Александр Ломкин о том, как боролись с фальшивыми монетами в XVII-XVIII веках
Заморские новшества плохо приживались в Российской империи XVII-XVIII веках, о либерализации наказаний и не слышали. За подделку денег – едва ли не всего святого для государства – "казнили смертию". Правда, и моратории бывали. О переходе от подделки монет к рисованию ассигнаций в очередной серии материалов об истории фальшивомонетничества в России.
В конце XVIII века Российская империя, стараниями своих просвещенных государей, внешне выглядела как вполне современное европейское государство, на деле же оставаясь страной глубоко патриархальной. Усердно насаждаемые в России заморские новшества зачастую если и не противоречили действовавшему законодательству (не будем забывать, что исторически так сложилось, что русский монарх – не только самовластный властелин, но и источник права; всякое его распоряжение, особливо оформленное как указ или наказ, автоматически обретало силу закона), то порой далеко отрывалось от него. Или же так: определенные юридические нормы порой заметно отставали от стремительно меняющейся действительности.
Например, уголовное законодательство, коим по сути являлось на тот момент Соборное уложение 1649 года, после введения в обращение бумажных денежных знаков (ассигнаций), уже не в полной мере отвечало запросам эпохи.
Так, глава V "О денежных мастерех, которые учнут делати воровские денги" довольно точно формулировала унаследованный от Средневековья принцип наказания для тех, кто удумает лить фальшивую или облегченную монету: "Которые денежные мастеры учнут делати медные или оловяные, или укладные денги (речь, видимо, идет о наваривании серебра или золота на основу из недрагоценного металла – способ, известный еще античным фальшивомонетчикам; см. у В.И.Даля: "Уклад, сталь, которою укладывают или наваривают лёза (лезвия) столярных и других орудий" – А.Л.), или в денежное дело, в серебро учнут прибавляти медь или олово или свинец, и тем государеве казне учнут чинити убыль, и тех денежных мастеров за такое дело казнити смертию, залити горло".
Правда, в 1663 году, после памятного Московского восстания 1662 года, известного как "Медный бунт", фальшивомонетчикам вышло некоторое послабление – смертную казнь им заменили ссылкой в Сибирь на вечное поселение, но продлился этот мораторий не очень долго.
В 1715 году Пётр I издал военный устав – "Артикул воинский". В нем артикул (статья) 199 гласил сурово: "Кто лживую монету будет бить или делать, оный имеет живота лишён, и по великости нарушения сожжён быть". К артикулу сему Пётр давал "толкование": "Монета трояким образом фалшиво делается, (1) когда кто воровски чужим чеканом напечатует, (2) когда не прямую руду (металл) примешает, (3) когда кто у монеты надлежащей вес отъимет, и сие последнее не животом наказано, но чести и имения своего лишены бывают".
Однако все эти узаконения напрямую касались именно монеты. Реалии нового времени – бумажные деньги – ими не затрагивались.
При разборе преступных деяний изготовителей фальшивых банкнот опираться приходилось на Главу IV Соборного уложения – "О подпищекех, и которые печати подделывают". Глава эта содержала норму, которая, при широком взгляде на предмет, вполне могла трактоваться как описание процесса фабрикации поддельной ассигнации.
В частности, там говорилось: "Будет кто грамоту от государя напишет сам себе воровски или в подлинной государевой грамоте и в ыных в каких приказных письмах что переправит своим вымыслом, мимо государева указу и боярского приговору (стандартная юридическая формулировка тех лет, не утратившая актуальности и поныне: "государь приказал и бояре приговорили" – А.Л.), или думных и приказных людей и подъяческия руки (подписи. – А.Л.) подпишет, или зделает у себя печать такову, какова государева печать, и такова за такие вины по сыску казнити смертию". В самом деле, человек, изготавливавший фальшивую ассигнацию, должен был сделать поддельные печати с государственным гербом, воспроизвести подписи (руки) уполномоченных лиц или на подлинной ассигнации "своим вымыслом" изменить номинал – состав преступления налицо.
Народ у нас мастеровой, от природы смекалистый, руки у всех умелые, даже очень умелые. И именно таким не очень мудреным способом взялись наши народные очумельцы подделывать ассигнации.
Собственно, они их не столько подделывали, сколько в большинстве случаев переделывали – путем нехитрых манипуляций двадцатипятирублевую ассигнацию они превращали в купюру достоинством в семьдесят пять рублей (по цветовой гамме ассигнации первых выпусков еще не различались).
Сей народный промысел принял столь широкий размах, что совладать с ним власти просто не могли. И был найден оригинальный способ прекратить это преступное творчество – поскольку внешне купюры в 25 и 75 рублей были очень схожи и переправить в них номинал труда не составляло, то правительство распорядилось изъять из обращения семидесятипятирублевые ассигнации. С тех пор купюры такого достоинства в России больше не печатались.
"Плывут у нас по Волге ли, по Каме ли Таланты – все при шпаге, при плаще", – заметил В. С. Высоцкий. Это верно. И в нашей истории отыскался такой талант – при офицерской шпаге (палаше) и в офицерском плаще-епанче. Звался он Панкратием Платоновичем Сумароковым, был он 1765 года рождения, происходил из почтенной дворянской семьи, приходился внучатым племянником знаменитому пииту, действительному статскому советнику Александру Петровичу Сумарокову (антагонисту М. В. Ломоносова и В. М. Тредиаковского) и служил в гвардии – в Конном полку в чине корнета.
