Кузнецов и Крым

Андрей ВОРОНЦОВ размышляет о поэзии и мировоззрении Юрия КУЗНЕЦОВА.

Друзья, мы с вами на наших конференциях неоднократно сетовали (и совершенно справедливо) на то невнимание, индифферентность, а то и враждебность, которые проявляют средства массовой информации и государственные органы к творчеству и самому образу Юрия Поликарповича Кузнецова. Но в преддверии нашей конференции я подумал, что у нас в стране происходят удивительные вещи. Подобные тем, что происходят с капризными детьми, которым бесполезно говорить, как нужно делать правильно, потому что они нарочно делают неправильно. А потом глядишь – проходит, допустим, несколько лет – они сами, без всякого внешнего побуждения, начинают поступать так, как им говорили родители. То есть у них это записалось на подкорке, и они постепенно приходят к пониманию справедливости того, что им говорили. И в нашем государстве многое так происходит.

Я помню, как Станислав Юрьевич Куняев (главный редактор журнала «Наш современник») говорил мне по поводу учреждения праздника 4 ноября: «Смотри, когда мы поместили на обложку нашего журнала памятник Минину и Пожарскому, мы же там написали, что и праздник нужно сделать государственным; а теперь сделали, но без ссылки на нас». А я ему в ответ: «Ну, многое сделали без ссылки на вас, на то, что вы и другие говорили и за что в девяностые годы этих людей, собственно говоря, называли красно-коричневыми». И то же самое, вообще-то, можно сказать о Кузнецове. Подспудно люди обращаются к нему, без представления о его стихах, может быть. Но творчество иногда влияет подсознательно даже сильнее, чем родительские слова. Вот смотрите: Бессмертный полк – это что такое? Откуда мог возникнуть такой образ? Это не прямой кузнецовский образ, у него не было такого, но у него было много похожих. И это было продиктовано именно поэзией Юрия Кузнецова. Я не знаю, как поэзия просачивается, в том числе через двери бюрократических кабинетов и в умы чиновников. Согласитесь, поэзия – это нечто совершенно не свойственное бюрократии. Откуда они это взяли, я не знаю. Но чувствуется влияние таких людей, как поэт Юрий Кузнецов, и таких образов, какие были у Кузнецова и родственных ему поэтов.

Думаю, он бы очень удивился и присоединению Крыма. Как Кузнецов относился к этому вопросу, хорошо известно. Он чувствовал себя глубоко оскорбленным, что Крым почему-то оказался на территории Украины. Но он очень пессимистично относился к перспективе возвращения Крыма в состав России, потому что не видел никакой политической воли у наших руководителей. А теперь, друзья, вспомним те слова, которые прозвучали в послании Президента Российской Федерации Федеральному собранию о возвращении Крыма. Это ровно то, что говорили такие люди, как Юрий Поликарпович Кузнецов – и в поэзии, и в публицистике, и в личном общении. Значит, это действует.

От этого, конечно, не легче авторам идей или образов. Леонид Андреев рассказывал шутку о том, как у шотландского мальчика спросили: «Кому этот памятник?» Тот отбарабанил: «Поэту Роберту Бёрнсу!» – «Да? А за что ему поставили памятник?» – «За то, что он умер». Так вот и у нас людям ставят памятники за то, что они умирают. Не знаю, как им это видится с того света, но их близким, наверное, не легче от того, что идеи, образы начинают только после смерти авторов действовать. Однако есть непреложный факт, который должен нас в пессимистическом настроении относительно того, как пропагандируется творчество Юрия Кузнецова, не то чтобы успокаивать, но настраивать на некий позитивный лад: ничто не пропадает напрасно. Это, кстати, одна из главных мыслей Юрия Кузнецова. Если в физике существует закон сохранения энергии, то он действует и в отношении духовной энергии. И, конечно, тему Победы в его творчестве нужно рассматривать именно под этим углом зрения.

Надо сказать, что Юрий Поликарпович Кузнецов, – хотя он прямо не сказал этого в своем итоговом эссе-завещании «Воззрение», но это читается из его стихов, а особенно из поэмы «Сошествие в ад» и из таких стихотворений, как, например, «Петрарка», – исходил в своей историософии из постулата, что политика как проявление воли властей не меняется веками. Это так называемое «старое предание». Он так и писал:

 

Зачем вам старые преданья,

Когда вы бездну перешли?!

(«Память», 1978).

