История игрушек: как крестьянская народная игрушка завоевала популярность в Советском Союзе

В издательстве «Новое литературное обозрение» выходит сборник «Дизайн детства: Игрушки и материальная культура детства с 1700 года до наших дней» со статьями историков, антропологов и искусствоведов о том, как были придуманы самые известные игрушки, от кукольных домиков и солдатиков до конструктора «Лего», и как менялось отношение к ним. В первых главах описывается, как в XVIII веке игрушки начали применять в образовательных целях, затем идет XIX век с фабричным производством игрушек и новыми технологиями, позволяющими изготавливать миниатюрные детали. Публикуем фрагмент из главы, написанной историком Мари Гаспер-Халват и посвященной восприятию народных игрушек в первые годы советской власти.

Фото: collectionerus.ru В издательстве «Новое литературное обозрение» выходит сборник «Дизайн детства: Игрушки и материальная культура детства с 1700 года до наших дней» со статьями историков, антропологов и искусствоведов о том, как были придуманы самые известные игрушки, от кукольных домиков и солдатиков до конструктора «Лего», и как менялось отношение к ним. В первых главах описывается, как в XVIII веке игрушки начали применять в образовательных целях, затем идет XIX век с фабричным производством игрушек и новыми технологиями, позволяющими изготавливать миниатюрные детали. Публикуем фрагмент из главы, написанной историком Мари Гаспер-Халват и посвященной восприятию народных игрушек в первые годы советской власти. В конце 1920-х – начале 1930-х годов в Советском Союзе резко возрос интерес к игрушкам, сделанным деревенскими мастерами. Самобытная игрушка объединяет в себе два направления в искусстве примитива, столь любимые в эпоху модернизма: народное крестьянское искусство и детское творчество. Обе эти области служили источниками образов парадигматического «другого», которому могли противопоставлять себя современные советские горожане, вступившие в эру послереволюционного просвещения. При этом взрослые граждане Советского Союза обращались к этому примитивному «другому» как к источнику аутентичности и подлинной, незамутненной человеческой природы. В этой статье я хочу показать, что в восприятии народной игрушки советскими взрослыми в период между смертью Ленина в 1924 году и началом сталинского Большого террора в 1936 году слились воедино два «примитивных» мира – детский и крестьянский. Эта тенденция объединять крестьян и детей в общую группу проявлялась как в критике народного искусства, так и в массовом воспроизводстве народных игрушек и способствовала инфантилизации крестьянства. В то время как общественно-политические решения большевиков в отношении крестьян и детей привели к массовому голоду и росту детской смертности, подобная инфантилизация была способом показать жителям города (и взрослым, и детям), как следует относиться к деревенскому населению. В центре данного исследования – увлечение взрослых горожан «примитивным» творчеством детей и крестьян. Подобное увлечение маргинализировало обе эти социальные категории, и именно с маргинализацией связан недостаток архивных данных, представляющих для нас точку зрения представителей этих категорий. Советская инфантилизация крестьянства шла рука об руку с деспотичной политикой в отношении деревни, призванной сломить политическую волю крестьян. Кроме того, она предоставляла рабочему классу идеологическую конструкцию, в рамках которой следовало воспринимать крестьян, которые с началом индустриализации стали массово мигрировать в города. Инфантилизация крестьянства поощряла представления о том, что крестьяне податливы, как глина, из которой они лепят игрушки, и подобно детям, адресатам этих игрушек, нуждаются в воспитании. Еще задолго до Октябрьской революции в крестьянских мастерских изготовляли игрушки с характерными русскими фольклорными мотивами. В середине XIX века богатые меценаты-русофилы способствовали развитию центров фольклорного искусства. Большую часть кустарного игрушечного промысла составляли изделия из дерева: вырезанные и раскрашенные барышни-красотки, лихие