали брать Берлинскую Стену не в одиночку, как раньше, а целыми отрядами, чтобы узнать, каково живётся их сородичам в ФРГ. Им уже не надо было прятаться в стада туристов, как некогда Одиссей прятался в стадах овец. Прослышав о падении Берлинской Стены, граждане Венгрии, Польши и Чехословакии ринулись отарами переходить границу в ГДР, чтобы оттуда идти дальше за Бугор.

Берлинская Стена

А после путча и контр-путча в Москве в августе 1991 года, номенклатурные парти-оты сами побежали на Запад оптом и в розницу, иногда физически, а чаще всего своими банковскими счетами и отсылая своих отпрысков за границу. СССР испарился в одночасье, как привидение. Новое руководство в Кремле, оказалось не только про-западным, но и в финансовом долгу перед Западом. Таков бесславный конец правления над Россией слепого и глухого Советского Полифема.

Как Полифем попал в СССР?

Но откуда же взялась такая приверженность СССР Одноглазию и Единомыслию? Во-первых, цезарепапистские потуги русских царей импонировали большевикам. Правда, накануне революции в России уже были разные политические партии, цензура практически прекратилась, политические заключённые то и дело сбегали из ссылок и тюрем, а большевики отдыхали за границей, набирались там сил и денежных средств. В стране звонко звучала целая полифония разных идеологических голосов, как в политике, так и в литературе. Среди бестселлеров были Лев Толстой и Максим Горький, Фридрих Ницше и Карл Маркс.

Как ни странно, Полифем пришёл в СССР с Запада. Ведь сама идеология большевиков страдала врождённым пороком Одно-Глазия и Одно-Мыслия. Генотип был заложен в 1848 году в «Коммунистическом Манифесте» Карла Маркса. В нём прямо сказано, что коммунисты отвергают все другие мировоззрения как буржуазные. Большевики же довели эту изначальную узколобость до абсурда, провозгласив теорию Маркса единственно научной и не подлежащей сомнению. Вероятно, подсознательный цезарепапизм самоуправства большевиков выродился в «научный» богоборческий атеизм КПСС.

Ленинский погром

Ленинский тезис о существовании в России двух культур, «революционно-демократической» и «буржуазно-помещичьей (черносотенной и клерикальной)», стал призывом к погрому русской литературы под знаменем социалистического реализма.

Этот погром стал национальной трагедией для страны, где литература всегда играла огромную роль. Не зря Солженицын называл её «вторым правительством». Даже в эпоху всевластия царей, русским писателям, от Радищева, Грибоедова, Чаадаева и Белинского через Пушкина, Гоголя, Тургенева, Толстого и Достоевского до Салтыкова-Щедрина, Чехова и Горького и удавалось наполнить лёгкие русских читателей кислородом правды.

И вот теперь Ленин предлагал отсечь от русской литературы её «буржуазно-помещичью» часть. Разумеется, некоторых авторов надо было подвергнуть вивисекции. Пушкин, например, «в (свой) жестокий век восславил свободу», но также был и решительным противником «бессмысленного и беспощадного бунта», к которому призывали Герцен и Чернышевский. Как показал профессор Александр Ужанков на примере пьесы Островского «Гроза», монополия социалистического реализма не только навязала жёсткую цензуру авторам советского периода, но и исказила наше понимание классических авторов. Уже со школьной скамьи мы научились, вместе с Белинским, порицать «Избранные места из переписки с друзьями» Гоголя, не читая их. Отсюда только один шаг до коллективных писем именитых советских писателей, осудивших роман Пастернака «Доктор Живаго», не читая его. Новая советская власть делала всё, чтобы свести всё литературное творчество в единый одноголосый хор.

Когда я учился в средней школе в Перми, Достоевского в программе вообще не было. Но петитом объяснялось, что он не созвучен нашей эпохе как реакционер и христианский мракобес. Только попав на Запад, я узнал, что Достоевский входит в десятку классиков мировой литературы. Иные американские студенты признавались мне, что именно Достоевский удержал их от революционной деятельности.

