Забытые в подземельях Аджимушкая: 170 дней мучительного выживания ради веры в будущее. Часть 2
Пять с половиной месяцев в подземелье – с середины мая по конец октября 1942 года – без света, с минимумом провизии и медикаментов, в условиях острой нехватки воды, защитники Аджимушкайских каменоломен близ Керчи давали жесткий отпор врагу. Они выполняли приказ Ставки Верховного главнокомандующего «Попавшим в окружение врага частям и подразделениям самоотверженно сражаться до последней возможности». Численность укрывавшихся в ущелье по некоторым данным могла доходить до 15 тысяч человек. В конце октября, через 170 суток обороны, живыми в плен были взяты только 14...
Начало: Забытые в подземельях Аджимушкая: 170 дней мучительного выживания ради веры в будущее. Часть 1
«Газета – мощное оружие»
Конечно, командование было немало озабочено тем, чтобы в подземелье не проникли вражеские шпионы, диверсанты и провокаторы. Для этого был создан особый отдел, представители которого были во всех отделениях. Защитникам выдавались своего рода удостоверения на листе бумаги, личные знаки. Номер на этом листе обозначал порядковое место в списках защитников.
Из воспоминаний Шайдурова С.С.:
«Такие личные знаки выдавались нам два раза: первый раз до газовой атаки, второй раз — после нее, при этом разъяснялось, что это важнейший документ, подтверждающий участие в обороне каменоломен, и его надо тщательно беречь. Номера моих знаков были 1631 и 1359. Несмотря на то, что я попал в плен, потом бежал, воевал в партизанском отряде, где был тяжело ранен, свой личный знак я сохранил и передал в Керченский историко-археологический музей».
Фашисты не оставляли попыток «взять» защитников крепости посредством пропаганды. Они вели «передачи» через специальные установки, забрасывали аджимушкайцев листовками, в которых осаждённым предлагали сдаться и обещали чуть ли не райскую жизнь в плену у немцев.
Из дневника Александра Ивановича Клабукова:
«6.07.1942. Паразиты подошли к щели и, как жалкие, презренные трусы, сначала бросили гранату, а за ней вслед листовки. В них – бессмысленный бред… Знаем хорошо, сколько вас, гадов, полегло под Севастополем, не белый флаг выбрасывали наши товарищи, а отошли, оставив Севастополь, потому что от ваших вшивых трупов — зловоние, им дышать было нечем… Тоже дураков нашли, я хоть и не коммунист, но на удочку не пойду…»
Как пишет Всеволод Абрамов, шли фашисты и на провокации, используя действительные факты. Так, например, после гибели Ягунова П. М. они распространяли ложь, что, якобы, командир подземного гарнизона, видя бесполезность сопротивления, подорвал себя сам. Следует сказать, что кое-кто из аджимушкайцев, уже будучи в плену, этому поверил. На самом деле гибель Ягунова была, скорее, несчастным случаем, вызванным неосторожным обращением с боеприпасами. Во время одной из вылазок у немцев было захвачено много оружия. Рассматривая трофеи, Ягунов заинтересовался невиданной им ранее гранатой: «А это что-то новое у них». В этот момент и прогремел взрыв. Через несколько минут тяжелораненый командир подземного гарнизона скончался.
Командир Ягунов был единственным, кого похоронили в гробу, сделанном из досок кузова грузовика. Его гибель имела очень тяжёлые последствия для всего гарнизона. Прежде всего потому, что все аджимушкайцы верили в него, считали, что пока он руководит, они ещё смогут живыми выбраться наружу.
Кстати, в начале 1980-х годов в ходе поисковой экспедиции захоронение Ягунова было обнаружено, и он был перезахоронен на поверхности в посёлке Аджимушкай.
Впрочем, и наши «платили» гитлеровцам пропагандой, хоть и имели в своём арсенале куда меньше технических средств. Для немецких солдат выпускали плакаты и листовки, которые по ночам вывешивали около входов в подземелье, выставляли над каменоломнями красный флаг. Старались как могли поддержать дух наших воинов, вели воспитательную и партийно-политическую работу. И даже как-то выпустили стенгазету.