кавалеры, антропоморфные козы и медведи, конные экипажи. В глиняной игрушке был представлен такой же образный ряд, были популярны и свистки в форме птичек. Искусствоведы прославляли кустарные промыслы и считали, что благодаря им сохраняется русское наследие. Однако в предметах искусства, созданных кустарной промышленностью, отражались не столько исконные традиции народного искусства, сколько предпочтения интеллигенции и элиты. Как отмечает американская исследовательница Уэнди Сэлмонд, к 1913 году «для большей части образованной публики в России и за рубежом кустарные промыслы заменили народное искусство», став «эрзацем аутентичности». Эти замечания напоминают критику австрийского историка конца XIX века Алоиза Ригля, который говорил, что городские покупатели нанесли непоправимый ущерб подлинности народного мастерства. С игрушками дело обстояло так же, пример чему – расписные куклы-матрешки. Идея создания этой куклы зародилась в 1891 году в мастерской московского художника, а массовое производство было налажено в начале XX века в центре кустарных промыслов в Сергиевом Посаде. Однако сама матрешка представляла собой кросскультурное заимствование японской игрушки. Полностью разрисованная матрешка не имеет ничего общего с традиционной игрушкой с резными объемными деталями. Но несмотря на это, в советскую эпоху именно матрешки стали образцом настоящей русской крестьянской игрушки как внутри страны, так и за рубежом. Разумеется, это отчасти связано с тем, что Лиза Киршенбаум назвала «откровенной сентиментализацией материнства», которая первые годы сталинизма вышла на первый план, став противовесом критическому отношению к роли семьи в воспитании ребенка (такое отношение бытовало сразу после революции). В период, когда педагоги стали рекомендовать игрушки, внушающие ребенку коммунистические ценности, советская ностальгия по народным игрушкам достигла пика. В конструкторе имитировались задачи инженерной мысли того времени, громадные кубики способствовали коллективной игре, игрушки на промышленную тематику, вроде конвейерной ленты из мешковины, а также азбуки с текстами об атеизме и классовой борьбе – все это придавало идеологическую направленность образованию советских детей. Пионерская организация пролетарской молодежи направляла бурную энергию детей на вполне взрослую агитацию и помощь соседям, а педагоги призывали перестать верить в сказки. В то же время историки искусства уделяли чрезвычайно много внимания народным игрушкам, способным завлечь ребенка в собственные фантазийные миры. Необходимость идеологического соответствия не была помехой для игрушек, сделанных крестьянами. Но они должны были обосновать свое право занять место в социалистической системе. Культура народной игрушки в раннесоветские годы Свидетельства советского увлечения народным искусством можно найти в популярной культуре и детских книгах, а также в критических исследованиях. В конце 1920-х – начале 1930-х годов московский Музей игрушки, основанный в 1918 году, уступал по популярности только Третьяковской галерее, выдающемуся столичному музею русского и советского искусства: это дополнительно свидетельствует о всенародном интересе к игрушкам. По каталогу музейных экспонатов Музея игрушки, выпущенному в 1928 году, видно, что одна из пяти постоянных музейных экспозиций была посвящена «игрушке в крестьянском искусстве». В другой экспозиции народная игрушка была помещена в контекст этнографического и социологического исследования игрушек в повседневной жизни народов мира. Другими словами, народные игрушки были в числе самых привлекательных экспонатов для посетителей этого исключительно популярного музея. Более того, народная игрушка обсуждалась в популярной прессе. В 1932 году в многотиражном литературном журнале «Красная новь» появилась литературная зарисовка под названием «Советский Нюрнберг», в которой советские кустарные промыслы сравнивались со всемирно известным центром игрушечного производства в Германии. В том же году вышла большая статья об игрушках в газете «Советское искусство». Эта газета была органом официальных новостей Наркомпроса, правительственной