Назад к Достоевскому

Увы, удержать от революции наших радикалов Достоевскому не удалось. Зато его предсказание, что бесы, вроде Шигалёва, доведут тиранию просвещённого меньшинства до абсурда, сбылось с лихвой. Вот и сейчас, когда Президент Владимир Путин, говоря о необходимости единой школьной программы, осудил заигрывание с «единомыслием», именно наследие Достоевского даёт главный ориентир.

А наследие это состоит из двух частей. Одна часть формальная, а именно полифоническая структура его романов, как её описал Михаил Бахтин. Другая часть наследия Достоевского – это его призыв на открытии памятника Пушкину ко всем деятелям русской культуры, славянофилам и западникам, забыть старые обиды и объединить усилия на благо отечества. Полифоническая структура требует, чтобы автор не навязывал читателю своего главного героя, а давал ему свободу выбрать своего фаворита из нескольких сильных претендентов. Именно полифония может сыграть решающую роль в воспитании молодого поколения русских писателей, многие из которых остались без руля и без ветрил после обвала советской системы. Примечательно, что понятие полифонии было введено в советское литературоведение Бахтиным в книге «Проблемы творчества Достоевского».

По мнению Бахтина, именно Достоевский, лучше, чем другие классики, сумел представить в своих романах диалог разных, иногда противоположных, взглядов на мир. У автора могут быть свои предпочтения, но главный посыл он выражает через систему образов, через полифоническую многоголосую структуру романа. Бахтин определил «формо-образующую идеологию» Достоевского, как христианский фундамент, покоящийся на краеугольных камнях персонализма, плюрализма, сосуществования и взаимодействия.

Михаил Бахтин

С Бахтиным можно кое в чём и не согласиться. Он слишком противопоставляет полифонию Достоевского монологическому искусству Толстого, Тургенева и Гончарова. Пусть Достоевскому удалось претворить полифонию ярче других. Но, во-первых, элементы полифонии были у многих других авторов, включая и этих трёх. Во-вторых, сама органика дореволюционной литературы была такова, что в совокупности она представляла широкую и разнообразную многоголосость авторов, которые как бы вступали в диалог друг с другом-и с властями предержащими.

Решительно отвергнув предписанный советским литераторам политический монологизм, Бахтин советовал им взять романы Достоевского за образец. Он предрёк, что монологическая идеология социалистического реализма неадекватна жизненным задачам современной литературы и обречена на провал. Вскоре он был арестован и осуждён на пять лет в Соловецком лагере, но приговор заменили на ссылку в Среднюю Азию. Это был внутренний остракизм. Только через 34 года его книга была переиздана в 1963 году.

Эстафета Солженицына

В это время в СССР уже поднялась звезда Солженицына. В 1967 году в интервью со словацким журналистом Павелом Личко он назвал свой творческий метод полифоническим, позволяющим населить роман множеством героев, не давая никому предпочтения. Исходя из этого интервью и опираясь на сочинения Бахтина, я подверг подробному анализу романы «В круге первом», «Раковый корпус» и «Август Четырнадцатого» и пришёл к выводу, что романное искусство Солженицына сродни искусству Достоевского, как структурно, так и идейно.

Примечательно, что главными поборниками полифонии в России выступили три автора, лично пострадавшие от самоуправства: Достоевский при Николае Iвзошёл на эшафот, но был помилован и ушёл на каторгу; Бахтин при Сталине был отлучён от советской науки и сослан в Среднюю Азию; Солженицын отработал исправительный срок на ГУЛАГе при Сталине, но не исправился, и был изгнан из страны при Брежневе. Не досадно ли, что активисты «Суть времени» выбрали своей мишенью человека, который больше всех сделал для освобождения России из плена Полифема ради полифонии общественных мнений, в том числе «Сути времени»?

Душа Русской Идеи

Сейчас, когда Президент Путин высказался при обсуждении нового школьного учебника по истории против единомыслия, не менее важно противиться попыткам навязать единомыслие писателям, поэтам, драматургам и всем работникам культуры. В средневековой Европе и в России литература была служанкой богословия. В советское время писатели и поэты стали слугами марксистско-ленинского человекобожия: служили Циклопу Полифему, прославляя Одноглазие и Единомыслие Острова СССР.

