Предисловие Дмитрия Быкова к книге Николая Караева «Трилистники» // 2020 год

Николай Караев принадлежит к тому последнему советскому поколению, для которого шестовская «беспочвенность» — не метафора, а образ жизни, одновременно беда и главное преимущество. Эстонец по гражданству и местожительству, полиглот и космополит, фантаст, переводчик, поэт, журналист, историк литературы, знаток американской фантастики и викторианской прозы, он с одинаковой свободой — и, кажется, одинаковым одиночеством на грани аутизма — располагается в любой среде. Непрестанно путешествуя, интервьюируя кумиров, разбираясь в маргинальных жанрах и мейнстриме, экспериментальной фантастике и самом что ни на есть подростковом фэнтези, сочиняя собственную прозу и переводя чужую, он воплощает собой тот тип людена, о котором мечтали Стругацкие. У этого типа есть главное преимущество — колоссальная адаптивность. И главная проблема — исключительность. Рано или поздно Караев исчезнет с нашего горизонта, потому что его скорости перестанут совпадать с нашими. Как у Тойво Глумова, который улетел в другие миры, а возможно, вообще никуда не улетал — просто нам, как Каммереру, нельзя больше удерживать его в поле нашего восприятия.

Я вообще боюсь, что Караев исчезнет, как героиня романа Клэр Норт «Внезапное появление Надежды», переведенного в России как «Совершенство». На самом деле она не Клэр Норт, а Кэтрин Уэбб, у неё несколько взрослых и детских романов, она пишет их с 14 лет, а всего ей 32. Караев брал у неё интервью, единственный из постсоветских журналистов. Вот эта героиня по имени Хоуп, то есть по-нашему Надя, как раз обладает способностью не запоминаться, стираться из чужой памяти. Караев, наоборот, запоминается, но роднит его с Хоуп и ее создательницей ранняя зрелость, выдающиеся профессиональные качества и замечательная скорость, на которой он живёт и работает. Это диктуется не просто необходимостью выживать в нелёгких условиях Восточной Европы, но и особым складом души. Широта караевских интересов сама по себе фантастична: вы найдёте в этой книге очерки о Филипе Дике, Эдмонде Гамильтоне, Курте Воннегуте, Харуки Мураками, Хаяо Миядзаки, о китайской фантастике, о классике советской фантастики и филологии Александре Мирере, о Клиффорде Саймаке и Викторе Пелевине, — короче, это энциклопедия путей, направлений и приёмов мировой фантастики последних пятидесяти лет, хотя и крайне субъективная. И то, что люди вроде Караева обращаются именно к фантастике, говорит нам о том, что социальный реализм давно отмер и больше никому особенно не интересен. Люди будущего интересуются литературой будущего.

Караев наделен даром писать увлекательно — независимо от темы и жанра: это нормальная журналистская добродетель, но владение профессией тоже ведь редкость. Но главная его способность — именно улавливать тенденцию, принюхиваться к будущему и выделять наиболее жизнеспособные тренды. Он любит тех, о ком пишет, и живо интересуется теми, с кем говорит. Именно поэтому его ненавидит достаточное число хейтеров — если у человека в наше время нет своих антифанов, он ничего из себя не представляет. Я давно прислушиваюсь к тем, кого оголтело костерят, и мало доверяю тем, кого хвалят, — отчасти, вероятно, исходя из собственного опыта, но кто же из нас способен исходить из чужого?

У Караева, которому сейчас всего сорок и у которого за плечами огромный массив переводов, интервью и очерков, замечательное будущее. Особенно приятно, что оно никак не зависит от будущего Эстонии, да и Европы в целом. Не могу я не отметить также, что у этого чрезвычайно гармоничного и дружелюбного человека, которому часто ставят в вину умение от души хвалить коллег и современников, проскальзывает иногда в текстах нота бесконечной тоски — вполне естественной для представителя новой и пока ещё малочисленной генерации. Эта тоска слышалась у Лема, у Пинчона, вообще у людей, перепрыгнувших на эволюционной лестнице через одну ступеньку. Иногда у меня возникает при чтении Караева та же лёгкая, почти приятная тоска — от того, что вот он, голос будущего, в которое я тоже слегка вложился, но до которого могу ведь и не дожить.

Зато у всех нас есть эта книжка. В будущем таких книжек будет много, а пока раз и обчёлся.