 

Эти старые (или даже – древние) преданья руководят нациями испокон века, и не нужно придумывать что-то про новых вождей и новые политические течения. Существует древний зов в крови народов и их вождей. Благой он или дурной – это уже совершенно иной вопрос. Но он существует издревле, живет тысячелетиями. И мы живем в этих тысячелетиях одновременно. Таково было поэтическое и мистическое понимание истории Юрием Кузнецовым. И если мы начнем изучать эту самую историю, точнее, откровения некоторых людей, действующих в истории, мы убедимся, что это очень близко к истине.

Меня, например, потрясло в свое время в мемуарах Шарля де Голля место, где он пишет о встрече с Черчиллем накануне капитуляции Франции. Черчилль прилетел из Англии упрашивать французов продолжать сопротивление. Там сидели генералы, которые завтра, допустим, станут коллаборантами (Гамелен, Петэн, Вейган), и они говорят: нам надо, чтобы вы переправили к нам сюда сорок дивизий, тогда мы будем сопротивляться. И ведь Черчилль им не отказал, но заявил следуюшее: «Ааа, ну тогда надо, чтобы у нас с вами было одно государство...» А что это значит? Это значит, что пятисот лет, которые прошли со времен Столетней войны, как не бывало. Значит, в умах британских политиков (во всяком случае, во времена Черчилля) жила эта идея насчет Франции, что неплохо бы ее присоединить к Англии. Это было предложено официально. То есть перед тогдашним руководством Франции встала альтернатива – либо капитулировать, либо согласиться на предложение Черчилля. Кстати, де Голль тогда был склонен согласиться. Он, видимо, был полководцем не очень хорошим, хотя политиком великолепным. Он потом написал: «Я считал, что надо согласиться, потому что объединение – это такое дело, которое сразу решить невозможно. Надо сказать «да», они высадят дивизии, а потом мы обсудим дальнейшее...» Но на следующий день, когда де Голль куда-то отъехал, уже подал в отставку Поль Рейно и была принята та самая капитуляция... А сражаться-то там никто не хотел! И де Голль тоже во Франции не хотел сражаться. Он хотел вывести все войска в колонии и там уже продолжать борьбу. А среди генералов-капитулянтов как раз были те, которые хотели сражаться, если бы Англия дала войска. А если нет, говорили они, то давайте сохраним под протекторатом Германии какую-то государственность, какую-то часть армии и т. д. Но дело даже не в этом, а в том, что все эти «старые предания» живы в умах политиков.

Чем, допустим, объяснить не только истребление кельтов в истории Европы, но и очень критическое, недоброжелательное отношение к их остаткам, которое препятствует тому, чтобы они как-то национально реализовались хотя бы в культурном смысле? Это ведь просто поразительно. Только недавно им что-то стали разрешать: во Франции, в Бретани, появились двуязычные таблички... А еще в 60-х и 70-х годах XX века ничего не разрешалось! Там террористы бретонские бомбы взрывали. Потомков кельтов зажимали страшно. Единственное, кому удалось добиться независимости как действительно кельтскому государству, это Северной Ирландии. Видимо, изначально, издревле существовал такой позыв (может быть, иррациональный), что кельтов надо долбить и зажимать во всех отношениях (ведь раньше, в определенный момент, их население занимало чуть ли не большую часть Европы!), а властвовать должны англосаксы.

И Кузнецов примерно так, иррационально, и ощущал историю, исторический процесс. И судьба его ставила в какие-то такие реперные точки этих процессов. Потому что, мистически понимая историю, он сам был, собственно говоря, всегда вставлен, погружен в эту мистическую концепцию, начиная с судьбы его отца. В книжке «С войны начинаюсь...» (сборник военных стихов Юрия Кузнецова, изданный к 75-летию Победы), в предисловии Евгения Богачкова, цитируются слова Кузнецова об отце:

«На прощанье он сказал моей матери:

– Я как в воду глядел. Среди секретных документов, которые мы захватили, в списке предназначенных фашистами к расстрелу я увидел нашу фамилию… Что ж, я успел…

Это последнее, что успел отец. Он погиб в 1944 году в Крыму. В моем детстве образовалась брешь. Это была сосущая загадочная пустота отцовского отсутствия, которую я мог заполнить только словом. Я много написал стихов о безотцовщине и постепенно перешел от личного к общему. Я въяве ощутил ужас войны и трагедию народа. Ведь кругом почти все были сироты и вдовы. Я коснусь запретного. Мой отец погиб не случайно. Это жестокая правда моей поэтической судьбы. Если бы он вернулся с войны живым, трагедия народа была бы для меня умозрительной, я был бы ненужным поэтом; пошел бы по боковой линии народной жизни, как обеспеченный генеральский сынок. Я бы неминуемо впал в духовное одичание метафоризма...»