Из дневника Александра Ивановича Клабукова:
«Выпущена и вывешена стенная газета. Оформлена в наших условиях художественно. Статьи и заметки читаются с вниманием и обсуждаются. А некоторые, о ком писалось, делают выводы, при товарищах признают свои ошибки. Вот Гавросов признал свою ошибку и заметно исправился. Газета — мощное оружие».
Ели кошек, собак и крыс
Первые несколько дней вопрос питания в подземельях стоял не настолько остро, поскольку в ущельях были расположены склады Керченского военторга. Командование слабо контролировало провиант, потому что долго отсиживаться в каменоломнях не планировало. Как-то даже курсанты из Ярославской авиашколы два ящика коньяка притащили. Но уже после газовой атаки Ягунов приказал контролировать всё продовольствие на складах. После пересчёта была установлена жёсткая норма на человека: 200 г хлеба, 10 г жира, 15 г концентратов и 100 г сахара. Что касается последнего, то его на складах было много, из него даже гнали самогон.
Из воспоминаний Ефросиньи Фёдоровны Валько, жившей после войны в Симферополе:
«Сахар под конец был основным продуктом питания, и только благодаря ему мы остались в живых. Мне питание сахаром так надоело, что после войны несколько лет не могла его есть».
Удивительно, но продукты выдавались не сухим пайком. В каменоломнях было организовано централизованное приготовление пищи (правда, только до середины июня). Варили суп из мяса лошадей, которых вынуждены были забить, поскольку их нечем было кормить и поить. Здесь была даже своя полевая пекарня на колёсах. Её обнаружили практически в самом начале обороны возле одного из входов и затащили в подземелье почти на глазах у немцев.
Небольшие запасы продовольствия имелись и в Малых каменоломнях. На конец июня на человека выдавались по 100 г муки и крупы и по 20 г сахара и табака. И, конечно, этого было чрезвычайно мало.
Из дневника Александра Ивановича Клабукова:
«Ночью коптил или, вернее, выжаривал конские кости, которые принесли ребята. Все в плесени, воняют. Когда пережарил, вонять стали меньше. Сварил, добавил травы и получился горький суп, правда, без соли, но будет сытно».
В конце концов, и в Центральных каменоломнях запасы стали иссякать. Голодные люди употребляли в пищу кости, шкуры лошадей, траву. Ели кошек, собак, если они попадали в каменоломни. А также крыс, которые массово расплодились из-за множества трупов. Одна из врачей посоветовала обрубать у крыс перед приготовлением головы и лапки, чтобы снизить риск попадания в организм трупного яда.
«Некоторые бойцы стали ловить крыс, которых у нас очень много развелось, но нужно сделать крысоловку, а её-то и не из чего сделать. Нет проволоки. А крыса – зверёк очень осторожный. Но были счастливчики, которым удавалось поймать крысу, так шкурку с неё не сдирали, а смалили, как кабана, и всё шло в пищу, ничего не выбрасывалось. Но это удавалось не всем». (М.Т. Шкандина-Мелохина).
Чтобы добыть хоть какую-то пищу, делали ночные вылазки, но добыча была очень скудной, учитывая, на какую ораву людей она была рассчитана.
Из воспоминаний Марии Тимофеевны Шкандиной-Мелохиной:
«…Были у нас регулярные вылазки на поверхность, ибо нас стал одолевать голод. Когда кончилось мясо, пошли в ход отходы: головы, ноги, внутренности. Всё это уже было съедено, а голод своё берёт. Вылазки давали нам мало что из съестного, фашисты всех жителей Аджимушкая выгнали, а сами не держали никаких продовольственных складов. Но наши бойцы рвали лук, редис. На огородах жителей брали фураж, ячмень, овёс, рвали лебеду, всё, что можно было пустить в еду, всё бралось, но самое главное – отбивали в свои руки Аджимушкай, и ходили наши бойцы хозяевами своей земли. Этого маленького пятачка. Но потом подходили танки из города Керчь, а против танков мы были бессильны. Мы уходили в свою подземную защиту.
