Встретиться с Пушкиным. Ушел Валентин Непомнящий

15 сентября на 87-м году жизни скончался пушкинист Валентин Непомнящий. В последние годы жилось ему очень трудно, так что справедливо говорили: отмучался. Недавно вышло "Собрание трудов" Непомнящего в пяти томах, достойных внимания и изучения. Всем, кто знал Валентина Семеновича, запечатлелся он незабвенно. Дай же Бог сказать о нем верное слово сегодня, на сороковой день после кончины.

15 сентября на 87-м году жизни скончался пушкинист Валентин Непомнящий. В последние годы жилось ему очень трудно, так что справедливо говорили: отмучался. Недавно вышло "Собрание трудов" Непомнящего в пяти томах, достойных внимания и изучения. Всем, кто знал Валентина Семеновича, запечатлелся он незабвенно. Дай же Бог сказать о нем верное слово сегодня, на сороковой день после кончины.

Пушкин всерьез

Солнцу "не к лицу" быть серьезным, его дело - светить и радовать. Пушкин же, по слову Владимира Одоевского, - это "солнце русской поэзии", так что не пристало отягощать осмысление его творчества рассуждениями тяжеловесного свойства. Они могут быть даже вполне справедливыми и содержательными, но все равно (быть может, непроизвольно) посягают на саму поэтичность поэзии. Валентин Семенович хорошо сознавал это и, обращая наше внимание на религиозный и нравственный смысл пушкинского наследия, сторонился поучительности или наставничества в собственных размышлениях. Это не всегда удавалось, и, может быть, именно поэтому так дорожил он созданной им композицией (мы будем специально говорить о ней ниже), в которой мысль о Пушкине представлена через Пушкина.

Встретиться с Пушкиным, каков он есть и вправду, - трудная задача для читателя, для пушкиниста в особенности. Трудно отказаться от права на "собственного Пушкина". Он не твой, и ничей, он сам по себе ("ты царь, живи один" - обращается он как бы к самому себе). Тебе любо, читатель, что Пушкин ("как ветр") свободен: так задумайся над тем, что свободен и от тебя. Любо, что весел, легкосердечен, но в представление об этом (в упоение этим) не привнесешь ли ты своей нечистой веселости, не имеющей никакого отношения к Пушкину? Не используешь ли ты родного поэта для своей драгоценной "свободы"? Он ведь свободен не так, как ты: не "во имя свое", но нищетой духовной блажен, по заповеди Христовой. Без смирения не были бы написаны ни "Пророк", ни "Памятник".

Пушкина любят, а любя - прощают. Прощают и монархизм, и патриотизм. Стихи откровенно религиозного содержания признают хорошими. "Разрешают" Пушкину перед смертью простить врагов и умереть по-христиански. Смиряются, ради любви к поэту, со всем, что связано с ним и связано неотрывно. И дают себе тем самым карт-бланш на то, чтобы сделать Пушкина "своим" (нестрашным, веселым, Пушкиным из "Веселых ребят" подражания Хармсу). Но он гораздо серьезнее, чем тебе хотелось бы, и об этой последней серьезности (восходящей к вопросам даже не жизни и смерти, а бытия и небытия) возвестил Валентин Непомнящий

Непредвиденный "Евгений Онегин"

Всем известна "Пушкинская речь" Достоевского,в которой большое внимание уделено образу Татьяны Лариной - так что и роман должен был бы называться "Татьяна Ларина". Но для Валентина Непомнящего роман Пушкина посвящен именно Онегину, его пути, с хандрой в первой главе как с первой важной вехой и с главным завершающим моментом, где автор вдруг бросит героя "в минуту, злую для него". Но и в минуту спасительную: "В какую бурю ощущений / Теперь он сердцем погружен". Герой оставлен не на "волю судьбы", а на волю собственного сердца, и без открытого конца спасения б не было, как и для каждого из нас нет спасения без свободы. По мысли Непомнящего, Татьяна, своим признанием в любви и отказом Онегину, спасает любимого, вот главный смысл романа.

Это не бесспорно, но на то и поэзия, на то и свобода, на то и другие важные и друг друга пронизывающие смыслы произведения, которое Непомнящий считал главным произведением Пушкина и центральным - в нашей литературе.