Здесь уже обнаружилась разница между русским пониманием безотцовщины и, скажем, европейским. Ведь начало воспоминаний Кузнецова очень напоминает начало фильма «Стена» (The Wall) на музыку Pink Floyd. Кто смотрел этот фильм, помнит, что там тоже идет речь о судьбе мальчика, отец которого погиб на войне. Кстати говоря, в фильме это очень хорошо показано. Этому мальчику нужен отец. Он подходит к детям, играющим на детской площадке, крутящимся на карусели, и берет за руку чужого отца. А тот на него так посмотрел и поставил его на эту карусель. Несчастный мальчик крутится какое-то время, а потом снова берет этого мужчину за руку. Тогда тот его ссадил и говорит: «Мальчик, иди-ка ты домой...» Это очень сильно передано, и там совершенно прекрасная музыка. Но... в итоге это то, что сформировало мизантропическое отношение героя к жизни. То, что, грубо говоря, сделало его поросенком или даже фашистом.

А у Кузнецова все совершенно по-другому: потеря отца сделала из него поэта. А я добавлю – еще и гражданина. Потому что судьба поставила его не просто в какую-то непростую точку, она поставила его к подножию Сапун-горы 8 мая 1944 года. В это мистическое место – Крым, которое для Кузнецова, конечно, было не местом курорта и отдыха. Крым – это ключевое место в нашей истории, это мост между Вторым и Третьим Римом, как я уже писал в одном эссе. Потому что мы восприняли Православие именно оттуда (из Византии, понятно, но конкретно – через Крым). Все эти древние предания, которыми мы руководствовались, приходили именно из Крыма. Вся архитектура, вся иконопись, духовная литература того времени. Нас формировал Крым. А Крым в свою очередь формировался как греческая цивилизация, еще дохристианская, очень давно. Еще в IV веке до нашей эры туда, к восточному побережью, причалили дорийцы (именно они основали Боспорское царство). То, что сейчас мы видим в Херсонесе – это уже сделали другие греки, которые появились позже. Это древнейшее место эллинистического мира, которое, как считалось, стояло в стороне, но это лишь по небрежению наших археологов. Сейчас, когда там начались масштабные стройки, там столько всего стали находить! Совсем недавно я смотрел по телеканалу «Культура» сюжет о Крыме: в Керчи под какой-то торговый центр начали копать котлован, во дворе склада обнаружили, простите за такое выражение, цельное кладбище времен Боспорского царства! Каменные саркофаги в прекрасном состоянии расположены тесно-тесно, вплотную друг к другу. А сколько там еще можно накопать?! Более того, мало кто знает, что в Керчи находится самая древняя (между прочим, действующая и никогда не закрывавшаяся!) церковь на территории Российской Федерации. VIII век нашей эры. Прекрасная архитектура. Причем эта дата точно зафиксирована, потому что она обозначена на одной из колонн, под которой, по всей видимости, было захоронение. Вот что мы имеем, когда говорим о Крыме. И это еще далеко не все. И Кузнецов своим чутьем, я уверен, понимал это.

Я не знаю, как он относился к академику Дмитрию Лихачеву, из которого у нас сделали определенную икону... Составленная Лихачевым книга «Изборник», изданная в известной советской серии «Всемирная литература», начинается с «Повести временных лет». Я был потрясен, когда прочитал там в начале: «Через много лет славяне осели по Дунаю...» Так ли, друзья мои, начинается «Повесть временных лет»?! Она начинается не так. Да и как вообще можно начинать книгу фразой «через много лет»?! Что же было в тот период, который обозначен как «много лет»? И если Дмитрий Сергеевич был такой светоч и такой принципиальный человек, то как он мог в нашей первой исторической книге это обрезать? Разумеется, там шло повествование от Сотворения мира, как тогда было принято. А дальше было сказано, что по сокрушении столба и разделении язЫков, от Иафета образовались семьдесят и два языка, и от тех семидесяти и двух язык пошли норики, которые и есть славяне. А кто такие норики? Это что, придумано? Это какое-то племя? Нет, это не племя. Если мы начнем выяснять, то окажется, что это народ с государственностью, которая на тысячу лет древнее, чем первое упоминание о нашей государственности. И это славянская государственность (Нестор был совершенно прав). Праславянская, как сейчас говорят. Уже обнаружены и надписи.