И вот сегодня на завтрак выдали раненым по одной редисочке и по одному стебельку зелёного лука, а хлебушка нет уже давно. Мы уже знали: раз поступают раненые – значит была вылазка. У нас в госпитале тоже был железный порядок, никто не имел права отлучаться из госпиталя без разрешения, мы, госпитальные работники, порой даже не знали, что была вылазка. Наше командование считало, что незачем сообщать о подготовке какой-то операции, поэтому мы и узнавали от раненых, которые поступают, что была вылазка, а результатов нет. Все надеялись на вылазку, надеялись что достанут продуктов, а их нет».
Очень ценны воспоминания Ефросиньи Федоровны Валько:
«В Центральных каменоломнях я работала в пищеблоке, кормили мы личный состав горячей пищей 1 раз в день. Варили суп с различными крупами и макаронами. Степаненко Сергей Ильич добился приготовления кислого теста, и мы выпекали пышки граммов по 40. Он был кулинар высшей квалификации. Вот эту пышку и суп по 500 г выдавали на одного человека. Из-за малого количества воды в начале суп был очень густой, были и жиры, иногда выдавали сельдь 20–30 г на человека. Вода лимитировалась только полтора месяца. Во время газовой атаки я чуть не умерла, просила у военных дать мне наган с целью застрелиться. Но обо мне позаботились врачи, сделали несколько уколов и дали камфару в порошке. Стало лучше, позже надо мною дружески смеялись и давали наган, но я уже от него отказывалась. От обвала погиб Терехин Иван Тимофеевич, до войны он был заместителем председателя областного комитета профсоюзов общепита. Постепенно продукты в складе заканчивались, приготовление горячей пищи и лепешек прекратили. Каждому защитнику стали выдавать маленькие продуктовые пайки: 20 г крупы, затем 15, наконец, 10, жиров 10–15 г. Сахара выдавали до самого конца не менее 125 г. Спустя 3,5 месяца от начала обороны жить стало просто невозможно. В сентябре мы решили выходить. Мы четыре месяца не были на воздухе и не видели света, нам было просто тяжело смотреть. Мы были ходячие скелеты, тогда мне было 32 года, но выглядела я старухой».
Битвы за воду
Но больше всего не хватало воды. Особенно в первые несколько недель, когда её взять было неоткуда. Недалеко от входа в центральные каменоломни был колодец, за обладание которым шли постоянные бои.
Из дневника Александра Ивановича Трофименко:
«К атаке всё уже подготовлено. В последний раз прохожу, проверяю своих орлов. Моральное состояние хорошее. Проверяю боеприпасы. Всё есть. 100 человек поручило командование вести в атаку. 100 орлов обращают внимание на того, кто их будет вести в бой за Родину. Последний раз продумываю план. Разбиваю на группы по 20 человек. Выделяю старшего. Задача всем ясна, ждем общего сигнала. Встретился с Верхутиным, который будет давать сигнал для общей атаки. Вылезаю на поверхность, рассматриваю. Оказалось, метрах в 100 от колодца стоят два танка. Приказываю противотанковому расчету уничтожить. Пять-шесть выстрелов, и танк загорелся, а другой обратился в бегство. Путь свободен. Слышу сигнал «В атаку!» Сжимаю крепче автомат, встаю во весь рост. — За мной, товарищи, за Родину!
Грянули выстрелы. Дымом закрыло небо. Вперёд! Враг дрогнул, в беспорядке начал отступать. Вижу, два автоматчика стоя ведут огонь по нашим, падаю на землю, даю две очереди. Хорошо, ей-богу, хорошо! Один свалился в сторону, другой остался на месте. Славно стреляет автомат – грозное русское оружие. А ребята с правого фланга давно уже пробрались вперёд, с криком «ура!» громят врага».
