В жерновах времени. Как сложился фантастический мир отца и сына Премировых

Снова и снова обращаясь к архиву Дмитрия Ивановича Архангельского, не перестаёшь удивляться неисчерпаемости научного и информационного потенциала этой золотой кладовой музейного собрания Ленинского мемориала в Ульяновске. Большой интерес представляют материалы о творческих людях, с которыми художника сводила судьба. Среди них – очерк Д. И. Архангельского, озаглавленный «Премиров Лев Михайлович». «Родился в 1912 г. в г. Дерпте [по другим источникам – в Саратове. – В. К.]. Некоторое время семья Премировых проводит в Казани, а затем, до 1924 г. – в Орске. С этого времени Премировы поселяются в Ульяновске. Отец художника устраивается преподавателем естествознания в 4-й и 7-й школах II ступени. Он знает иностранные языки, переводит. В прошлом – писатель. Лев учится в 4-й школе II ступени. Оканчивает её в 1929 г. и поступает в Пензенский художественный педагогический техникум. Тяжёлые условия жизни – несвоевременная выплата стипендии и болезненность – заставили его вернуться домой. В 1930 г. он оканчивает чертёжные курсы при Чувашском педагогическом техникуме. С творчеством художника автору пришлось встретиться ещё в 1927 году, когда Михаил Львович (отец художника) принёс в школу, где мы с ним работали, рисунки сына, чтобы показать мне. Рисунки были детские, но сделанные очень своеобразно. Тогда мне ещё пришло в голову: что-то выйдет из мальчика, как выявится его лицо. Самого автора рисунков в тот раз мне увидеть не удалось. Вскоре Премиров-отец оставил нашу школу. Потом, уже в 1931 году, одним зимним вечером явились ко мне двое ребят. Один – бывший мой ученик, поэт и мечтатель, другой – неизвестный мне. Этот последний – высокий и хмурый молодой человек зорко и исподлобья смотрел на меня. Между бровей – две резких складки. Глаза тёмные и лучистые. Вася (поэт) сказал, кто его спутник и зачем они пришли. Им хотелось показать мне работы Льва Премирова (2-й посетитель). Рисунки были такие: «Море» и «Зима» (графика), сюита «Адам и Ева» (карандаш и акварель), 8 листов – беспредметная композиция, лист «Настоящее и будущее» (графика) и несколько работ с сюжетами декоративного характера. Фантастические рисунки Льва Премирова Все работы молодого художника отличались музыкальной чёткостью рисунка. Композиция каждой вещи – продуманностью и убедительностью, другого определения не подберёшь. Его сюита «Адам и Ева» построена так, что вызывает представление о только что оформившемся и организованном хаосе природы. Тучная земля прорастает и украшается могучей растительностью, гигантскими цветами и массивными плодами. По холмам, на фоне невиданных рощ, резвятся олени, идут стада мамонтов или рычат чудовищные львы и тигры (см. лист «Изгнание и рая»). Столпообразная фигура Бога, вросшего в землю и пропавшего головой в облаках, с плетью в руке и человека, в ужасе валяющегося у ног созданного им же самим Бога, являются символом и ярким рассказом о трагедии доисторического человека, порабощённого силами природы и его необузданной фантазией. От картины-сюиты веет тысячелетиями, эпохой мамонтов. Тема «Адам и Ева» расшифровывается как первые и опасные житейские опыты первобытных людей. «Изгнание» характеризует трудные моменты человечества, передвигавшегося с одного места на другое, гонимого природными условиями. Сюита эта просится на стены музея истории Земли. Но мне тогда же захотелось сюите первобытного мира противопоставить сюиту «Машины». На фоне машин и фабрик – победитель человек. Силы природы, заключённые в машину, сжатые, скопленные и распределённые волей человека, раскрепостили его воображение. Об этом я и сказал ребятам. Художник с горячностью ухватился за тему. Мы долго беседовали по этому поводу. И через декаду у меня на столе лежали листы новой сюиты нашего Сегодня и Машины. Премиров предпослал своим рисункам такое введение: «Индустриальная тема требует выработки особого стиля. Последний лежит в предельной насыщенности композиции содержанием, использовании каждого клочка графической плоскости. Это – первое. Второе – дать впечатление движения. Третье – передать тяжесть металла. Достигается это чернотой композиции. Композиции дают максимум содержания при минимуме средств, берётся типическое от каждой машины: вместо паровоза – колёса, вместо паровой машины – поршни и т. д. Стремясь дать широкую картину с предельной краткостью, я не даю вида определённого места, но только сборную композицию. Эта форма диктуется тем, что серия входит в состав ещё большей: «Настоящее и грядущее», которая намечается в размере 60 композиций. Данная серия включает семь рисунков: 1. Горное дело. 2. Заводы. 