Последнее лето детства
Протестный смотр строя и — особенно — песни, пусть большинство участников санкционированного митинга на проспекте Сахарова и плоховато ее расслышали, продемонстрировал свежие методы оппозиционного рекрутинга и его вполне осязаемые пределы.
Прежде всего — географический. Бенефициары протестов твердо решили ограничиться Москвой (именно там власть и, разумеется, деньги); все разговоры о всероссийском разрастании «движа» — болтовня пустая и циничная. Конечно, столичный обком всегда готов спеть пропагандистскую песнь безумству храбрых провинциалов, ринувшихся на улицы городов замкадья «за нашу и вашу свободу», но никакой организационной, юридической и — что оппозиционного греха таить — финансовой поддержки, за песней не последует. Отбросим также версию о московских волнениях как инструменте понижения политических акций Сергея Собянина — просто чтобы не углубляться в бездоказательную конспирологию. Нет смысла также поминать выборы в Мосгордуму, о которых, похоже, в митинговом пылу забыли и сами недопущенные кандидаты.
Сделана ставка не на молодежь даже, а на подростков, чьи ютуб-кумиры Юрий Дудь и рэпер Face, были предъявлены в качестве хедлайнеров. Выбор едва ли случаен: про Дудя вдруг заговорили, будто именно он — созревшая, долгожданная и во множестве отношений идеальная альтернатива Алексею Навальному. Рэпер же Face символизирует (вы же слышали его треки, видели клипы?.. ну, скажем, «Бургер») чаемое понижение уровня движения — интеллектуального, эстетического и, так сказать, общечеловеческого… Видимо, предполагается, что отныне в оппозиции не станет места дискуссиям и прочей рефлексии. Всё должно быть определенным и примитивным, как творчество упомянутого рэпера.
Тут, впрочем, наблюдается одно социологическое противоречие: на разрешенном митинге с Дудем и Face преобладали люди возраста 35–40 лет и около того. Однако объяснить загадку довольно просто: лояльные взрослые либералы — они для солидности и, натурально, количества. Тинейджеры с их радикализмом, абстрактным желанием взять всё и поменять, сектантским даже, а не партийным сознанием — для чего-то другого, возможно, более важного. И в таком раскладе разрешенный митинг 10 августа смотрится массовой производственной гимнастикой, музыкальной паузой между раундами жестких противостояний.
Идеологический конструкт для подобных огненных дел собран и реализуется — горячечная ненависть к «ментам». ОМОНу и Росгвардии. Вообще правоохранителям.
Слов нет, жесткое «винтилово» способно возмутить любого нормального человека и гражданина. Эмпатия, да и за державу обидно — неужели иных средств у нее, спокойной и могущественной, уже не осталось? Или просчеты и ошибки властных технологов должны смываться карамазовской слезой ребенка, пусть даже речь идет о столичных мажорах? Однако есть вещи, объективно противоположные нашим чувствам добрым — тот же закон больших чисел. Который гласит, что если, с одной стороны, при таких акциях неизбежно известное количество провокаторов, с другой — столь же неизменно им будут противостоять слишком ретивые исполнители, да и попросту люди, получающие физическое удовольствие и моральное удовлетворение от насилия. Когда краеугольным камнем протестного движения становится ненависть, под ним обязательно заструится кровь — и это только вопрос времени. Явно недалекого.
И вот тут мне хотелось бы поделиться наблюдением, которого пока не встречал в щедрых обсуждениях московских протестов — как от «либеральных», так и «охранительных» мыслителей. Относиться к нему можно как угодно, но я уверен, что к объективной реальности в нем отношения больше, чем у вместе взятых романтических протестных идеологем.
Концепция «антимент», как цементирующая протесты, на поверхностный взгляд, вполне недурна. Что-то есть в ней подпольное, нечаевское и в то же время цепляющее самую широкую аудиторию. Смотрю, и либеральные блогеры в соцсетях уже весело рубят фишку: вытаскивая сведения о массовых избиениях и даже убийствах городовых и околоточных в революционном Петрограде 1917 года. Из разных, чаще сомнительных, исторических источников. Лайки, перепосты, восторги… Прямые призывы тоже, как мы убедились, наличествуют.
Неолиберальные идеи большинству населения откровенно чужды, о промайданных настроениях и размышлять нечего, а вот нелюбовь, мягко говоря, к правоохранителям — тут да, прямо-таки синоним подлинной народности, момент долгожданной консолидации.
На самом деле — это миф. Нельзя строить политические концепции, исходя из формата «Радио Шансон» и дворово-криминальных преданий. Очередное тотальное непонимание того, как устроена социальная структура нашего общества, особенно в провинции. Стереотип о том, что в каждой российской семье кто-нибудь, да отсидел, сидит или привлекался, давно уступает место вполне объективному параметру — хорошо, пусть не в каждой, но в огромном количестве отечественных семей есть люди, служившие и служащие в самых разных органах правопорядка. Через условно полицейскую службу прошли сотни тысяч молодых, крепких мужчин, до сих пор сохранивших соответствующие навыки и ментальность. Это дивизии, корпуса и армии.
Феномену есть простое объяснение — в 90-е и нулевые, на периферии, в голодных моногородах и депрессивных областных центрах, поступить на службу в органы (зачастую с командировками в Чечню и другие горячие точки) — означало не только выжить самому, но и прокормить близких, а может и не очень, родственников. Оно, кстати, и сегодня во многом так — хотя вопрос уже не стоит с такой гамлетовской полярностью. Я ни в коем случае не берусь говорить, что русская провинция в последние десятилетия обрела полицейскую ментальность (так же как пресловутое криминальное сознание широких народных масс — легенда и глубокое преувеличение), но заказчиков и лидеров протеста я попросил бы данный социальный феномен учитывать. Хотя бы из соображений безопасности.
Пока еще противопоставить себя, юного и романтичного бунтаря, злым «ментам» — не значит оппонировать всей России. Впрочем, протестное время летит стремительно, и скоро может получиться именно так.
Мнение колумнистов может не совпадать с точкой зрения редакции