Мысли о России

Разобщенность, готовность не слышать друг друга, категоричность пристрастных суждений и другие печальные, хорошо нам знакомые (не хотелось бы считать их "национальными") черты, были, конечно, знакомы и Валентину Непомнящему. Тем не менее он говорил "мы" так же запросто, как Достоевский писал это слово в "Дневнике писателя". В Россию он верил непоколебимо, "помогать неверию" не надо было.

Мне вспомнилось, как спросили однажды отца Николая Гурьянова: "Батюшка, а когда Россия воскреснет?". Он улыбнулся и сказал: "А она не умирала".
Валентин Семенович пояснил бы: "Потому что у нее всегда был Пушкин". А потом добавил бы: "И жива, и не только будет жить, но восстанет, и это потому, что у нее есть Пушкин". Это здесь написано предположительно. Но на самом деле он много (о современности с горечью) говорил о России и о бережном к ней отношении. С неизбежностью противопоставлял Россию Западу, сквозная мысль была такова: там культура "рождественская" (главный праздник Рождество), у нас "пасхальная" (главный праздник Пасха).

Вот небольшой отрывок из статьи Непомнящего "Пушкин и судьба России": "Он, западный человек, чувствует, что он живет в ужасном, несовершенном мире, и поэтому, мол, он несчастен. Человек пасхальной культуры знает, что живет в падшем мире, что Господь замыслил мир совершенным, и замысел этот остается, но человек превратил этот мир в падший мир. И человек не только несчастен (хотя и несчастен), а грешен. Он несчастен потому, что грешен. И вот у них, в западной культуре, культуре безусловно великой, все-таки самая главная проблема - это счастье и несчастье. А у нас главная проблема - греха, совести и вины. Ни один поэт в мире не написал: "Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать" - это написал только русский поэт. И в этой одной строке больше православия, чем во многих декларациях, где на каждом шагу употребляются слова Бог, Спаситель и т.д., это не манифестация убеждений, а экзистенциальное, внутреннее выражение православного мироощущения, хотя автор, вероятно, и не думал об этом".

В этой статье Валентин Семенович говорит о современной эпохе как об эпохе испытания, искуса. Говорит, что нам нужно "держаться". "Ведь одна такая эпоха уже была, Петровская, и Россия сумела выстоять - во многом благодаря тому, что родила Пушкина. Значит, и сейчас сумеем, если у нас есть такое явление, как Пушкин".

Дерзновенная композиция

"Смерть есть главное событие в жизни человека" - сказал Александр Мень. И главным в размышлении о жизни Пушкина как о пути является, естественно, размышление о его завершении.

Не совсем справедливо набросились русские философы в конце позапрошлого века на Владимира Соловьева за его статью "Судьба Пушкина". Она написана с любовью к поэту, не с осуждением, и написана "по делу". Напомним главную мысль: эпиграммы, недостойные поэта, ожесточение, его недостойное, создали слишком удобную питательную среду для интриги, приведшей к гибели. Так и было. И все же это взгляд упрощенный. Эпиграммы, спору нет, недостойны, Соловьев хорошо это выразил. Но в ожесточении Пушкина была своя правда, подлежащая Божиему усмотрению, а не человеческим оценкам. Страсть, которой движим человек, может носить антиномчный характер: быть одновременно преступной и героической. Так готовность к кощунству у Дон Гуана в "Каменном госте" сопрягается с героическим бесстрашием. То же, и более глубоким образом, относится к Вальсингаму из "Пира во время чумы".

Непомнящий, автор так называемой композиции "Времена года", показывает ясность духа и собранность поэта в день дуэли. "Милостивая государыня Александра Осиповна! - приветливо, задорно читает Непомнящий записку Пушкина Александре Ишимовой - крайне сожалею..." и т.д. Тут самое главное было услышать (от Пушкина!): "Вот как надобно писать!". И вдруг становится озвученной дата: "27 января 1837 года" - день дуэли. Далее: "Ходил по комнате необыкновенно весело, пел песни - потом увидел в окно Данзаса, в дверях встретил радостно". Вот мелкая вроде бы деталь - Пушкин и Данзас заходят в кондитерскую, но деталь не такая уж мелкая, конечно: Пушкин знает, что делает. Шутка Пушкина, обращенная к Данзасу ("Не в крепость ли ты везешь меня?") также говорит о состоянии духа. В композиции Непомнящего Пушкин в эти минуты - герой перед сражением с заведомым злом. В то же время нельзя не сказать, как, прерывая ход времени перед дуэлью, Непомнящий читает "гимн чуме" Вальсингама: и возвышенно-героически, и придавая вдруг голосу пафос ожесточения, словно открывая какую-то дверь, откуда тянет мертвящим холодом - антиномичность вполне достигается.