3. Топки. 4. Двигатель. 5. Передаточные механизмы. 6. Обрабатывающая промышленность. 7. Средства сообщения». Линогравюры, выполненные Дмитрием Архангельским по рисункам Льва Премирова. Индустрия. 1931 Характеризуя внешнюю сторону мастерства и приёмов художника, необходимо снова отметить мудрую законченность композиций, какую-то полноту заполнения листа без неприятной перегруженности. Каждой подробности дана мысль и назначение. Даже отсутствие, например, анатомической правильности в фигурах трактуется как некоторый символизм и поэтому ни на минуту не появляется досадного чувства, как это бывает, от плохо нарисованной вещи. Здесь чувство художника, мастерство и насыщенность вещи содержанием побеждают недостатки. А главное - чувствуешь в его листах силу и возможности молодости. Художник ещё очень молод. Видишь, как он с лёгкостью и жаром борется с трудностями, как он хочет и может творить. Ещё подробность: художник свои композиции строит или на оси, или на сильном пятне. Форма его листов чаще всего – квадрат. Форма очень крепкая. Живопись ясная, яркая, с сильными ударами на некоторых цветах: по охристому фону – удар тёмно-коричневым или красным и т. д. Художник тоскует по натуре, ему хочется изучать анатомию. Это указывает на серьёзность намерений художника. Премиров умеет учиться и хочет учиться. Художник не избалован судьбой, он живёт в нужде. Трудно, конечно, но будем надеяться, что закалка как инструмент будет только на пользу. 1931 год художник проводит в Ульяновске, выполняет кое-какие декоративные работы. Много читает. Увлекается физикой, радио, геологией. По радио - обдумывает два изобретения и посылает их в Москву. По геологии - выдвигает новую теорию, посылает в Московский геологический институт. Получает возможность учиться геологии и энергетике. Преодолевает все провинциальные прелести хлопот по командировке в Москву и едет туда учиться. Дальше - ряд неудач в Москве, и мы видим Премирова в художественном техникуме ИЗОГИЗа. Техникум не имеет общежития (учащиеся – москвичи), и поэтому художнику приходится туго». На этом очерк обрывается. К нему приложены работы юного художника и фотография Льва Премирова, датированная 1931 годом. Лев Михайлович Премиров.1931 Выявляя дополнительную информацию из разных источников, не могла предположить, насколько драматичными оказались судьбы отца и сына Премировых. В пятом томе фундаментального издания «Русские писатели 1800 - 1917. Биографический словарь», вышедшем в 2007 году помещена статья О. Е. Блинкиной о Михаиле Львовиче Премирове, которая заканчивается сведениями о том, что в апреле 1935 года он и его сын Лев, в то время студент Московского художественного техникума, были приговорены к 6 годам лагерей и реабилитированы в 1969 году. В Книге Памяти жертв политических репрессий (т. 1. Ульяновск. 1996. С. 104), на которую ссылается О. Блинкина, указывается, что сведений об их дальнейшей судьбе нет. В 2019 году в Алматы Академией «Болашак» при поддержке Ассамблеи народа Казахстана была издана книга Льва Премирова «Исповедь художника Карлага». Её составитель – доктор юридических наук, профессор Н. О. Дулатбеков, руководитель проекта «Карлаг: память во имя будущего», над которым уже много лет работает команда учёных. В сборнике объёмом в 512 страниц опубликованы дневники, стихи, проза, художественные зарисовки, философские рассуждения Льва Михайловича Премирова. Эта книга является наиболее полным собранием его творческого наследия, раскрывает его