Дмитрий Быков (комментарии) // "Facebook", 27 мая 2019 года

Denis Dragunsky (27.05.2019):

ГЛЯДЯ ЗАДУМЧИВО В НЕБО ШИРОКОЕ

Васька, друг, попал в больницу, а Димка пришел его навестить. Там у него уже сидела какая-то незнакомая девушка. Димка поздоровался, дал руку: «Здрасьте! Дима!» «Здрасьте! Галя!» «Очень приятно». Раз девушка к другу уже пришла, то Димка поставил на тумбочку бумажный пакет с ручками — сестра Таня дала — и сказал:

— Вот тут апельсины, печенье, морс клюквенный и пастила. Ты выздоравливай, главное. А вы тут давайте общайтесь. Что доктор говорит?— спросил, как положено.

— Доктор говорит: капец, землей присыпан,— сказал Васька.— Шучу! Говорит, на той неделе выпишут.

— Ну я пойду тогда.

— Давай.

Димка долго ждал автобуса. Когда автобус подошел, то подбежала эта Галя и в последний момент запрыгнула. Народу было мало, и она села рядом с Димкой.

— Ты докуда едешь?— спросил он.

— А я думала, ты меня в гости позовешь,— она сильно прислонилась к Димке плечом.

— Я, во-первых, живу вместе с сестрой и двумя тетками,— ответил он.— А потом, ты же Васькина девушка.

— Во-первых не страшно, а во-вторых нет,— сказала она.— Ничья я не девушка, я сама справляюсь. А отец с матерью что?

— Ничего,— сказал Димка.— Надо будет, расскажу.

Приехали.

Сестра Таня как раз накрывала стол к обеду. Сидели на кухне.

— Выпьем за знакомство?— Димка достал из шкафа разное: недопитый коньяк, водку и бутылочку «куантро», похожую на кубик. Там было совсем на дне.

— Это мы девушке нальем,— сказала Таня.— Вас как зовут, девушка?

— Галя,— сказал Димка.— Ну, ура!

— Верно,— сказала Галя и выпила.— Вкусно!

— Давайте еще вина попьем,— сказала тетя Стася.

Вторая тетя, Лера, принесла из своей комнаты еще бутылку. Белое вино, грузинское. Сказала, что соседи подарили, они грузины, и только вчера из Грузии приехали. Так что не фальшак.

— Не докажешь,— сказала сестра Таня.

— Да вот!— тетя Лера ткнула пальцем в стену.

Сразу стало слышно, как соседи поют по-грузински на пять голосов.

— Красиво,— сказала Галя.

Выпили, закусили, доели суп с куриными пупками, составили посуду в раковину, потом разбрелись по квартире.

Димка наткнулся на Галю в коридоре.

— Хочешь, я тебе голову вымою?— сказала она.— А то у тебя волосы какие сальные, даже стыдно.

— Давай,— сказал он.

— Раздевайся и залазь под душ,— сказала она, когда они зашли в ванную.

Сама разделась до лифчика и трусов. Он стоял, нагнувшись. Она вымыла ему голову два раза шампунем, потом долго споласкивала. Терла за ушами. Потом сказала:

— Теперь я. Только не подглядывай.

Димка честно не подглядывал, чем более что через тусклую пластиковую занавеску все равно ничего не было видно. Разве что так, в общем и целом. Но он не всматривался, он вытирался, отвернувшись к стенке.

Потом пошел смотреть телевизор. Слышал, как эта наглая Галя сказала сестре Тане и тете Стасе: «А то уже поздно, и я не высохла, можно я у вас переночую?» Кажется, те сказали: «Ладно, не вопрос». Добрые, даже слишком.

Димка хмыкнул про себя: бывают такие, и среди парней тоже — чуть в гостях, так норовят угнездиться хоть на пару дней. Вот так всю дорогу кочуют по впискам. Не от хорошей жизни, видать. Жалко их, конечно. Но он-то тут при чем?

Досмотрев сериал и потом кусочек футбола, Димка пошел спать.

Так и есть, блин! Она спала в его кровати.

Он махнул рукой, потому что спать хотелось. Разделся до трусов и лег рядом.

— Эй!— через пять минут спросила Галя громким шепотом.

— Чего?

— Так и будешь лежать?— засмеялась она.— Или засунешь?

— Засуну,— сказал Димка.— Сейчас. Полсекунды.

Он вылез из-под одеяла.

Была зима. В комнате было совсем светло из-за фонаря и снега в окне. Димка подошел к комоду, открыл средний ящик, покопался там и вытащил большой граненый ключ, ну вот как в старину заводили таким ключом настенные пружинные часы.

Подошел к постели, откинул одеяло, погладил Галю по груди и животу, нашел чуть ниже пупка круглую, окантованную железом дырку, засунул туда ключ и стал вертеть его по часовой стрелке, слыша тихие тугие щелчки. Докрутил до упора.

* * *

Галя встала с кровати.

Не очень громко, но ясно и сильно запела: «Утро туманное, утро седое, нивы печальные…» ну и все такое. Лица, давно позабытые, страстные речи, милого голоса звуки любимые, первые встречи, и вообще.

Она стояла совсем голая. Ключ тихо вращался в обратном направлении. У нее была некрасивая фигура: маленькая, но висячая грудь, и вот эти шишки по бокам, на бедрах. Но пела она так, что у Димки дыхание захватило, и слезы показались на глазах.

Невозможно прекрасный голос — широкое меццо-сопрано, вольное, сильное, но при этом без нарочитого надрыва, без лихости, без стона и фальшивой страсти. Казалось даже, что она поет робко, словно бы стыдясь обнаружить свои страдания, но тем яснее они были слышны, тем сильнее ранили душу.