Я, грешный человек, одну из них (так называемую Графенштайнскую), сделанную латиницей (потому что Норик некоторое время были провинцией Рима), расшифровал. Потомки тех, кто уничтожал кельтов, пишут, что это кельтская надпись. Она полустертая, но легко читаем: «она...» «не...» «садитесь». Такие «кельтские» слова отдельные. Или монета, на которой написано «Adna Mati», через «а» (это была их богиня). И цари у них были. Последний царь звался Вуйко, и он, умирая, передал Риму свое царство. За что Рим поставил нориков в положение не просто завоеванной колонии, а провинции с гражданством и с законодательным органом, который назывался таким революционным словом – «конвент». (И, заметим, такой же конвент был у князя Святослава, что подтверждают слова летописца. Лев Диакон, описывая поход Святослава в Болгарию, писал, в частности: «Святослав созвал своих вождей на комент». В комментариях и предисловиях по поводу этого последнего слова всегда пишут: «Мы не знаем, что имел в виду Лев Диакон». Но на самом деле понятно, что он имел в виду. У Льва Диакона и вообще у греков тогда не было звука «в». Они употребляли вместо него дигамму, которая по звучанию была где-то между «б» и «м», но вообще-то, как правило, не проговаривалась. Вот и получился у хрониста этот самый «комент». А на самом деле это конвент.) И это государство нориков (а потом – провинция) существовало, так сказать, в единой Европе около пяти веков, на территории современной Австрии. После того, как царь Вуйко передал его Риму, оно вошло в единую Европу, как многие и нас призывают поступить: дескать, надо идти в Европу, она вас очень ждёт со всякими приношениями и дарами. Но что потом случилось, когда Рим пал? Они их просто бросили. «Вы нас просто ки-ну-ли!», как говорилось в одном фильме. Это было именно так. Потому что Рим на самом деле не рухнул, как сейчас пишут в учебниках истории, особенно школьных. Во всяком случае, то, что было на Апеннинском полуострове. Там при Одоакре и при Теодорихе сохранялась и государственность, и сенаторы были, и патриции и плебеи, и армия, и жалование платили, в том числе и пенсию последнему императору Ромулу Августулу. А провинции «кинули». Причем их предупредили, что охранять их больше не будут: мол, переселяйтесь, куда хотите... Вот тогда-то они и «спустились по Дунаю», как начал (точнее – сократил) повествование академик Лихачев. Тогда они осели по Дунаю, спустились ниже и пошли дальше. Так начиналась та история – потаенная, неведомая, которую очень любил Кузнецов.

Но здесь интересно вот еще что. А эти норики, они вообще откуда пришли? Для того, чтобы это выяснить, надо посмотреть, какие у них были другие имена. Есть ведь названия племён, а есть самоназвания. Самоназвание нориков – тавриски, венеты. Норики, как говорят, – это римское название, от слова «север». А некоторые говорят, от того, что они жили в норах (как древляне жили на деревьях, а поляне жили в полях). Но по самоназванию они были тавриски. И некоторые говорят, что это просто прилагательное, как и слово «русские». А историк Рейтенфельс пишет, что пришли они из Крыма в VI веке до нашей эры. Они через Балканы пришли в Альпы из Крыма и завоевали эту землю. И что же вы думаете? В конце XIX и в XX веке археологи вдруг нашли в предгорьях Альп оружие, конскую упряжь, предметы обихода, которые были характерны именно для северного Причерноморья VI века. Так Крым вдруг обнаружился в нашей истории самым удивительнейшим образом.