инстанции, контролировавшей культуру и образование. Статья основывалась на личных впечатлениях журналиста, посетившего село Богородское, знаменитый центр кустарного производства резной деревянной игрушки. Отметим также, что в раннесоветские годы во многих детских книжках появились изображения самодельных крестьянских игрушек. К примеру, в иллюстрированной книжке Давида Штеренберга «Мои игрушки» (1930) мы видим матрешек, изображенных в эстетике конструктивизма. Матрешки показаны и в книге стихов А. Олсуфьевой «Игрушки» (1928) с иллюстрациями Лидии Поповой. Попова на двух страницах белого фона расположила двенадцать матрешек, одна больше другой, последовательно вынутых друг из друга. Ее иллюстрация напоминает супрематические композиции разных геометрических форм. Среди изображений есть и традиционная крестьянская игрушка с медведем на качелях. В отличие от иллюстраций в книге Олсуфьевой и Поповой, где есть и более современные, по всей видимости, фабричные игрушки, книга «Чьи это игрушки?» (1930) Эстер Паперной и Ирины Карнауховой полностью посвящена игрушкам деревенского производства. Примитивистские иллюстрации к этой книге в виде неровных пятнистых картинок нарисовала художница Алиса Порет. Игрушки (в основном куклы разных народов СССР) предстают здесь как в этнографическом исследовании: хронологически показаны изменения в их внешнем виде и использовании. Во многих детских книжках мы видим те же узнаваемые типы и жанры кустарных игрушек, которые появлялись и на страницах научных публикаций о народной игрушке. К примеру, в иллюстрациях Порет «Чьи это игрушки?» встречается традиционная лошадь с повозкой, лошадь, запряженная в санки, и лошадь со всадником. То же самое и в книге «Кустарный ларек» (1925) с иллюстрациями Дмитрия Митрохина, вдохновленного стилистикой ксилографии. В них, как и в книжке «Мы лепим» (1931), можно встретить изображение лошадей без всадников – одной (ил. 13.1), двух или тройки. Эти иллюстрации, похожие на традиционные крестьянские игрушки, должны были пробуждать ностальгическое чувство национальной принадлежности. В визуальных образах снова и снова закреплялись устоявшиеся культурные мотивы – начиная от кукол в платочках, повязанных под подбородком, и заканчивая лошадками с расписанной упряжью. «Русскость» народной игрушки передавалась через визуальные знаки, понятные зрителям. К примеру, среди образов вятской народной игрушки встречаются музыканты с характерными русскими инструментами – балалайкой и баяном (аккордеоном, который в 1860-х годах придумали вятские мастера). Чаще всего русские черты воплощались не в материале, а в стилистических особенностях игрушки. Пожалуй, лучше всего стилистическое сходство между иллюстрациями в детских книгах и народными игрушками заметно на примере двух кукольных портретов в книге «Чьи это игрушки?» (илл. 13.1, в центре): в них безошибочно угадывается вятская кустарная игрушка (ил. 13.2). Вятская глиняная кукла представляла собой фигурку с очень плавными, женственными формами, в пышном платье и в шляпке с полями. Это игрушка – еще один пример того, как сильно расходились традиции кустарного производства с местными крестьянскими традициями. Как писал Лев Динцес в 1936 году, такие богато разукрашенные игрушки, как эти куклы, «никакого отношения к подлинно народным» не имели – скорее они говорят о «реакционной идеализации крепостничества», которое вдохновляло игрушечных мастеров середины XIX века на создание игрушек, представлявших городскую жизнь. Эти детские издания были визуальным словарем для значительной части советской молодежи. Большинство вышеупомянутых книжек вышло тиражом в 25 000–30 000 экземпляров. То же государственное издательство, которое напечатало эти книги, выпустило в 1928 году третье издание «Конармии» Исаака Бабеля, патриотического бестселлера о первых годах советской власти. Для сравнения: «Конармия» вышла тиражом в 10 000 экземпляров. Таким образом, эти детские книжки были на заре сталинизма одними из самых многотиражных в Советском Союзе. Хотя научные исследования крестьянской игрушки выходили тогда значительно меньшим