Истории о людях. Алёна и её мама
Сажусь в поезд. Знаю, что кресло напротив свободно, так что планирую вытянуть на него ноги и уснуть под музыку или под аккомпанемент клавиатуры ноутбука моего спутника. Через минуту эти мечты разбивает парочка: женщина зрелых лет и девчонка, видимо, внучка. Я понимаю, что ноги уже не вытяну, и просто надеюсь, что хотя бы не придётся поддерживать вежливую беседу.
Женщина выглядит интеллигентно: очки, аккуратная стрижка, сдержанных цветов одежда. Девчонка, будто рождена, чтобы с неё рисовали мультики — ежеминутно улыбается так, будто улыбается всё её тело — от смешного подпрыгивающего блондинистого хвостика до самых красных сапожек. Ею очарован даже мой друг, обычно проявляющий к детям столько же интереса, сколько крокодил к веганской котлете.
Женщина оказывается молчалива, разве что то и дело заботливо предлагает внучке всяческие развлечения: то котлету, то планшет. Мультяшка всему радуется и всё время одобрительно вскидывает вверх большой палец, но не произносит ни слова. Замечаю на ушке слуховой аппарат. На втором — ничего, видимо, оно совсем безнадёжно. Забываю о своих интровертных желаниях и придумываю, как бы завязать разговор и рассказать про кохлеарную имплантацию.
А вот и мой шанс — девочка хочет рисовать. Пока бабушка разглаживает помятые и уже не нужные билеты и достаёт со дна сумки сомнительных способностей к письму стержень, я извлекаю на свет божий набор цветных ручек, маркеры, листы бумаги и протягиваю маленькой соседке. Мультяшка сияет улыбкой, показывает мне большой палец, я показываю то же в ответ и улыбаюсь, однако беседа с бабушкой всё равно не клеится. Разве что узнала имя и возраст девочки — её зовут Алёна и ей 6,5 лет.
Алёна не рисует принцесс, собачек и кошек — всё, что обычно рисуют девочки её возраста, — почему-то только кривые кружочки и зигзаги. Я улыбаюсь, рисую ей оленя и снегиря, и в ответ получаю всё тот же одобрительный жест и широкую улыбку.
Им скоро выходить — я слышала разговор с проводницей. Меня разрывает от желания помочь, рассказать про кохлеарную имплантацию и от нежелания показаться беспардонной. Остаётся каких-то двадцать минут, когда мне наконец-то удаётся сломать стену, спрашиваю: «Алёна ещё в садик ходит или уже в школу?»
И вот уже нет никакой стены. Кажется, женщина, как и я, ждала удобного момента, чтобы пообщаться. Она рассказывает про спецсадик, про сложную неврологию, про невропатологов, про остеопатов, про противопоказания к кохлеарной имплантации. И, самое главное, она не бабушка, она — приёмная мама.
Мама Алёны — я так и не спросила её имени — с гордостью и удовольствием делится достижениями, своими и дочуркиными. Они с мужем взяли девочку два года назад и с тех пор постоянно занимаются её здоровьем и развитием. Раньше у Алёны не работали ручки, и вот теперь — кривые кружочки, выведенные на бумаге чёрными чернилами. Нет, не принцессы и не собачки, и всё-таки огромный прорыв! Она с теплотой рассказывает про её характер и про то, как они никогда не оставляют дочку в интернате на весь день — не могут без неё, скучают.
А потом оказывается, что у Алёны есть сестра Кира. Кира в семье чуть больше года, у неё синдром Дауна. Про Киру женщина говорит так: «Вы знаете, Алёна такая у нас, простая, а вот Кира, Кира — личность! Своенравная». Она не понимает, как молодые родители оставили своего ребёнка, ведь можно заниматься, можно развивать, абилитировать.
Поезд приближается к станции, Алёна с мамой удаляются в тамбур. Оттуда она ещё долго машет мне рукой, а потом подбегает, целует меня в щёку и убегает обратно, держа в руках листы со своими кружочками.
Пассажиры вокруг улыбаются, а я еле сдерживаю слёзы. Кресло напротив теперь более пустое, чем было сначала.
Надя Поминова