Мнения: Москва под кепкой не запылилась
На рубеже 1980-1990 годов в Москве почти повсеместно воняло гнилью, а на ныне открыточных бульварах, площадях и спусках стояли цыганского типа таборы из нищих, обманутых и обездоленных. Город, который минули блокада и оккупация, не привык и не умел жить настолько плохо, и одним из первых в стране отказался от игр с либеральной демократией – хрестоматийные «златые купола» накрыло кепкой «крепкого хозяйственника». На рубеже 1980-1990 годов в Москве почти повсеместно воняло гнилью, а на ныне открыточных бульварах, площадях и спусках стояли цыганского типа таборы из нищих, обманутых и обездоленных. Город, который минули блокада и оккупация, не привык и не умел жить настолько плохо, и одним из первых в стране отказался от игр с либеральной демократией – хрестоматийные «златые купола» накрыло кепкой «крепкого хозяйственника».
Долгие годы это определение было личным брендом Лужкова и в то же время – политической альтернативой как коммунистам, так и «молодым реформаторам». Из уст в уста передают историю о том, как в 1992 году свеженазначенный мэр облетал свое хозяйство на вертолете, раздумывая, с чего бы начать, а начал с того, что закрыл от греха подальше на реконструкцию наш «майдан» – Манежную площадь: обычные для горбачевских времен многотысячные протесты на ней с тех пор стали невозможны.
Любили его совсем за другое, но действительно любили – как никого другого. За то, что привел город в порядок и вернул его жителям чувство собственного достоинства. За знаменитые «лужковские надбавки». За ЗОЖ, остро ценить который стали на фоне непросыхающего президента. За то, что за ним было – как за каменной стеной, и до поры до времени казалось малозначимым, что это стена работы Церетели.
Никто не сомневается, что его «среднеазиатские» проценты на выборах, в которых мэр до середины «нулевых» участвовал явочным порядком (сиречь без всякой агитации за себя), – подлинные. Лужковская Москва была островком относительного спокойствия в наиболее лихие годы, пока, наконец, не отстала от времени, став непригодной для комфортной жизни.
Древнегреческая максима «о мертвых либо хорошо, либо ничего» имеет менее известное окончание – «ничего, кроме правды», обычно опускаемое в среде добродушных русских. А правда, к сожалению, в том, что каждое из несомненных лужковских достоинств оборачивалось чем-то фатальным – у большого человека и недостатки значительны.
К своему хозяйству мэр подходил утилитарно и мыслил шаблоном, а иначе не умел: вот место, на нем можно построить дом, это принесет деньги. Такого понятия, как общественное пространство, во времена Лужкова не существовало в принципе – все вокруг колхозное, все вокруг его.
На площадях вырастали уродливые ТЦ, а во дворах башни так называемой уплотнительной застройки. Центральные улицы освобождались от зелени и сужались до узких тропинок под козырьком. Шалманы, развалы, торговые точки забивали собой каждый клочок земли – «крепкий хозяйственник» качал из земли деньги, как иные качают нефть, и дорожил даже каплей.
Эти деньги были необходимы ему не только для надбавок, но и для того, чтобы держаться наособицу и чувствовать себя абсолютно независимым от федеральных властей. Зачастую это оборачивалось для города благом, но по сути Москва оказалась в режиме самосанкций и была отрезана от правительственных вложений в инфраструктуру.
Глядя, например, с какой скоростью растет метро сейчас, в принципе непонятно, чем занимались Лужков и Гаев в эпоху своего «тандема» под московской землей.
Вполне успешно обороняя город от «младореформаторов» и олигархов старой школы, он сам не заметил, как превратился в авторитарного вассала своих многочисленных друзей и некоторых родственников.
Столичные СМИ, сколь угодно смелые в отношении Кремля и любых других центров власти, о мэре могли писать только со сладострастным придыханием. Любая критика подавлялась административными мерами или же в судах, куда обидчивый градоначальник неизменно шел за «защитой чести и достоинства».
Всякий знал, что в Москве выиграть суд у Лужкова невозможно, даже если речь идет о суде за утверждение, что в Москве выиграть суд у Лужкова невозможно.
Отдельный строкой идет специфический вкус московского мэра, жестко навязываемый каждому гектару в пределах МКАД. Придворный архитектор Колосницин, придворный скульптор Церетели, придворный художник Шилов и придворный музыкант Газманов определяли культурный облик всей российской столицы, о чем теперь даже вспоминать страшновато.
Когда энергичный мэр решил застроить еще и Боровицкий холм, воткнув между Кремлем и домом Пашкова очередное чудовище из камня и стекла, федеральная власть резонно сочла это покушением на собственный комфорт – и «народному мэру» указали на дверь с невиданной прежде формулировкой «в связи с утратой доверия».
Но после «русской весны» как-то само собой вспомнилось, что Лужков тянул Севастополь и Крым обратно в Россию еще до того, как это стало модным, и «крепкого хозяйственника» реабилитировали, вручив ему орден «За заслуги перед Отечеством» с формулировкой «за активную общественную деятельность».
Теперь же, когда Москва расчищена от лишнего, когда по городу опять стало можно ходить ногами и даже получать от этого удовольствие, когда количество сносимых исторических зданий уменьшилось в разы, а точечная застройка исчезла в принципе, когда Церетели стал просто скульптором, а фамилия самой богатой (по-прежнему) женщины России начала подзабываться, Юрий Михайлович предстает перед нами личностью не просто спорной, а именно что неординарной.
«Почему мне грустно стало? / Яркий был он человек», – откликнулся на известие о смерти «народный поэт» Сергей Шнуров.
Эта «яркость» для тех, кто застал Лужкова живым и вездесущим, пожалуй, способна затмить все остальное. Да, за его достоинствами всегда обнаруживались недостатки, но верно и обратное – всякий недостаток компенсировался очередным достоинством.
Он был самодуром, но не был циником и всегда пытался рассуждать в понятиях справедливости. Он был самодержавным князьком, но благодаря этому Москва избежала приватизации «по-чубайсовски». Он был одержим зарабатыванием денег на каждом квадратном метре, но не мешал делать этого другим. Он изуродовал лучшие виды на город, но он искренне любил его – и до поры до времени эта любовь была в полной мере взаимной.
У обеспеченных семейных людей, имеющих хобби больше, чем пальцев, старость обычно счастливая. Операция на сердце должна была продлить жизнелюбу его век, но злой рок распорядился иначе – и теперь человек неуемной энергии найдет покой на соразмерном его масштабу Новодевичьем кладбище.
Покойтесь с миром, Юрий Михайлович. От души.
Теги: Москва , Юрий Лужков , утрата