Сей вьюнош был богато одарен от природы – подобно своему сродственнику он сочинительствовал, писал поэзы, порой весьма вольнодумные, и в свободное от службы время упражнялся в рисовании; особенно ему удавалась графика – пером и чернилами юный конногвардеец рисовал отменно. Как говорили в ту пору, через это и пострадал.
Существует несколько версий того, как в декабре 1787 года корнет Конной гвардии из добропорядочного, подающего надежды молодого офицера превратился в фальшивомонетчика. Какая из них истинная, сейчас однозначно сказать трудно. Факт в том, что корнет Сумароков то ли от скуки, то ли из озорства, то ли из желания проверить свои способности, то ли на спор, то ли умышленно (дабы расплатиться по карточному долгу), нарисовал 100-рублёвую ассигнацию.
Нарисовал, судя по всему, талантливо. Рисунком этим завладел приятель Сумарокова – вахмистр того же полка Максим Куницкий. В сущности, именно Куницкий превратил рисунок Сумарокова в фальшивку – он отправился с нею в недавно построенный Гостиный двор и там у какого-то купчины на эту купюру приобрёл себе шубу. Надо заметить, что дело было вечером, в декабре смеркается рано, а Гостиный двор в ту пору внутри не освещался и не отапливался – не столько из экономии, сколько из соображений пожарной безопасности. Поэтому не мудрено, что в потёмках купец принял фальшивку за подлинник, а когда разобрался что к чему, то было уже поздно.
Нельзя понять, на что рассчитывал Куницкий. После этой махинации ему правильнее всего было бы испросить в полку отпуск и убраться из столицы подобру-поздорову – тогдашний Санкт-Петербург городом был относительно небольшим, все друг у друга на виду, да и мундир Конной гвардии был весьма приметным. Можно было какое-то время отсидеться в полковых казармах, но вместо этого молодой вахмистр Куницкий фланировал по Невскому проспекту. Не стоит удивляться тому, что однажды он нос к носу столкнулся с обманутым им продавцом. Купец, разумеется, узнал мошенника, и ему оставалось только, сообразно традиции, громко крикнуть: "Караул!".
Доставленный на гарнизонную гауптвахту Куницкий ничего таить не стал. К делу незамедлительно привлекли автора фальшивой ассигнации. Панктратий Сумароков поведал, что о случившемся он доверительно рассказал другому своему товарищу-однополчанину вахмистру Георгию Ромбергу. Тот о выходке приятелей сообщать по инстанциям не стал и тем самым превратился в соучастника.
Военный суд был строг и, согласно нормам уголовного права тех лет, приговорил всех троих, по лишении их чинов и прав состояния (все трое были дворянами), к смертной казни.
Дело стало, как сказали бы сейчас, резонансным. Дошло и до императрицы, которая, между прочим, с 1762 года числилась полковником и шефом Конной гвардии. Проявив доброту своего монаршего сердца, августейший шеф своей императорской волей и правом судить не по букве закона, а по справедливости, изменила приговор суда, повелев сослать незадачливых гвардейцев-фальшивомонетчиков в Сибирь: Сумарокова и Ромберга на двадцать лет, а Куницкого – на тридцать. Дальнейшие жизненные пути М. Куницкого и Е. Ромберга затерялись в истории, а осевший в Тобольске Сумароков со временем стал видным литератором.
Хождение денег в народ
Участившиеся случаи подделки ассигнаций вызвали административную реакцию властей. Было признано, что чересчур незатейливое оформление купюр способствует их подделке, а качество бумаги таково, что находящиеся в обращении ассигнации быстро приходят в негодность. Ассигнации прежнего образца с 1786 года стали изыматься из оборота и заменяться купюрами нового типа. Одновременно было решено несколько "демократизировать" ассигнации, "приблизив" их к широким народным массам путём выпуска купюр с низким номиналом. Так в оборот поступили ассигнации десяти- и пятирублёвого достоинства, число которых должно было составлять 10% от общего объёма купюр. В том же году все ассигнационные променные банки были объединены в единый Ассигнационный банк.
Весьма примечательным является и то, что в аппарате Ассигнационного банка впервые была создана структура, коей вменялись в обязанность функции контроля за обращением денежных знаков.
В соответствии с лексикой XVIII – XIX веков, сия структура именовалась особой экспедицией и она должна была осуществлять проверку выпускаемых в обращение купюр, вести учётные книги, в которых регистрировались номера ассигнаций, их номинал и наличествующие на них подписи должностных лиц, а также производить "ревизию и приём" ассигнаций, подлежащих уничтожению.
Кстати, в это время начинает формироваться традиция, просуществовавшая впоследствии долгие и долгие десятилетия. Утилизация фальшивых и ветхих купюр производилась путем их сожжения, причем мероприятие это было публичным. В назначенный день (обычно в четверг) во дворе банка разводился костер, в котором по акту уничтожались выведенные из обращения купюры. Присутствовать на этом аутодафе мог любой желающий (смотреть на то, как горят деньги, пусть и чужие, безусловно, волнительно).
В благородном XIX веке эта процедура не обходилась без журналистов; в газетах потом появлялись очерки-отчеты о том, как на глазах зевак обращались в прах поддельные и старые дензнаки…
… Куртуазный XVIII век постепенно уходил в прошлое. Лязг парижских гильотин и гром барабанов Великой армии Наполеона Бонапарта возвещали о приходе нового века, в котором изготовление фальшивых денег приобретет новые черты – рядом с кустарями-одиночками встанут государства и правительства и превратят фальшивомонетничество в невиданное доселе тайное и мощное оружие геополитического противостояния, названного "Большой игрой"…
Автор - кандидат экономических наук, доцент Экономического факультета МГУ им. М.В.Ломоносова.