тиражом (от 1000 до 5000 экземпляров), все же они представляют для нас интерес сами по себе. «Русская игрушка» Ивана Евдокимова (1925, 39 страниц), «Крестьянская игрушка» Николая Церетелли (1933, 260 страниц) и «Русская глиняная игрушка» Льва Динцеса (1936, 108 страниц) посвящены исключительно игрушке крестьянских мастеров. В этих исследованиях народные игрушки позиционируются как подлинное, достойное изучения искусство. Стоит отметить, что в списке Госиздата из пятидесяти наименований книг, связанных с искусством, с книгой Евдокимова соседствовало одно-единственное издание о крестьянском искусстве. Другим подкатегориям народного или декоративно-прикладного искусства не было посвящено ни единой монографии, а игрушки ценились наравне со всей русской академической живописью и древнерусской архитектурой. Похоже, что причин этому несколько: игрушки представляли интерес для коллекционеров, были популярны среди современников и обращали на себя внимание советских историков искусства, изучавших крестьянскую культуру, с тем чтобы отыскать семена будущей пролетарской революции в художественном прошлом России. Исследование игрушек обычно относится к истории искусства: например, в своей книге «Русское народное искусство» Алексей Некрасов рассматривает игрушку как поджанр народной скульптуры. Однако в работах других исследователей игрушка также анализируется с экономической, педагогической и этнографической точек зрения. К примеру, в книге Льва Оршанского «Художественная и кустарная промышленность СССР. 1917–1927» даются общие сведения о народной искусстве и его экономическом влиянии. Игрушкам в этой книге посвящена отдельная глава. Другие книги рассказывают об игрушках в целом, отводя значительные разделы самодельным крестьянским игрушкам. Так, в книге Е. Моложавой «Сюжетная игрушка. Ее тематика и оформление» (1935) игрушка рассмотрена с педагогической точки зрения, а в работе М. Якубовской «Игрушка Горьковского края» (1934) подробно описан процесс изготовления игрушки в Горьковском крае (ранее – Нижегородской губернии). Потрясающее исключение из этого ряда – роскошно иллюстрированное издание под редакцией С. Абрамова «Русская народная игрушка. Вятская лепная глиняная игрушка» (1929) (ил. 13.2, 13.3). Анатолий Бакушинский, автор дидактического вступительного текста, говорит, что эти белые глиняные игрушки, чьи наряды сияют всеми цветами радуги, были сделаны из «обычной красной гончарной глины». В глине находились «вкрапления мелкозернистого песка», но когда ее «разводили водой, она превращалась в податливое тесто». Из этой глины мастера лепили затейливые фигурки женщин в искусно расписанных юбках, с ведрами, зонтиками или с детьми, а также фигурки животных: оленей, овец, коров, свиней, птиц и медведей. Кроме того, в книге можно найти изображения танцующих пар и музыкантов, женщин, сидящих за столом в компании внимательного пса, женщины, кормящей уток. Очевидно, что «Вятская лепная глиняная игрушка» должна была быть первой в серии книг: на ее обложке стоит надпись «Выпуск 1», но остальных выпусков так и не последовало. Издание этой книги с шестнадцатью листами цветных иллюстраций требовало беспрецедентных для той поры финансовых вложений. Ее можно сравнить только с одной из всех вышедших в 1929 году советских книг – «Русским искусством XVII века». В отличие от большинства упомянутых выше книг, которые печатались в государственных типографиях, «Вятская лепная глиняная игрушка» вышла в Московском художественном издательстве – небольшой типографии, которая выпускала по одной иллюстрированной книге в год. Таким образом, эта книга доказывает, что первые советские исследователи и любители игрушек вкладывали немалое время и немалые средства в публикацию сведений о русских народных игрушках. Книги были нацелены на взрослую аудиторию и предназначались не только для местных читателей, но и для зарубежных коллекционеров. В некоторых книгах (к примеру, Динцеса, Церетелли и Оршанского) печаталось на иностранных языках, чаще всего на французском, краткое содержание – а иногда и дублировались подписи под иллюстрациями. www.vogazeta.ru