Итак, после падения Рима протославяне оказались брошенными. Идите, куда хотите, или погибните аки обры. Однако они не погибли. А когда они не то что не погибли, но некоторые из них образовали государства, то какое решение приняли «европейцы»? Какое решение приняли романцы – те, кто наследовал римлянам? Точно такое же, как англосаксы в отношении кельтов: их надо завоевать и уничтожить. Так считаю уже не я, так считал Кузнецов. Иррациональное, не сокрушаемое никакими гуманистическими идеями – завоевать и уничтожить. Можно уравнять в правах гомосексуалистов и лесбиянок, трансгендеров и прочих меньшинств, можно все что угодно – хоть с собаками живите! А славян надо уничтожить. Этого нигде не написано, но это все знают на подкорке. И это знал Кузнецов. И он понимал, что никакой отдельной Первой мировой войны, Второй мировой войны не существовало. Существовал извечный поход двунадесяти (и бог знает скольких еще) языков на Русь. Начиная с крестоносцев, поляков, Наполеона... «Повел на родину масон огромными ноздрями», как сказал Кузнецов в своей поэме «Дом». Это экспансия, каждый раз все более усовершенствовавшаяся, каждый раз по-новому вооружающаяся и каждый раз все более могущественная. Если мы проследим ход истории – это действительно так: рыцарские понты быстро сменились регулярной организацией, увеличением количества войск... Уже наполеоновское вторжение было немыслимым по количеству пехоты и кавалерии для того времени (600 тысяч человек!). Наполеон больше нигде и не воевал такими огромными армиями, обходился гораздо меньшим числом. И все это нашло свое логическое завершение в армии Гитлера, которая представляла собой всю силу Запада, которую можно было собрать к середине XX века. Все это обрушилось на нас. И это предстояло сокрушить. Как это можно было сокрушить? На этот вопрос историки, военные специалисты отвечают по-разному, приводят правильные доводы... Сокрушить это можно было только подвигом. Причем не простым героизмом каким-то, а баснословным, мифологическим героизмом.

И, собственно говоря, когда Кузнецов писал свою «Сталинградскую хронику» и рисовал портреты этих героев, он этим пониманием и руководствовался. Он ставил перед собой задачу – показать в этих людях героизм, идущий из глубин, из души народа. Когда люди не просто делают невозможное, они не просто полны адреналина (как герои Гомера, которые всегда бледны от прилива адреналина в крови), но они, эти герои, превращаются в духовные сущности, как и те злые люди, в которых, в свою очередь, вселяются злые силы. Это противостояние Добра и Зла. Но такое Зло перемочь можно только тогда, когда ты ощущаешь в себе духовный подъём, как это было у всех героев древности, которые берут силу от Матери-сырой земли, от Бога, от Богородицы. Вот он – пантеон героев, которые сокрушают злые силы. И это ответ на затронутый выше вопрос: как сокрушить зло. Просто противостоять ему из чувства справедливости? Нет. Зло принципиально не справедливо, зло унизительно для человека, оно жестоко, низменно, изворотливо. Его придумал отец лжи. Поэтому его можно сокрушить только с осознанием за собой духовной Правды, с осознанием того, что в твоей руке не просто меч, а Огненный меч Михаила Архангела. И именно так смотрел Юрий Кузнецов на героев Великой Отечественной войны. И это совершенно правильный взгляд. Ведь это было не обычное событие. И там были совершенно невероятные и при этом абсолютно правдивые истории. Например, о том солдате, который, увидев, что рушится мост, по которому идет техника (это было под Сталинградом), принял на себя быки этого моста. Техника поехала, а этот солдат в итоге остался жив. Вроде бы медики находят этому объяснение. Они говорят, что, если в такие минуты человек мобилизует силы своего организма на 100, 150 или более процентов, то возможно выжить и в таких ситуациях, когда, грубо говоря, по тебе проедет танк. Но на самом деле этому рациональных объяснений нет. Победа Добра над Злом всегда иррациональна. Но для этого нужно пребывать именно в таком духовном состоянии: не доводить себя до состояния низменного, не потонуть в грехах и мелких страстишках. Тогда это тебе будет доступно. Вот как смотрел Кузнецов на проблему нашей Победы – как прежде всего на проблему духовную. И именно как таковую он умел отражать ее в своих произведениях.

Возвращаясь к началу моего выступления, скажу, что такое кузнецовское понимание истории может быть очень актуальным. Потому что Третья мировая война очень сильно ощущается. Она ощущается даже не в том, что какие-то военные базы появляются у наших границ, какие-то войска туда-сюда передвигаются... Еще больше она ощущается в том, что, допустим, запрещается участие России в Олимпиадах, стараются дискредитировать международные организации нашей страны, участие в них. Начинают со спорта, а потом постепенно подведут к мысли о том, что надо исключить Россию из Совета Безопасности ООН. Это ощущается по дипломатической активности. Потому что те, кто считает себя победителями в «холодной» войне, держат в сознании (или подсознании): мы эту победу не отдадим, мы должны противника обязательно додавить. Это чувствуется. Это то невысказанное, о чем я говорил выше. То, что умеют видеть только поэты. И здесь пафос Юрия Кузнецова, его стихи, его образы могут оказаться очень актуальными. Так же, как оказалась актуальной его образная система, когда придумали ныне знаменитый Бессмертный полк.

 

Андрей ВОРОНЦОВ