Произошёл в это время ещё один случай, который даже нашёл своё отражение как в литературе, так и в кинематографе (повесть Алексея Каплера «Двое из двадцати миллионов», по которой впоследствии Наталья Трощенко сняла фильм «Сошедшие с небес»).
21 мая медсестра госпиталя Мария Родионовна Молчанова (партизаны в шутку называли её «нарком воды», потому что она была ответственной за распределение живительной влаги), не выдержав стонов раненых, мучавшихся от боли и жажды, просто взяла ведро и вышла наверх, к внешнему колодцу. Она шла спокойно, неся в руках ведро под прицелом фашистских пулемётов. Набрала воды, отнесла ведро ко входу и вернулась обратно. Раз, другой, третий, пятый… Непонятно почему фашисты сразу не открыли огонь, ведь обычно они расстреливали всех приближавшихся к колодцу людей. А здесь… Мне очень хочется верить, что в тот момент в их души закрался страх – инстинктивный страх человека перед другим, оказавшимся несравненно выше него и сильнее. Да, сильнее, несмотря на все пулемёты и автоматы врага.
И всё-таки они очнулись. На седьмом или шестом ведре, которые несла Маша – данные разнятся. Стреляли практически в упор. Молчанова упала недалеко от входа в каменоломни, ей раздробило кисть правой руки, а осколки попали в шею, правый бок и грудь. Воины, охранявшие вход, завязали перестрелку, и под прикрытием втащили Марию в каменоломни. Но через два дня отважной женщины не стало, она умерла 23 мая от газовой гангрены. Похоронили её, так же как и других, в подземельях Аджимушкая, но конкретное место захоронения неизвестно.
Интересно, в каком колодце сама Маша почерпнула такое мужество? Тихое, несгибаемое… Кстати, её муж, Михаил Давыдович Молчанов, поначалу воевавший с женой в одном отряде, но потом отправившийся ближе к линии фронта, писал о Марии:
«Я уже знал, что жена из Керчи не эвакуировалась, и это очень беспокоило меня. Слишком хорошо я ее знал и поэтому был уверен в том, что если мне придется ее встретить, то это будет чудом, а в чудеса я никогда не верил. Я был убежден в том, что дышать одним воздухом с фашистами она не сможет и если не будет убита в бою, то будет расстреляна фашистами за активную борьбу с ними».
После войны Марии посмертно вручили Орден Отечественной войны II степени, а её именем назван переулок в посёлке Аджимушкай.
Воды по полстакана в сутки
Бывший курсант Ярославской авиационной школы Николай Дмитриевич Немцов из пос. Гольма города Горловки писал:
«Отсутствие воды, жажда — это был наш враг № 1, который иссушал, испепелял защитников больше, чем непрерывные бои. Жажда настолько мучила и изнуряла человека, что он как-то глох, голос становился писклявым и скрипучим, язык разбухал и становился словно войлочным. Но мы были ходячие. А что испытывали раненые?! Когда возникала особо острая ситуация с нехваткой воды и выяснялось, что централизованно напоить всех невозможно, раненые распределялись между здоровыми и ходячими ранеными. Каждый здоровый обязан был своему раненому товарищу в сутки достать флягу воды. Моим подопечным был Миша Серкин».
Из воспоминаний Марии Тимофеевны Шкандиной-Мелохиной:
«…Нас стала одолевать жажда. Воды нет, а что капала по капле – то только раненым. По полстакана в сутки… В основном в пищу шло мясо скота, лошадей, ибо скот нужно чем-то тоже кормить, так как нечем кормить лошадей, их стали спешно забивать и мясо пускать в пищу. Но для варки мяса тоже нужно хоть немного воды, а нам давали сухое мясо. Его и не проглотишь. Но мы – ходячие – пойдём и утолим жажду. Из камня пососёшь этой влаги, а вот с ранеными было очень трудно, ведь раненый и так жаждал воды от ранения, а тут её то и нет, принесли ему этот кусочек мяса, а он так просит: «Сестричка, дай глоточек воды». Идём, насосём ему немного этой влаги, пополам со слюной, а он и этому рад».
