Золото Церкви
Протоиерей Андрей Ткачев, 9 мая 2011г.
Есть люди, о которых говорят: «У него золотые руки». Гораздо меньше людей (но всё-таки они, слава Богу, есть), о которых говорят: «У него (неё) золотое сердце». И есть только один человек, к которому случайно сказанное в порыве восторга слово привязалось навеки, и слово это было: «У него золотые уста». Это архиепископ Константинополя, Иоанн Хризостом, или по-нашему — Златоуст.
Не знаю, были ли золотыми руки у Иоанна. Наверное, нет. Он, воспитанный в житейском довольстве, избирая образом жизни монашество, боялся, как бы не пришлось ему носить тяжести, или рубить дрова, или изнуряться подобной физической работой. Видимо, руки его не были золотыми в том смысле, в каком мы говорим о руках искусного столяра или каменщика. Но сердце он должен был иметь тоже золотое.
Должен был — говорю потому, что «златоустами» не были названы ни Демосфен, ни Цицерон. Никто не откажет этим витиям древности в гражданской доблести и в остроте ума. Но никто и не скажет, что сердце их было столь же ярко горящим, как и их речи. А вот Златоуст должен был превратить уста в золотые не раньше, чем озолотится сердце. Ведь сказано Спасителем, что «от избытка сердца говорят уста», а псалом говорит: «Уста моя возглаголют Премудрость, и поучение сердца моего — разум». Уста и сердце, таким образом, связаны нерушимо. И глуп тот проповедник, который учит приёмы риторики, не молясь; ищет внешних средств красноречия, не плача в тайне о себе самом и о пастве; надеется на слог, а не на Дух, освящающий букву. Златоуст был златосердечен и остался бы таким, если бы был немым. Но, к счастью, он разговаривал, и богатство сердца облеклось в плоть произнесённых слов, а вынесенные из золотой сокровищницы сердца слова освятили произнёсшие их уста. Так владелец уст получил имя Хризостома.
* * *
Откуда мне начать хвалить святого? От материнской ли утробы, родившей одного сына, но какого!? От ночей ли, просиженных над книгами, и монашеских подвигов, навсегда подорвавших и без того хрупкое здоровье? Но зачем вообще хвалить святых? Разве хуже нас похвалил их уже и ещё похвалит Господь? Лучше постараться приблизить к себе образ великого человека, чтобы стать со своей тьмой на суд лучей его сияния. Ведь «святые будут судить мир». Так пусть судят они его уже сейчас. Судят до Суда, чтобы стыдом предварительного суда мы спаслись от испепеляющего Суда последнего.
Простите меня все те, кто любит Константинопольского архипастыря; все те, кто часто служит литургию, носящую его имя. Простите меня, потому что я хочу сказать: если бы Златоуст жил в наши дни, то его низложили бы и изгнали точно так же, как это сделали много столетий назад. Мы сами низложили бы и изгнали его, — хочу я добавить.
Он был не примирим ко всякой неправде, горяч, принципиален, бесстрашен. А таких лучше любить на расстоянии столетий. Вблизи их легче ненавидеть. Так и снежным горным пейзажем приятно наслаждаться из окна в тёплой комнате отеля. Наслаждаться снежными горами вблизи значит подвергать себя риску сорваться в пропасть, обморозиться, потерять дорогу.
Златоуст изложил своё понимание священства, свой взгляд на это служение в шести словах. Когда сами священники с этим учением познакомились, они вдруг почувствовали, что одно из двух: либо в столице нет священников, либо Златоуст не прав. То были времена монархии. Но в вопросах нравственности, как всегда, царила демократия. Демократия в вопросах нравственности — это ситуация, когда прав не тот, кто прав по сути, а те, кого больше. Златоуст, хоть и был патриархом, был в меньшинстве. Обиженное же большинство затаило злобу.
Он не болел излишней чувствительностью к вопросам корпоративной этики. Сам вкушавший гороховый суп и почти ничего более, он и сановным гостям предлагал эту еду — и ничего более. Любящий молчание и чтение более суетных удовольствий, он оскорбил образом своей жизни весь двор и почти всё столичное духовенство. Вопрос его изгнания был с самого начала вопросом всего лишь времени.