биографию и историю его семьи. «Тот, кто ищет в моих записках последовательность, разочаруется. Но я не крою из своей жизни модный костюм, я пишу свободно, я вспоминаю, я думаю, мечтаю, я спорю с собой. Я не забочусь о постройке изящного мавзолея, которому поклоняются потомки, я хочу жить среди них как современник. Всюду жизнь, и вспоминая годы тюрьмы и лагерей, вспоминая безрадостное детство и трудную юность, я теряюсь перед огромностью оставшегося в памяти, хотя это лишь малая часть пережитого, хранящегося за порогом сознания. Нет смысла в последовательном описании всей массы фактов, я следую не за временем, а за прихотливым движением своих мыслей. <…> Я хочу создать не мемуары, а свой автопортрет, хочу оставить будущему своё лицо, лицо современника, со всеми противоречивыми чертами, и говорю о других людях и внешних событиях, поскольку они касались меня и влияли на меня, не больше», – писал автор. Большое место в книге отводится воспоминаниям об отце. Фото Михаила Львовича Премирова. Михаил Премирова Михаил Львович Премиров родился 21 июля (2 августа) 1878 года в селе Ахматово Ардатовского уезда Симбирской губернии. Дед его был псаломщиком, отец Лев Иванович служил священником, мать Александра Ивановна, в девичестве Троицкая, была дочерью священника и исполняла обязанности просвирни при храме. Отец умер, когда мальчику было четыре года, оставив жену с пятью детьми. Семья жила в страшной нужде. К счастью, дети священнослужителей имели право на бесплатное обучение в духовных заведениях. Сёстры окончили Симбирское епархиальное училище, а Михаил в 1890 - 1899 гг. обучался на казённый кошт сначала в Симбирском духовном училище, а затем в духовной семинарии. После окончания семинарии он некоторое время служил псаломщиком в церкви села Елаур Сенгилеевского уезда, затем учителем в двухклассной церковно-приходской школе в селе Петропавловском Самарского уезда. В 1901 году поступил на медицинский факультет Юрьевского (Дерптского) университета, через год перевёлся на естественный факультет. Причиной ухода из университета в 1904 году послужило участие в студенческих волнениях и увлечении литературным творчеством. В отделе краеведения Дворца книги хранится восьмой номер «Симбирских епархиальных ведомостей» от 15 апреля 1899 года с рассказом «Из детства». Это был первый литературный опыт Михаила Премирова, подписавшегося псевдонимом «А. М.». Текст рассказа Михаила Премирова «Из детства». Еще несколько страниц из фондов краеведческого отдела Дворца книги - внизу статьи. Этот рассказ – маленькая новелла об иллюзиях подростка, заснувшего во время службы в церкви и увидевшего благостный сон. Поселившись в 1905 году в Саратове, где жила сестра, Михаил Львович сотрудничает с местными газетами: публикует рассказы, рецензии, фельетоны, очерки на актуальные темы, ведёт судебную хронику. В 1906 - 1914 гг. Премиров попеременно жил в Петербурге, Юрьеве, Казани, Симбирске. Печатался в журналах «Образование», «Русская мысль», «Юность России», «Современник», «Новый журнал для всех». В 1909 году в Петербургском издательстве «Общественная польза» вышла первая книга М. Л. Премирова «Немые дали» объёмом в 400 страниц, посвящённая в основном жизни городских низов. Александр Блок в рецензии, написанной в октябре 1909 г. и опубликованной в газете «Речь», отмечал: «Читаешь незаметно, точно во сне, десятки страниц, увлекаясь истинно современной беспредметностью <…>. Серенький, серенький и милый мир, баюкающий тем, что, как ни гляди, не заметишь над ним самой бледной, самой неполноцветной радуги искусства». «Всё-таки, что-то в книге вынудило Блока прочесть её до конца, о чём он с удивлением сам признаётся, и заставило написать рецензию. Несмотря на незрелость рассказов, увлечение автора красивостями и натурализмом, Блок почувствовал талантливость, особое настроение, свойственное каждому подлинному художнику», – отметил Лев Михайлович. Позднее, вспоминая отца, Лев Михайлович Премиров писал: «Отец говорил, что в 1911 - 1912 годах он вошёл в среду столичных писателей и издателей, достигнув первой