Здесь требуется пояснение. Дело в том, что внутри каменоломен колодцев не было. Воду можно было собирать лишь в некоторых местах с потолка и стен. Подвешивали баночки, в которых за день накапливалось по 30-50 г – кому как повезёт – драгоценной влаги. Кроме того, воду высасывали прямо из камня. В потолке или стене проделывали небольшое отверстие, в которое вмазывали резиновую трубочку (чаще всего изоляцию телефонного кабеля). Нужно было губами с силой втянуть воздух через трубку, тогда во рту оказывался маленький глоток воды. Так порой приходилось стоять часами. От камня губы сильно распухали, раздиралась кожа на лице. Как писал Всеволод Абрамов, первое время фашисты определяли выходцев из каменоломен как раз по этим признакам, которые были буквально отпечатаны на лице аджимушкайцев. В Малых каменоломнях было немного проще добыть воду таким образом, поскольку там в камне было больше водоносных слоёв.
«Тогда были созданы бригады сосунов, которые сосали воду для раненых и из-за этого и сами становились ранеными, потому что губы прикасались к камню и распухали так, что он уже не только для раненых не мог сосать эту влагу из камня, но и сам уже не мог утолить жажду. А ведь нужно так плотно присосаться к камню, иначе не получишь влаги, если будет заходить воздух. Вот почему мы всегда ходили с распухшими губами. Собрали всю посуду, какая была, ставили там, где вода капала. Эту воду как золото берегли для раненых и детей, которые остались с родителями вместе с воинскими частями, и то давали только по полстакана в сутки. Ну что это – полстакана в сутки для человека, да ещё раненого. И уговаривали, что скоро будет своя вода – колодец роют». (М.Т. Шкандина-Мелохина).
«Ах, если бы вы видели и слышали это ликование»
А колодцы действительно стали рыть практически с первых дней.
«Наше командование не дремало, оно сразу стало решать проблему воды и начали рыть колодец, уже до половины вырыли, фашисты его завалили вместе с людьми. Начали рыть второй колодец, и второй фашисты завалили, и только третий колодец вышел в свет, но его так охраняли, и так секретно копали, что даже из команды копачей ни одного человека никуда не отпускали и всю команду строго охраняли, пока не был готов колодец. Никто не знал, где роется колодец, ведь по штольне было запрещено ходить без дела».
Свою первую воду защитники получили 3 июня. Они прорыли подземный тоннель к наружному колодцу, который немцы поначалу бдительно охраняли, а потом и вовсе засыпали камнями. Но ниже завала вода осталась. Параллельно с тоннелем рыли колодцы и внутри самих каменоломен, уже по большей части в скальном грунте. И, наконец, к радости аджимушкайцев, вода появилась.
«И вот, в один прекрасный день приносят воду в вёдрах, в первую очередь раненым. Ах, если бы вы видели и слышали это ликование, что вода есть, пейте, сколько хотите. Раненые настолько жаждали этой воды и так были рады водичке, что было трудно оторвать от кружки с водой. Они пили и не напивались, и приходилось силой отнимать кружку с водой, чтобы не было хуже. Они не верили, что кончилась жажда, что вода уже есть и будет всегда. Ведь 22 дня одолевала жажда, не было воды. Но ни на одну минуту порядок не нарушался… Трижды за день ходили на кухню, а кухня была там, где раньше стояла церковь. В одно и то же время с проводником. Также, в одно и то же время, ходили по воду до колодца, и тоже с проводником.
Организовано все было без шума. Колодец у нас был огорожен каменной стеной, и была сделана деревянная дверь, которая изнутри запиралась часовым, который постоянно был у колодца в кромешной темноте и никому не открывал без пароля. Только по особому паролю открывалась эта маленькая дверь, и входили по два человека с посудой и и с проводником. Всегда в одно и то же время, в 11 часов дня приходил проводник в госпиталь, и мы организованно человек 10-12 идём с проводником и с посудой по воду. В отдалённости стоят все остальные, а к колодцу только по два человека заходили, чтобы не создавать толчеи и шума. Наполнит эта пара людей свою посуду, проводник отводит эту пару, берёт другую». (М.Т. Шкандина-Мелохина).