Первая часть ("Зимняя дорога"), по толкованию самого же Непомнящего, могла бы иметь подзаголовок: "Поэт и смерть". Умирание Пушкина: мужество и правдивость. Благодарит за подтверждение, что рана смертельна. Не может без друзей, но не им себя поручает. Томится, и Непомнящий сопоставляет томление смерти с духовным томлением, читает вдруг стихотворение "Странник". Я бы так сказал: апокалиптические строки в исполнении Валентина Семеновича в XXI веке жгут сильнее... Но речь идет об освобождении: запечатлелась та ясность голоса, с которой читалось: "Спасенья верный путь и тесные врата". "Воспоминание", написанное в 1828 году, теперь, в контексте томления, звучит уместно и чуть ли не сурово. Но чтец так же идет "на свет", как и герой стихотворения "Странник".

"Данзас сказал, что готов отомстить за него: "Нет, нет, - отвечал Пушкин, - мир, мир"... Pдесь стоит вспомнить то, что, конечно, имел в виду Валентин Семенович, но что не годилось (ввиду "лобовой" религиозности, если позволительно так выразиться) для включения в композицию: священник, выйдя от умиравшего Пушкина после долгой исповеди, сказал со слезами на глазах, что сам хотел бы так исповедаться перед смертью. Исполнитель идет "на свет" и выходит - к чтению стихотворения "Монастырь на Казбеке". Далее отрывок из Жуковского: "Когда все ушли, я стал перед ним..." и конец первой части.

Вторая часть композиции Непомнящего - "Осень" - это тема "Поэта и музы". Мы уже "по сю сторону". Удивительная находка: повторить прочтение отрывков в иной, просветленной тональности. Но и здесь драматизм - отношений с Музой. Дерзновенно сравнить Музу... с Клеопатрой, требующей расплаты за "дивную негу" жизнью самой. Вообще, мне думается, можно считать, что Валентин Семенович открыл небывалую возможность: посмотреть одухотворенно на... "эротику" Пушкина! Так в этой части композиции он читает "В Дориде нравятся мне локоны златые" и при этом так раздумчиво, так непредвиденно мирно и глубоко произносит в конце "И весь я полон был таинственной печали/, И имя чуждое уста мои шептали", что это "имя чуждое" уже не может быть именем другой девы.

Композиция "Времена года" Валентина Непомнящего достойна отдельного глубокого изучения. В ней взят "аккорд вечности". Не в плане "увековечивания" памяти поэта или его творчества, а в понимании "вечности" как причастности Тому, Кто сказал "Я есмь", Кто есть и вправду, у Кого не только "все живы" (Лк.20.38), но и всё неподдельное живо. Так начинается вдруг вторая часть, когда, с исчезновением скорби, как и в оглашаемых строках, читается "Вчера был день разлуки шумной". Здесь, конечно, подразумевается сравнение с "чашей жизни", и - в антиномичном сопоставлении с "Воспоминанием" - мысль о молодецкой полноте этой чаши у Пушкина.

Но есть, на мой взгляд, и то, что возможно лишь в художественном слове: драгоценный, "золотой" эпизод с друзьями, который "золотом вечным горит в песнопеньи". С тем же светлым задором звучат и стихи о творчестве: "Кобылица молодая, / Честь кавказского тавра" или "Как весело стихи свои вести...", где звучит и контраст с прочтением этих строк в первой части. И разве иначе, чем через самого Пушкина, передашь "темную составляющую" поэтического труда, требующую духовного преодоления? - таково звучание "Какой-то демон обладал" и "Не дай мне Бог сойти с ума".

Но - через самое веселое: "Вот как описывают мои занятия" и "Сват Иван, как пить мы станем", а также стихи и о музе-"мамушке", и прямо о Музе, и о Музе-Клеопатре - исполнитель приводит нас к "Осени", где завершающую строку "Куда ж нам плыть?..." Непомнящий не читал, а разверзал перед слушателями.

