Тюремные беседы

Тюремные беседы
–––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––
В следственном изоляторе УЖ–15 ИЗ–1, в камере номер девяносто летом 1980 года жили и дружили два арестанта, два подследственных — Фельдмаршал и Пожарник. Фельдмаршал спал на верхнем этаже двухярусной шконки, а Пожарник на нижнем. По своему статусу Фельдмаршал мог бы занять нижнее привилегированное место, но уступил Пожарнику с машинальной простотой и легкостью, с какой уступал место старикам в общественном транспорте. Фельдмаршал молодой еврей, сидел за фарцовку, у Пожарника был умышленный поджог.
— Как газета твоя называется? — спросил Пожарник у Фельдмаршала, который читал, устроившись у окна.
Фельдмаршал, сделав дурацкое лицо, нарочито по слогам произнес:
— Пы–ры–ав–да. Правда.
— Вот, блядь, придумают же название, — сказал Пожарник, которому что–то от Фельдмаршала было нужно. — Ну, и что там пишут? –
— Война началася, — сказал Фельдмаршал.
— Кого с кем?
— С Афганистаном.
— Это где?
— Там, — неопределенно махнул рукой Фельдмаршал.
Пожарник чудесным образом понял географию жеста:
— У чурок что ли? Какие там народы живут?
— Таджики, узбеки, китайцы, индусы, пакистанцы, ну и сами афганцы.
— Что, на нас напал этот Афганистан?
— Типа того.
— Это дело надо бы перекурить, — сказал задумчиво Пожарник. Слухай, давай может одну на двоих.
— Возьми на батарее, — сказал Фельдмаршал.
— Ты первый кури.
— Да кури всю.
— За что мне такая милость?
— За просто так.
— Ты это кончай старика подъебывать
Пожарник закурил:
— Добрые сигареты, дешевые и крепкие. Для шестиклассников.
— Почему шестиклассников?
— А вот, на пачке сзади написано: "Памир, сигареты, класс шестой."
Фельдмаршал рассмеялся. Пожарник, вдохновленный успехом продолжил:
— Вот ты смеешься, а между прочим этим этим афганцам — пи3да. Ты после войны родился, видел только хорошее — мороженое разных видов, гематоген, книжки с картинками, а мне, когда война началась, десять лет было. Русские, если воюют, хуярят все подряд. Не жалеют ни ваших ни наших. Ты думаешь, кто Минск разъебал, немцы? Советы, как с зимы сорок четвертого начали бомбить, так к лету от города почти ничего не осталось. Мы с маткой к родственникам в деревню под Минском сбежали, только потому и живые остались. Когда вернулись, ничего от нашего жилья не осталось. Весь сорок шестой год, две зимы, в землянке. Представляешь, что такое в землянке жить. В таких условиях люди совсем другие становятся. На наше счастье матка замуж за одного бывшего поляка вышла. У него свой дом был в городской черте. Моя матка из западных, красивая была, сильно нравилась ему, так что он с чужим ребенком, в смысле со мной, ее взял. Хороший был мужик, порядочный, верующий католик. Меня заставлял молиться. Я уже комсомольцем был, сказал про него на собрании, его с милицией пришли и арестовали. Больше мы его не видели. Так и живу атеистом.
А ты атеист? — спросил Пожарник.
— Я агностик, — сказал Фельдмаршал.
— Это что за хуйня?
— Я не отрицаю, но и не принимаю.
Пожарник сладко затянулся, выпустил, похожую на атомный взрыв, струю дыма и сказал:
— А между тем Бог есть. Я это по многим вещам вижу.
— Например, по каким?
— Ай, будешь смеятся.
— Обещаю, что не буду.
— По всяким жизненным событиям. Вот, слушай дальше. Матка тогда поняла, что это я, но виду не подала, сказала, видно Бог не хочет, чтобы мы в Минске жили. Взяла меня и уехала к родственникам в деревню. А дом кинула, даже не стала продавать. Я в колхоз пошел работать, тогда возраст не спрашивали. Не доучился даже восьми классов. А ведь я умный был. Мы всю войну в Минске жили, когда уже немцы уходили и школу нашу закрывали, я лучше всех в классе по–немецки разговаривал. Ты лучше скажи, что теперь будет?
— Сейчас они в эту войну влезут, как американцы во Вьетнам, денег у государства нет, сельское хозяйство в жопе, в правительстве все старые деды, станут друг за другом умирать. В такое время лучше в тюрьме сидеть.
— Что ни делается, все к лучшему. Кто это сказал?
— Немецкий философ.
— Это моя матка так всегда говорила. Ты думаешь, оно само без Бога получилось.
— Не знаю.
— Ты мой объебон читал.
— Читал.
— Как полагаешь, сколько мне дадут?
— У тебя же в результате поджога никто не погиб?
— Если бы не погиб. Погиб. Сгорела собака. Овчарка. Я его сразу не заметил, только когда дом как следует загорелся, он начал на цепи биться, я кинулся его отвязывать, он меня покусал. Я подумал: А гори ты вместе с этим домом. Меня потом по этим покусам и нашли.
— Собаку, конечно, жалко, но собака не человек.
— Собака председателева любимая была. Он сейчас будет мстить, он влиятельный на районе человек.
— Дадут тебе три химии, не переживай.
— Ты знаешь, я в последнее время с Богом стал разговаривать, но так говорить с ним трудно, здесь молитвы нужны.
— Ты помнишь, чему тебя католик учил.
— Помню так немножко. Аве, Мария, грация плена доминус тэкум... А ты что нибудь из вашего знаешь?
— Читал молитвенник в переводе на русский.
— Скажи что–нибудь?
У Фельдмаршала вдруг сделалось странное лицо и он не своим, каким–то, не то поющим не то рыдающим голосом, произнес:
— Благословен Ты, Господи, Боже наш, Бог предков наших, Авраама, Исаака и Иакова, Бог великий, всесильный и грозный, Бог Всевышний, Творящий благодеяния, Владеющий всем, Помнящий заслуги предков и Посылающий спасителя их потомкам, ради Имени Своего...
— Подожди, подожди. Я так не запомню. Можешь мне на пачке написать...
Из сборника: "2021"

Написал Фельдмаршал rabina1950 на microproza.d3.ru / комментировать