Димка подошел к окну и долго глядел на печальные, покрытые снегом нивы, и слушал рокот колес непрестанный.

* * *

Потом вытащил серебряные карманные часы.

Было шесть утра. Через полчаса станция.

Его встречал Никита в старинных розвальнях. Бородатый, запушенный инеем, он посвечивал фонарем, усаживая барина на подушки, укрывая медвежьей полостью, а потом расставляя в санях чемоданы, подвязывая их ремешком.

— Отставка, Димитрий Симеоныч?— спросил он, усаживаясь на облучок и волною пуская вожжи по лошадиным спинам.

Сани медленно поехали, легко скрипя по накатанной колее.

— Отставка, милый.

— Не жаль?

— Жаль не жаль, да вот так оно вышло. Не переделаешь.

Ехать было восемь верст.

Обнял отца и мать, рассказал о сестре Татьяне, выслушал о тетках Валерии и Анастасии, выпил чаю с калачом и лег спать в натопленной комнате с бревенчатыми стенами.

Проснулся за полдень, смутно бродил по комнатам, по длинным сизым плахтам, постеленным поверх крашеного пола. Разглядывал портреты и гравюры на стенах, фарфоровые фигурки в горке, крестился у икон. После обеда вышел прогуляться, долго ходил по безлистному саду, вышел за ворота. Широкая, печальная — как в той песне — нива, вдали — крыши деревни. Деревня таяла и пропадала из глаз, потому что с неба мелко снежило, и накатывал морозный туман, но дышать было легко. Он во всю грудь вдыхал этот чистый зимний воздух, и обещал себе, что больше не будет думать о Петербурге, о службе, о жене, уехавшей в Варшаву с детьми. Будет жить здесь, ездить на охоту, помогать мужикам, дружить с соседями. Так оно лучше.

Наутро со станции привезли позавчерашние газеты.

Он прочитал, что в Москве, в университетской клинике, скончался генерал-лейтенант Василий Николаевич Авдуевский.

— Васька!— чуть не заплакал Дмитрий Семенович.— Васька, милый…

Допил чай, накинул шубу — уже не свою городскую, а здешнюю — вышел на крыльцо. Сел в плетеное кресло, не убранное с осени. Промерзшие ивовые прутья скрипнули под его телом, которое стало шире из-за овчинного тулупа.

Вспомнил Ваську. Вспомнил Корпус, выпуск, бал. Полк, Тифлис, Пензу. Простил Ваське, что тот обошел его по службе. Вспомнил, как они с ним едва на дуэли не подрались из-за женщины с редким именем Галина. Певица из Мариинской оперы. Меццо-сопрано. Ах, как она чудесно пела! Особенно тот знаменитый романс Абазы на слова Тургенева. Ему одному пела. В номере гостиницы, ночью, негромко. Встав с постели, отбросив простынку. Был снег, фонарь в окно, и казалось, что они едут в поезде, неизвестно куда.

Где она теперь?

Он поднял голову и замер, глядя задумчиво в небо широкое.

С неба сыпался мелкий снег.

Снежинки падали на его лицо, на брови и усы, он сначала сдувал их, потом перестал, и в какой-то миг — будто бы отлетевшим в сторону умом — понял, что они не тают, а он этого не чувствует.

из комментариев:

Дмитрий Львович Быков: Но ведь это чистый Сорокин, все приемы, все темы.

Denis Dragunsky: да уж прямо!

Дмитрий Львович Быков: Denis Dragunsky просто один в один. И механическая девушка, и стилизация под «роман», и переход из одного времени в другое.

Юля Осипова: Дмитрий Львович Быков Дмитрий Львович, это вы ругаете или …? ????

Дмитрий Львович Быков: Юля Осипова это рецензент ругает или хвалит. Критик обнаруживает и констатирует.

Юля Осипова: Дмитрий Львович Быков так то оно так. Да только эти самые … пресловутые отрицательные коннотации вдруг почудились ????

Сергей Стерельман: Дмитрий Львович Быков обогнал!

Borys Kipnis: Не надо вмешиваться в беседу двух титанов русской словесности, Юля. Хотя оне, вестимо, могли бы и в личке пообщаться, но им виднее. Внимайте тихо.

Denis Dragunsky: Дмитрий Львович Быков Дима, но это и до Сорокина было тысячу раз — и механическая девушка, и переход из стиля в стиль, из времени во время и т.п. Начиная с Яна Потоцкого или с Гофмана, или еще раньше. Стилизация, кстати, не под роман, а под Бунина. Такая явная «бунинщина». Но главное — в литературе нет «патентов». Мне так кажется. Бунин — (как считали нек-рые франц. критики) — это эпигон Тургенева.

Дмитрий Львович Быков: Denis Dragunsky патентов, знамо, нет, и в забеге на сорокинскую территорию тем более ничего дурного нет. Он сам всю жизнь стилизуется под предшественников, и должен быть готов, что будут стилизоваться под него.

Denis Dragunsky: Дмитрий Львович Быков а может, все-таки и насчет «территории» — слишком сильное выражение? Может быть, это (как бы) стилизация под тех же, под кого стилизует Сорокин. То есть, совсем если грубо, портретисту Хальсу подражал портретист Больдини. Такие «квази-Хальсы». Но если кто-то еще через сто лет напишет портрет в духе «квази-Хальса» — то кому он подражает — Хальсу или Больдини?

Дмитрий Львович Быков: Ну, все-таки так, как написан «Кисет», до Сорокина повествование не строилось. Но это не подражание, а скорей обнажение приема.

Denis Dragunsky: Дмитрий Львович Быков Кисет я помню. Но он меня не этим поразил, а языковой игрой, скорее. Надо проверить в мировой литературе. Ну, обнажение, пусть так.