Знал ли он сам об этом? Вероятно, знал. Поэтому спешил исполнить дело своего служения и на каждый новый день трудов взирал с благодарностью. Бог дал ему слово, огненное, глубокое, очищающее. Это не была плата за усердное изучение риторических приёмов. Бог дал Иоанну слово потому, что Иоанн отдал Богу сердце. На словесное служение он смотрел как на единственную силу Церкви. «Чем привлечём мы невежд и еретиков? — спрашивал Иоанн. — Чудесами? Но их давно нет. Знаменьями? Но их сила давно отнята. Так чем же? Словом!»
Ну, разве не судит он нас сегодняшних уже одним этим речением? И разве мы, ищущие чудес и ленящиеся проповедовать, простили бы ему подобные речи?
* * *
Деньги — бедным. Сердце — Богу. Физические силы, таланты, саму жизнь — служению. Стоит появиться такому человеку, и вот уже на фоне его поблёкли многие; поблёкли, говорю, и стали подобны восковым куклам. Если бы они просто были куклами! Они живы, и они шепчутся, сплетают сети; как змей из книги Бытия, «блюдут пяту» праведника. Благо, он сам беспечен. Он не хитрит, не молчит, не скрывается. Он словно лезет на рожон, совершает ошибки, рвёт последние связи с теми, кто мог бы его защитить. Дадим место исторической правде. Иоанн нарушал правила. Он позволял себе рукополагать диаконов на вечерне, а не на литургии. Он вторгался с властными полномочиями в чужие области и там низлагал епископов, поставленных за деньги. Низлагал тех, над кем не имел канонической власти. Он делал ещё много такого, что казалось вызывающим, неслыханным, дерзким, достойным кары.
Кара пришла. Пришло изгнание. Одно, затем — другое. Затем пришла смерть вдали от кафедры и дома. Должно было прийти и забвение. Но вдруг, паче всякого чаяния, Иоанн стал понятен и оценен. Ещё одни шептали, что «если Иоанн епископ, то и Иуда — апостол», но другие уже видели, сколько труда внёс Златоуст в церковную сокровищницу. Время сняло повязки с глаз тех, кто осуждал Иоанна «за компанию». Время смягчило сердца тех, кто был обольщён злостным нашёптыванием. Время унесло из жизни души непримиримых врагов. И тогда на историческом расстоянии взору стала открываться величественная вершина под названием Златоуст. Она явилась там, где близорукий взгляд ещё недавно замечал лишь холод, лёд и камни. С тех пор и до сегодняшнего дня эта вершина продолжает расти в размерах, продолжает удивлять своей неприступной красотой.
* * *
Как хорошо, что мы живём вдали от времени Златоуста. Живя там, где мы живём, мы можем счастливо пользоваться его сокровищами, пить из родников его поучений, отдыхать в тени его мудрости. Но самое главное то, что мы избавлены от страха ошибиться и не заметить святость этого человека. Мы избавлены от соблазна отцеживать комаров его мелких ошибок и проглатывать верблюда его несправедливого осуждения. Но всё же мы не избавлены от соблазна наслаждаться, к его трудам не приобщаясь.
Его книги стоят на наших полках. Возьми любую из них, и божественный обладатель золотого сердца заговорит с тобой. Ты словно увидишь перед собою его златые уста; увидишь огонь, подобный огню Неопалимой Купины, тому, что горит, но не опаляет. Иоанн будет звать тебя за собой, будет будить, тормошить, устрашать, убеждать, обнадёживать. Если ты пойдёшь за ним, тебе будет очень трудно, так трудно, как должно быть трудно всем «желающим благочестиво жить во Христе Иисусе».
Но если ты и я не пойдём за ним, если согласимся «чтить его издали», не открывая книг, скорее всего, мы таким почитанием распишемся в том, что, живи Златоуст сегодня, мы были бы в числе тех, кто его осудил и выгнал.