Из книги Всеволода Валентиновича Абрамова:
«Из сохранившихся накладных на приход и расход воды известно, что в период с 14 по 31 июля в каменоломнях было два колодца: «колодец № 1» и «резервный колодец». В «резервном колодце» воды добывалось в 4–5 раз больше, чем в «колодце № 1». Водой снабжались подразделения, кухня, прачечная. Больше всего воды отпускалось на кухню и меньше всего на прачечную. Имелся неприкосновенный запас воды на 4–5 суток, который хранился на складах. Приход и расход воды скрупулезно учитывался начальником водоснабжения старшим политруком Горошко Николаем Прокофьевичем».
Кстати, в Малых каменоломнях до водоносных слоёв при рытье колодца дойти так и не удалось. Правда, как уже писалось выше, там было больше мест, где вода капала со стен и потолков. Но колодец глубиной 14,5 метров упорные аджимушкайцы всё-таки выкопали – он и сейчас является частью экспозиции Музея истории обороны Аджимушкайских каменоломен.
Некому было даже хоронить людей
С каждым днём защитников каменоломен становилось всё меньше. Продовольственные пайки становились ещё более скудными, люди умирали от истощения, ран и болезней. А помощи ждать было неоткуда. Мелкими группами некоторым аджимушкайцам удавалось выбраться из подземелий и пробиваться к своим, но по большей части они попадали в плен.
Да и фашистам, видно, основательно надоела перманентная война с подземными жителями. Они решили покончить с ними разом, одним масштабным взрывом, который разделил бы надвое Центральные каменоломни. Готовились к этому несколько недель. И в конце сентября осуществили задуманное. Правда, несмотря на значительную подготовку, не удалось рассечь подземный гарнизон. В западной части завала все равно сохранились проходы. И все же после мощного взрыва организованное сопротивление у всех выходов Центральных каменоломен осуществлять уже было некому. Оставшиеся в живых участники обороны ушли в дальние районы каменоломен, где продолжали оборонять глухие участки штолен. В госпиталях уже тоже никого не осталось, умерли и пациенты, и медперсонал. И некому было даже хоронить людей.
Однако, среди оставшихся в живых всё же нашлись предатели, которые хотели спасти свою жизнь, сдавшись в плен.
Из воспоминаний лейтенанта, командира особой группы Петра Сергеевича Воинова, которого взяли в плен в октябре:
«Были предатели, которые сами хотели сдаться в плен и сдать командиров. Они создали группу. В каменоломнях завязалась схватка. Несколько человек из их группы были убиты и 2 схвачены и доставлены в штаб. Предателей расстреляли. Командиром нашей группы был майор, вскоре он погиб после уничтожения этой группы».
Как считал Абрамов, «Эти воспоминания ценны тем, что говорят о деятельности особого отдела в каменоломнях, о котором почти ничего не известно. Правда, об этом есть сведения в немецком «донесении»: «В каждом из 3-х батальонов, кроме командира и политического руководителя, был один сотрудник НКВД. В их обязанность входило пресекать и выносить приговоры дезертирам и за другие преступления и происшествия. Расстрелы за дезертирство командиры батальонов производили собственной властью. По этим причинам в Центральных каменоломнях было расстреляно 20 офицеров, политруков, комиссаров и т. д., 5 человек приговорены к смерти за воровство… 10 человек было расстреляно в Малых каменоломнях за нарушение дисциплины». Впрочем, в конце этого «донесения» в общем подсчете потерь защитников каменоломен количество расстрелянных определялось округленно — в 100 человек».
В конце октября последние защитники были ликвидированы. Оставшиеся 14 человек (поровну по семь человек из Центральных и Малых каменоломен) попали в плен.