ступени на пути к популярности, но совершил роковую ошибку, женившись слишком рано, не успев закрепить достигнутое». Рождение детей заставило искать твёрдого заработка. В 1914 году Михаил Львович завершил образование в Казанском университете и был направлен в захолустный городок Орск Оренбургской губернии, где до 1924 года преподавал естествознание в реальном училище и женской гимназии. По вечерам засиживался допоздна, сочиняя рассказы и даже романы. В 1917 году ему удалось издать в Москве сборник «Кабак», объединивший рассказы из жизни сельских священников. По словам В. В. Вересаева, высказанным в письме к автору, «рассказы из духовного быта ярки, талантливы и искренни». Примечательна запись Ивана Бунина в книге «Окаянные дни» от 23 марта 1918 года: «Кабак» Премирова – несомненный талант». «У автора видно литературное дарование», – отмечал В. Г. Короленко. К сожалению, талантливая книга не была распродана, т. к. весь её тираж был конфискован, у Премирова осталось только несколько экземпляров. Цензуре не понравилось изображение жизни духовенства, его пьянства, разврата и скопидомства. А революция и вовсе внесла коррективы в творчество писателя. «Порвалась живая связь со средой, от которой зависела дальнейшая карьера писателя, исчезли личные контакты с издателями и критиками. Роман «Злая крепость» (джаман кала – так звали киргизы старый Орск), написанный по материалам орской жизни, принятый уже к публикации, не увидел света, журнал «Русское богатство» тихо скончался в 1917 году. Отец боролся много лет, много писал, но после революции смог напечатать лишь две главы из романа «Счастливый остров» в журнале «Сибирские огни», издававшемся критиком Правдухиным. [Журнал «Сибирские огни» № 3. Май – июнь 1923 – В. К.]. Рапповцы, командовавшие в двадцатых годах литературой, возвращали рукописи отцу, испещрённые дурацкими замечаниями, написанными на полях. Малограмотные, наглые, они в штыки встречали всякого писателя, печатавшегося до 17-го года. Повредило отцу и отношение к большевизму. Он был враг всякого насилия, контрреволюционного или революционного, всё равно. <…> Тяга к миру, ненависть к насилию и жестокости ясно сквозили в его произведениях. Рапповцы нюхом чуяли враждебный дух, и труды отца с их дурацкими замечаниями продолжали аккуратно ему возвращаться». В Орске Премировы пережили революцию, Гражданскую войну, голод, НЭП. Но ещё более тяжкие испытания ожидали семью в Ульяновске, куда они переехали в 1924 году. Лев Михайлович вспоминал: «Дома часто не хватало хлеба, но всегда хватало книг, у отца был очень широкий круг интересов, он привил мне любознательность... <…> никогда не запрещал мне рыться в книгах, смотреть рисунки и читать. <…> Я начал увлекаться рисованием с восьми лет. Помню, как скопировал цветными карандашами в тетрадь из простой тонкой бумаги, сшитую отцом, картины Левитана из монографии, хранившейся в шкафу. В школе участвовал в художественном кружке, мы устраивали выставки, завешивая стены класса множеством рисунков, карандашных и акварельных. <…> 1927, 28, 29-й годы были годами моего напряжённого внутреннего роста. <…> Я много читал, рисовал, увлекался наукой и техникой, изобретал, философствовал. Свои фантастические рисунки я дарил обычно художнику Архангельскому. [Выделено В. К.], чудесному старику [Дмитрию Ивановичу в это время было 42 - 44 года. – В. К.], страстному коллекционеру и краеведу. Его небольшой дом был настоящим музеем народного искусства, начиная с мордовских пулаев, кончая деревянными резными оконными наличниками. Архангельский любил коллекционировать работы знакомых художников, и начинающих, и опытных мастеров, у него был альбом с вклеенными прекрасными зарисовками бородатых мужиков и лошадей, подаренными художником Пластовым, Архангельский был его первым учителем. Старик-художник поражал меня свежестью и радостной сочностью своих акварелей, бесчисленных пейзажей Волги и её окрестностей. Художник прекрасно владел лаконичной техникой гравюры на линолеуме и даже не поленился награвировать серию моих урбанистических фантазий, названных «Индустриальной симфонией». Архангельский подарил мне на память несколько тоненьких книжечек – серий линогравюр, изображающих старый Симбирск. <…> Я помню хорошо сад и яблоки Архангельского. Когда я приносил ему новые рисунки, он отводил меня в сад, где я наедался до оскомины, затем спрашивал, принёс ли я мешок, и, нагрузив его апортом, отпускал домой, очень довольный оставленными мной акварелями и набросками». В 1932 году Лев Премиров поступает в Московский художественный техникум при ОГИЗ. Позднее он вспоминал: «Директор, художник-педагог Матвеев, окончивший ещё до революции знаменитое московское училище живописи, ваяния и зодчества, сказал нам на первом уроке: «Не всякий из вас станет художником в подлинном значении этого слова, для этого нужен талант, никакая школа не создаёт таланты, и не в этом её цель. Цель школы – обучить вас мастерству. Работая серьёзно и много, мастером может стать любой, обладающий средними способностями». Матвеев учил нас упорно, придирчиво и строго, он был суров и требователен. <…> Я учился успешно, соревнуясь с товарищем по курсу Виктором Цыплаковым, художником, ставшим известным в сороковых годах плакатистом. Самое главное для молодого художника – постоянный упорный труд. Если он упустит молодые годы, он никогда уже в дальнейшем не наверстает потерянные молодость и время успешного учения и роста; только в это время человек может сделать столько, сколько не сделает потом за всю жизнь». 16 декабря 1934 года студент Премиров прямо на занятиях был арестован по доносу сокурсника и доставлен в Ульяновск. «Оказалось, что мои неудачные поездки, первая в Казань, вторая в Пензу с целью поступления в художественное училище, были попытками сколотить антисоветские группы, что я один из активных участников ульяновской конспиративной организации, что у нас был запас оружия для террористических актов, диверсий и восстаний. <…> Отца арестовали на месяц раньше меня в Ульяновске. При обыске отобрали письмо старого знакомого, бывшего видного эсера, который преподавал литературу в Пражском русском университете. <…> Письмо послужило поводом для обвинения отца и всех нас в связях с международной буржуазией». Лев Михайлович рассказывает о том, какими методами велось следствие с целью разоблачения грозных и опасных врагов. 23 апреля 1935 года отец и сын Премировы военным трибуналом ПриВО были осуждены за помощь международной буржуазии, направленной на свержение социалистического строя (ст. 58-4, 58-11 УК РСФСР), к шести годам лагерей каждый. «Отец отбыл шестилетний срок в сельскохозяйственном лагере в Долинке [посёлок Долинка в 45 км от Караганды был центром Карагандинского исправительного трудового лагеря (Карлаг) – одного из крупнейших лагерей СССР, состоявших в системе ГУЛАГ НКВД. – В. К.]. Он писал мне, какие адские мучения перенёс во время этапа из тюрьмы в лагерь. Я был тогда молод и всё же навсегда запомнил невыносимую жажду, солёную воблу, изнуряющую жару и холод, зловоние, издевательство конвоя, бесконечные стоянки в станционных тупиках. Пожилой, с разрушенным здоровьем, отец перенёс всё это во много раз тяжелее. <…> Освободившись, он прислал мне маленькое фото, оставшееся, когда он снимался для паспорта. Я помнил отца с волосами и бородой в проседи, а на фото увидел белого, как лунь, старика с необычайно кроткими глазами. Это было лицо человека, окончательно примирившегося с судьбой, лицо «не от мира сего». После освобождения Михаил Львович уехал в Удмуртию к племяннице, сельской учительнице, давшей ему кров и пищу. «Через три месяца по освобождении он умер от эмфиземы, почти мгновенно. и без мучений. Кровь хлынула горлом, и он упал с табуретки, когда грелся на солнце около дома племянницы». «В этих записках. я ставлю памятники тем, кто их достоин, талантливым и добрым людям, чья жизнь не оставила видимого следа. Я обязан поставить такой памятник своему отцу, несправедливо забытому талантливому писателю, доброму человеку и мученику. Если не найдётся утерянный чемодан, полный рукописей, труд его жизни, и не будут опубликованы произведения, рассеянные в дореволюционных журналах, мои воспоминания должны хотя бы отчасти сохранить его образ!» 