Сейчас литераторы опять свободны претендовать на роль второго правительства на благо страны. Хотелось бы, чтобы они ценили, уважали и практиковали диалогическое общение, создавая полифоническое видение общественного развития. Разумеется, нельзя вводить полифонию по приказу или социальному заказу. Важно, чтобы молодые авторы читали русскую классику, гордились ей, учились у мастеров, «возревновали бы о Славе Отчей», о славе Пушкина, Лермонтова, Грибоедова, Гоголя, Достоевского, Льва Толстого, Николая Гумилёва, Евгения Замятина, Пастернака, Булгакова и Солженицына.

Только тогда русская литература сможет стать той скрепой, которая объединит российский народ в отстаивании самобытности русской (российской) цивилизации, как одного из важнейших факторов миропорядка. Эта задача делает русскую литературу – душой национальной идеи России.

Главные черты Русской Идеи были уже обрисованы в речи Достоевского на открытии памятника Пушкину в Москве в 1881 году:

Защищая свою самостоятельность и своеобразие, Россия не покушается на достоинство других народов внутри неё и за её пределами; напротив, она рада разнообразию опыта разных народов;

России близки все Европейские народы, ибо она разделяет с ними не только иудейско-христианскую традицию, но и впитала в себя идеи возрождения, просвещения, рационализма, свободы личности, прав человека, социальной справедливости;

Но Россия также сознаёт, что из Европы пришли также и разрушительные идеи Французской революции, якобинство, агрессия Наполеона и Гитлера, как и другие попытки объединить Европу силой и завоевать Россию;

Спор славянофилов и западников может стать наиболее плодотворным, если не доводить суждения до крайности и не забывать, что это спор между нашими людьми, которые желают лучшего для России.

Не все идеи Достоевского действенны сегодня. Его заявление, что человек не может называть себя русским, не будучи православным, было вероятно справедливо для своего времени. Сейчас же оно не отвечает реальности и может вызвать ненужный антагонизм и дискриминацию за убеждения или принадлежность к иной конфессии.

России прошла через искушение богоборческих и евро-центричных идей Марксизма-Ленинизма, пережила трагедию насильственной революции, братоубийственную гражданскую войну, подавление свободы творчества и передвижения. Более того, она вынесла шок разрушительного выхода из коммунистического тупика в лихолетье 1990х.

Этот горький опыт может дать ей преимущество перед другими народами. Пётр Яковлевич Чаадаев предрекал, что Россия была создана специально для того, чтобы дать урок всему человечеству. Пока этот урок получился сугубо отрицательным: Не покупайтесь на соблазн классовой борьбы и насильственной революции, как кратчайший путь к прогрессу человечества! Такой соблазн до сих пор существует и может ещё возобладать, правда, скорее за границей, чем в России. Поэтому мы обязаны делиться своим горьким опытом и предупреждать другие народы от выбора, который наши предки сделали в 1917 году.

Россия может и должна дать человечеству и положительный урок. Её нынешняя роль в мире должна быть миротворческой. Она должна удерживать другие страны от искушения революции, насилия и войны. Предупреждать безумство, обуздывать гордыню и всячески удерживать мир от сползания к революциям и войнам, особенно, гражданским. А если таковые уже случились, Россия могла бы предложить услуги благожелательного посредника между враждующими сторонами и выступать как честный миротворец.

Но прежде чем браться за роль во внешней политике, россияне должны навести порядок у себя дома. Прежде всего, нельзя опять допустить сползания к рецидиву опьянения западными теориями. Не допускать возвращения её литературы и культуры под власть Одноглазого Полифема. Чтить её героев, шедших на казнь, каторгу, ссылку и изгнание, чтобы сказать своё слово правды, по совести, даже вопреки Государственному Монологу. Пусть спорят друг с другом все, кто любит Россию.

Владислав КРАСНОВ