14-летнему Михаилу Радченко, самому юному из выживших к осени бойцов каменоломни, покинуть подземелье приказал комиссар Иван Парахин. Из воспоминаний юного героя:
«Он (Парахин) сказал мне «Миша, я знаю, что ты здесь умрешь. Но, может быть, из тысячи возможностей, ты останешься живой». Дал два пакета сахара и несколько пар дамских чулок со складов, чтобы поменять их на продукты питания в Керчи. Я ему отдал свой карабин. Я вылез из одной из амбразур, прополз мимо окопа, в котором крепко спал один из наших караульщиков-румын. Когда я пришел домой, то мой брат едва узнал меня, а когда узнал, то отшатнулся. Потом он признался, что от меня и моей одежды сильно несло трупным запахом. В каменоломнях к этому запаху мы так привыкли, что его просто не чувствовали».
Кстати, Михаил Радченко умер в 2017 году в возрасте 90 лет. Он был последним из защитников каменоломен.
Из воспоминаний Саляха Фарраховича Ильясова:
«С вечера 29 октября я стоял на посту у главного нашего входа. Утром из нашего расположения подошла медсестра Лида Хамцова собрать дровишек для приготовления чая и скромного завтрака. Фашисты еще в мае пытались завалить входы в каменоломни разным хламом, в том числе и деревянными деталями домов и мебелью жителей пос. Аджимушкай. Так что этими «подарками» мы постоянно пользовались. В это время мы услышали топот и увидели фашистов, которые стали заходить под землю. Их вел предатель из нашей группы, который еще раньше сдался в плен. Мы стали уходить в темноту, и я стал отстреливаться из револьвера, который у меня был. Фашисты (это были румыны) имели мощные фонари, они часто стреляли в темноту, а в закоулки и боковые проходы бросали гранаты. Скоро нас обнаружили и стали избивать, затем стали меня связывать по рукам. При этом я чувствовал, как у румына дрожали от страха руки. Затем они привязали ко мне веревку и стали толкать меня впереди себя, приказали вести их к штабу. Там они пленили Зину Гаврилюкову и Николая Шевченко. А Поважный, Шкода и Дрикер спрятались, и румыны, не заметив их, прошли мимо. Их пленили на следующий день во время нового прочеса уже с помощью собак-овчарок». Даже враги оценили мужество наших воинов. И об этом тоже рассказывал Ильясов в своих воспоминаниях:
«В Симферополе нас привезли в румынский штаб корпуса, около нас собралось много румынских офицеров и солдат. Затем вышел главный румынский генерал с другими генералами и высшими офицерами. Он сказал речь, которую нам переводили на русский язык. «Посмотрите на этих людей, они выполняли свой воинский долг до конца, это пример для всех нас. Если бы румынские солдаты и офицеры так хорошо воевали, то Советы мы бы с немецкой армией давно победили».
Страшная экскурсия
Что же увидели первые посетители каменоломен, пришедшие сюда после смерти их героических защитников?! Об этом очень подробно пишет в своей книге Всеволод Валентинович Абрамов:
«Возвратившимся на Керченский полуостров воинам 56-й армии, многие из которых здесь воевали еще в 1942 г., трудно было узнать местность. Поселок Аджимушкай был весь в развалинах, когда-то большие входы в каменоломни были взорваны. Тут и там виднелись огромные воронки — следы гигантских взрывов, которые производили фашисты, стремящиеся уничтожить подземный гарнизон. Вся поверхность над каменоломнями была покрыта обломками скал, щебнем, стреляными гильзами советского и немецкого производства, осколками мин и снарядов и другого мусора войны. Все говорило о том, что здесь шли многодневные, ожесточенные бои. Еще больше были поражены воины подземной частью Аджимушкайских каменоломен. Там было множество непогребенных трупов, которые находились в тех позах, в которых их застала смерть. Особенно всех поразил труп медицинского работника в белом халате, сидящего у стола. По всему было видно, что этот человек до самого своего конца выполнял служебный долг.