12 мая 1937 года Лев Премиров прибыл из Сиблага в Ухтижемлаг – Ухто-Ижемский исправительно-трудовой лагерь НКВД системы ГУЛАГ, существовавший на территории Коми АССР.   Пешком по тракту мы шагали. По сторонам леса стояли. Ждала нас впереди Ухта… <…> Из семисот, что шли вначале, С полсотни добрались едва ли…   Работал на сажевых заводах, асфальтовом руднике, в каменном карьере и др. Не раз находился на грани смерти. Среди заключённых было много художников, поэтов, артистов, писателей, скульпторов, для творчества которых заключение стало не только непрекращающимся страданием, но и мучительным источником вдохновения. Для заключённых, изнурённых и растерзанных физически и духовно, творчество было единственным способом самовыражения, сохранения себя как личность. Наряду с общими работами творческая интеллигенция привлекалась к работе в культурно-воспитательной части (КВЧ) лагеря. Лев Михайлович вспоминал: «Школой для меня оказалась художественная мастерская в городе Ухте, где я работал и учился под руководством талантливого московского художника, прекрасного живописца и рисовальщика Николая Ивановича Михайлова». Н. И. Михайлов, уроженец Симбирска (1898 г. р.), член АХР, член МОССХ с 1932 года, создавал картины на историко-революционные темы. В декабре 1934 года он написал картину «Москва в Колонном зале Дома Союзов прощается с С. М. Кировым». У гроба Кирова был изображён И. Сталин, рядом – К. Ворошилов и другие вожди. Полотно поместили на выставку. И вдруг в складках знамени «разглядели» скелет. 27 января 1935 года Николай Михайлович был арестован и приговорен к пяти годам исправительно-трудовых лагерей за контрреволюцию. Срок отбывал сначала в Воркуте, а затем в Ухте, где работал художником в театре. Он и привлёк Л. Премирова к исполнению декораций, сделав его своим помощником. «В те годы в Ухтинском театре почти не было вольнонаёмных. Актёры, певцы, балерины, режиссёры и оркестр, плотники и электрики были заключёнными. Они жили на первом лагпункте и ходили на работу в город пешком, за шесть километров, вдоль реки Ухты. Каждый месяц в театре ставилась новая премьера. За первый сезон сыграли пьесы Островского, Гольдони «Хозяйка гостиницы», Шиллера «Коварство и любовь», оперетты, несколько балетов, иногда даже целиком оперы», – вспоминал Л. Премиров. Из артистов ему больше других запомнились Геликонская С. А. и Названов М. М. Певица Сусанна Александровна Геликонская, обладавшая прекрасным сильным меццо-сопрано, была восходящей звездой оперной студии театра Станиславского. В 1935 году в премьерной постановке исполнила партию Кармен, а в 1937 году пела «Кармен» уже в лагерном театре. За «контрреволюционную агитацию» она была сослана на пять лет. Певица и после освобождения в 1942 году осталась на территории Коми, работала в концертной бригаде и в театре. В одну из поездок с агитбригадой борт грузовика открылся, и Геликонская, упав с машины, ударилась головой, получив сильное сотрясение мозга. Умерла в больнице сангородка 27 декабря 1946 года. Похоронена в Ухте на загородном кладбище. «Хорошо запомнился актёр Названов, отсидевший в Ухтинском лагере 5 лет. Помню его блестящее исполнение роли Фердинанда в пьесе «Коварство и любовь», его режиссёрскую работу по постановке «Сильвы». Это был актёр широкого диапазона, настолько менявшийся от роли к роли внешне и внутренне, что даже мы, жившие с ним на одном лагпункте, часто его не узнавали. <…> Он попал в заключение молодым и за пять лет упорной работы вырос в большого актёра. <…> После войны началось его восхождение к славе». Человек необыкновенно яркой судьбы Михаил Михайлович Названов прошёл тернистый путь от ГУЛАГа до всенародной известности. В 1931 году в 17-летнем возрасте он стал актёром МХАТа и за три с половиной года сыграл пять ролей, стал для Станиславского тем перспективным учеником, от лица которого и даже под той же фамилией великий режиссёр решил изложить свою теорию в книге «Работа актёра над собой». 