И далее - после "Пророка" - мы вдруг получаем ответ, "куда": домой, в вечность. Домой - это "Медок" ("Попутный дуэт ветер. Идет корабль"), а в вечность - это самый конец композиции: "Завидую тебе, питомец моря смелый".

"Приветствую тебя, свободный океан"

Не раз доводилось мне бывать на исполнении Валентином Непомнящим его композиции "Времена года". Он читал ее время от времени в течение ряда лет. Я застал исполнение еще и с музыкальным сопровождением (вот оно в записи). Кто-то весьма сожалел об отказе от музыки в этой композиции. Но сколь ни сильным было впечатление от ее "непрошенных" и в то же время уместных вступлений, отрадно лишний раз отдать должное пушкинисту: он ничем не хотел заслонять самого поэта. Посему к концу композиции нужно было подойти не в виде катарсиса как разрешения осуществленных драматических напряжений, но каким-то еще более возвышенным образом, на пушкинском выдохе. Без музыки это давалось лучше. Вот завершение, пауза и - легко представит читатель - взрыв аплодисментов. Но был один такой раз, когда не аплодировали. Точнее, аплодировали совсем не сразу и без лишнего воодушевления. Светло было это пережить. Нельзя не рассказать об этом, но передать, что тогда переживалось - невозможно.

Но прежде чем рассказывать о том случае, следует вспомнить - отпевание раба Божиего Валентина. От его лица было глаз не оторвать. Помните, как говорится в покаянном каноне: "... видех бо во гробе лежаща брата моего бесславна и безобразна". Тут было не так, ибо лицо покойного было и славно, и благообразно. Как легко представится каждому, кто знал Валентина Семеновича, лик усопшего был спокоен и благороден, лик не смерти, но достоинства. Более того, - на это я и засматривался - покойный явственно улыбался. Невольно вспоминались тогда слова Жуковского о лице поэта "в первую минуту смерти" и то, как звучали они в конце композиции "Времена года", как уже с легким, радостным сердцем читал Валентин Семенович: "Всматриваясь в него, мне все хотелось спросить: что видишь, друг?". Так же было и здесь, на отпевании пушкиниста, и то же хотелось спросить.

...произносит Непомнящий последние слова композиции, чуть подается вперед, к нам, к залу, смотрит вверх. Аплодисменты в тот момент все бы испортили, это всеми почувствовалось. Но надо же было что-то сделать. И все встают, все одновременно, по единодушно возникшему у каждого движению сердца. Никаких аплодисментов, и все молчат. И Валентин Семенович молчит, только смотрит перед собой "горе". И он, и все мы вместе переживаем последние слова композиции, даем им до сердца дойти:

Ищу стихий других, земли жилец усталый,

Приветствую тебя, свободный океан.

Фото: YouTube.com

"Искусство нужно потому, что оно необязательно"

Так было сказано Павлом Непомнящим, сыном Валентина Семеновича, давно, в возрасте 16 лет. Но зачем же нужно необязательное? Зачем нужен живописный пейзаж, если можно любоваться пейзажем природным? Зачем нужно, чтобы мысль (у поэта) рождалась "вооруженная рифмою"? - по слову Пушкина из "Египетских ночей". Плюс иные подобные и не слишком умные вопросы. Но, согласитесь, они не бессмысленны. Зачем нужно искусство? Предлагаю такую (небесспорную) формулировку: искусство - это откровение Божие в форме максимально свободной, исключающей фальшь, лицемерие или посягательство на душу человеческую. Есть откровение "через рассматривание творений" (Рим.1.20), есть прямое - через Священное Писание и опыт воцерковления. А здесь еще одно: спасение Красотой (по слову князя Мышкина), неподдельностью оной, хоть и сотворенной человеческим гением.

Фальшь отторгается искусством. Всякое же "натягивание", тенденциозность (идеологизированность, к примеру), всякая деланность, нарочитость воспринимаются как антихудожественные и отторгаются также. "В параллель" с другими откровениями так и должно быть, конечно.

И кто же, как не Пушкин, одарил нас этим откровением и этой свободой? Теперь Валентин Семенович свободен вместе с ним.