Среди первых посетителей каменоломен после их освобождения от оккупантов оказался и И. Л. Сельвинский Проживавший в г. Ступино Московской области И.С. Проценко мне рассказывал: «В начале ноября 1943 г. от нашего начальника политотдела подполковника А. Д. Иванова (255-я бригада морской пехоты) я получил задание сопровождать поэта Сельвинского по Аджимушкайским каменоломням. С нами были четыре солдата-телефониста и их начальник капитан Софман. Солдаты держали связь со своим подразделением и освещали нам путь. Импровизированная «экспедиция» стала уходить вглубь каменоломен. Чем дальше мы уходили, тем тяжелее становился воздух. Пахло сыростью и тленом, на земле валялись тряпки, бумага, кости. Кое-где попадались непогребенные останки людей. На стенах были какие-то надписи, лозунги, фамилии. Сельвинский все это осматривал, делал записи в блокнот, подбирал клочки бумаги, читал их при свете фонарика, совал бумаги в карманы. В одном из проходов подземного лабиринта нам попался железный ящик. Он был открыт, там находились какие-то бумаги, конторская книга с подробными списками воинов, другие документы. Помню, что там были и продовольственные документы, ибо нас поразила крайне малая норма продовольственного пайка. Мне кажется, что это были остатки документации небольшого подразделения подземного гарнизона… Недалеко от ящика мы обнаружили целый отсек, где лежали останки солдат. Лежали они на шинелях с винтовками. Некоторые лежали посередине подземной галереи, другие вдоль каменных стен, третьи — полусидя, откинувшись к стене. Это было страшное зрелище. Воздух здесь был еще более тяжелым. Раньше мне приходилось участвовать в пяти десантах, убивать фашистов, я видел гибель многих моих товарищей, но этот подземный отсек Аджимушкайских каменоломен мне до сих пор кажется каким-то кошмаром. Потрясенные, мы стояли и молчали. И тогда, в этой поистине гробовой тишине Сельвинский сказал: «Ну, вы как хотите, а я дальше идти не могу». И мы возвратились назад».
Вместо наград – отписки
Удивительно то, что никто из аджимушкайцев так и не было удостоен сколь-нибудь высоких наград, в особенности звания Героя Советского Союза. Долгое время они вообще считались пропавшими без вести. И только благодаря историкам и поисковикам фамилии некоторых из них стали известны.
Из книги Всеволода Валентиновича Абрамова:
«…Высоко оценивали подвиг аджимушкайцев наши враги. Но вот чиновники Министерства обороны СССР к этой эпопее проявили не только полное равнодушие, но и попытались явное и доказанное исказить и сфальсифицировать. Инициативу с награждением взял на себя Б. Е. Серман. Он будоражил общественность, несколько раз писал личные и коллективные письма в высокие инстанции о необходимости присвоить посмертно почетное звание Героя Советского Союза П. М. Ягунову, И. П. Парахину и Г. М. Бурмину. В ответ шли только отписки, которые, впрочем, претендовали на «серьезные возражения военно-тактического порядка». 20.06.1970 г. начальник отдела Министерства обороны генерал Бобков писал: «Отнести действия этой группы к действиям воинской части в тылу врага Министерство обороны не может, ибо ни в какие планы военного командования не входило, действия ее не планировались и по существу не проводились». Какая легкомысленная и самодовольная отписка, достойная малограмотного старшины роты, который говорит перед строем солдат: «Я сказал, что котелок «люминиевый», значит так и будет».
Только при Президенте СССР М.С. Горбечёве защитников каменоломен посмертно наградили орденами, а звание героя так никто из них не получил. Материалы для награждения готовились спешно, среди награждённых не было многих активных участников».
Только вот почему бы не вернуться к этому вопросу теперь?! Как мне кажется, такие героические поступки не имеют срока давности. Ведь, как справедливо заметил Всеволод Абрамов, «Аджимушкай – это школа мужества, любви и веры в будущее».
P.S. К сожалению, сейчас, из-за последствий сильных дождей, Музей истории обороны Аджимушкайских каменоломен официально закрыт. Но мы очень надеемся, что это временные трудности, и в ближайшем будущем те, кто хочет прикоснуться к героическому прошлому наших совсем недавних предков, смогут это сделать, посетив каменоломни.