30 апреля 1935 года по доносу коллеги Названов был арестован и приговорён к пяти годам исправительно-трудовых лагерей по статье 58-10 УК РСФСР. Срок отбывал в Ухте. Освободился в 1940 году. В марте 1944 года был реабилитирован и вернулся в Москву. Большая разносторонняя культура, драматический талант, музыкальность, исключительная работоспособность выдвинули Названова в число наиболее популярных артистов театра и кино. Михаил Михайлович Названов – заслуженный артист РСФСР, лауреат трёх Государственных премий, кавалер ордена «Знак Почёта» ушёл из жизни 13 июля 1964 года. Супруга артиста по его завещанию развеяла прах мужа над морем в Крыму. Лев Премиров был освобождён 16 декабря 1940 года, а уже в 1941 году его арестовали повторно за «клевету на советское правительство». «Следствие тянулось 4 месяца. Я не отрицал, что высказывался против сталинского террора, говоря, что в условиях произвола демократия – пустой звук». Приговор был жестоким – высшая мера, т. е. расстрел. «За 11 месяцев моего пребывания в тюрьме в ней пересидело не менее 400 человек, приговорённых к расстрелу. <…> Наш сон от голода и постоянного напряжения был очень чуток, мы часто просыпались и, пошептавшись, снова ненадолго забывались в дремоте». Ему часто снилась мать, которая умерла в Ульяновске, когда он учился в Москве. «Отец рассказал, что смерть произошла от желудочной болезни. Я думаю, что болезнь развилась от хронического голода и тоски по мне. Она бесконечно меня любила, и эта любовь поглотила всю её жизнь в последние два года, когда я учился в Москве. Она ослепла в 1922 году, ничего не видела 11 лет, и за это время изменилась в корне... <…> стала кроткой, спокойной, глубоко верующей. Она непрерывно молилась за меня последние два года жизни. Она непоколебимо верила в Бога и молилась за своего сына, за своего Лёвочку. И её молитва стала нетленной. Лишь она спасала меня много лет от смерти». На восьмидесятые сутки заключения надзиратель вывел Льва Михайловича «с вещами» из камеры смертников и доставил к начальнику тюрьмы, перед которым на столе лежали две бумаги, одна небольшая, другая в целый лист. «Спросив фамилию, он взял маленькую бумагу и прочёл её вслух. Это был ответ на просьбу о помиловании. Просьба отклонялась, республиканский суд утвердил приговор. Я слушал и не чувствовал ничего, как будто всё происходило не со мной, а с кем-то посторонним. Начальник взял второй, большой бланк на хорошей бумаге и с печатным красивым заголовком. Это был ответ Верховного суда Советского Союза. Не помню точно слов, помню, что решение суда признавалось правильным, но приведение приговора в исполнение считалось излишним и заменялось десятью годами лишения свободы с конфискацией имущества и пятью годами поражения прав. Бумага была подписана Калининым. В том же состоянии ошеломления я опять волочил за собой узел с постелью и одеждой, снова передо мной открылась дверь, и я вошёл в большую камеру, переполненную людьми. Мы вышли из долины смерти и снова обрели отнятое у нас будущее. На меня снизошёл покой, но спать я не мог, да и не было места. Я сидел на своём узле, смотрел на светлеющее небо сквозь решётки окна. Никогда в жизни я не испытал такого глубокого душевного умиротворения, такой блаженной тишины, как в эти рассветные часы». Вскоре Лев Михайлович был выслан в Балхашское отделение Карлага. Он вспоминает день, когда попал в лагерную парикмахерскую и в первый раз после ареста и тюрьмы увидел себя в зеркале: «Я увидел стриженую голову на тонкой шее, огромные бескровные уши и серую мёртвую кожу, живыми на этом лице трупа были одни глаза. Я заплакал от жалости к себе. Даже через год, уже оправившись от дистрофии, я не мог удержаться от слёз, вспоминая о пережитых муках». После освобождения Лев Михайлович поселился в Караганде.   Лев Премиров. Автопортрет О встрече с Премировым рассказывает в своих мемуарах Юрий Герт – писатель и журналист, который в 1957 году переехал в Караганду и работал журналистом в газете «Комсомолец Караганды», а затем литературным консультантом в Карагандинском отделении Союза писателей Казахстана. В книге «Семейный архив» он пишет: «Премиров жил в бараке рядом с нашей молодёжной редакцией и работал художником-рекламистом в кинотеатре. Он приносил мне свои романы и повести, написанные мелким чётким почерком в бухгалтерских книгах на синей бумаге, разграфлённой под дебет-кредит. <…> Повести его не печатали, говорили, что написано непрофессионально. И картины, которые писал он в мастерской кинотеатра, а потом складывал дома под железную койку, тоже не принимались на выставки. <…> Один только раз – единственный! – ему повезло. Во Дворце горняков была устроена выставка художников города. Не знаю, каким образом Премирову довелось уговорить организаторов допустить свои картины к участию в ней. И вот открылась выставка. Она заняла оба этажа. <…> Входя во Дворец, находившийся в центре города, вы сразу погружались в иную, не свойственную Караганде атмосферу – сияющие пейзажи, детские весёлые личики, берёзки в парке (кстати, посаженном и выхоженном заключёнными), улыбчивые шахтёры с ввинченными в шлемы лампочками, озарявшими, так сказать, путь к завтрашнему, в крайнем случае – послезавтрашнему коммунизму. Премиров ограничился двумя картинами. На одной была лесная поляна, посреди – озеро, круглое, недвижимое, как бы наполненное не водой, а ртутью. И вокруг – неподвижные, застывшие, тёмные ели, смыкающиеся ветвями. И туман, повисший над озером, над поляной, над елями, над густой травой, окольцовывающей озеро, наступающей на него, грозящей превратить его в болото… И вторая картина, большая, нехарактерных для Премирова размеров, написанная, как и первая, маслом: положенная по тонущим в грязи бревешкам дорога, по бокам – почерневшие, обугленные берёзы, их ветки, остатки обломанных и ещё уцелевших ветвей вскинуты к пустому, без единого облачка небу… А дорога впереди увязает в топи, уходит в стоячую мёртвую воду, на дно… Я никогда – ни раньше, ни потом – не видывал такой толпы, которая в глубокой, глубочайшей тишине стояла перед картиной… Точнее – перед картинами Премирова, расположенными рядом, одна из них называлась «Озеро», другая – «Дорога». Рыхлая, рваная цепочка тянулась возле прочих картин, а здесь толпа всё время нарастала, набухала, и я замечал у многих женщин покрасневшие глаза, прижатые к щекам платочки, мужчины же вглядывались в полотна, заключённые в простые крашеные рамы, кадыки у них прыгали, сглатывая слюну, глаза щурились, будто всматривались в какую-то позабытую и вдруг ожившую даль… Пейзаж? Не только пейзаж… Это была их жизнь, изображённая на полотне кистью и краской… И когда, уже после того, как выставка закончилась, я листал «Книгу отзывов», там были записи только о картинах Премирова – и ни об одной больше. Естественно, к участию в других выставках, которые порой в Караганде случались, его уже не допускали». В своём дневнике Премиров писал: «Я прошёл через тюрьмы и лагеря, боролся за жизнь, погибал и воскресал. Я голодал и мёрз, у меня отнимали рисунки, шпионили, клеветали, но я не сдавался. Все люди делятся на тех, у кого позвоночник вертикальный и у кого он горизонтальный». У Льва Михайловича Премирова была прямая спина. К сожалению, после освобождения из лагеря и реабилитации судьба этого неординарного человека не была к нему благосклонна. Непризнанный и непонятый, он скончался в 1978 году, а его имя как художника начало всплывать только в начале 1990-х. На одной из страниц своих «Заметок» Лев Михайлович написал: «Мои записки покажутся читателям (если они будут) диким набором не связанных ничем отрывков». Но это не так. Это не просто воспоминания никому неизвестного художника. Это литературное и художественное наследие, представляющее огромную ценность, ставящее имя Льва Михайловича Премирова в один ряд с людьми, писавшими о жестоком засилье тоталитаризма, ломающем судьбы людей. Они стали произведением, которое даёт возможность восстановить звено истории через личные переживания автора, воплощённые в главных лицах его воспоминаний. Валентина Костягина, старший научный сотрудник отдела фондов ОГАУК «Ленинский мемориал». Журнал «Симбирскъ» № 5 - 2022