Прифронтовой феминизм
Print 
PDFЗа пять лет войны в Донецке произошла тотальная перестройка смыслов. Один из самых богатых и успешных мегаполисов на постсоветском пространстве научился быть бедным и депрессивным. Но это по-прежнему мегаполис. Здесь есть все, чем живут другие мегаполисы континента, только в иной, прифронтовой версии. Есть даже свой феминизм. Он не похож на западные образцы, но растет и развивается, может быть, ярче, чем в других бывших городах Союза. Потому что это не культурный импорт и не искусственная витрина, а движение, родившееся из обстоятельств, в которых сегодня живут миллионы мужчин и женщин Донбасса.
И война, и мир
Содержание
Улица Университетская начинается в самом центре Донецка. Если идти по ней на север, она превращается в Киевский проспект, типичный для советских индустриальных городов. Но вот на фасаде жилых домов появляются забитые фанерой окна, больше становится закрытых магазинов и кафе, безнадежно брошенных долгостроев с вывороченной наружу арматурой. Вывески и надписи все чаще на украинском языке. Заведения выглядят нетронутыми, почти новыми, но это ничего не означает. Почти все здесь заброшено. На широкой проезжей части раз в несколько минут появляется машина. Пешеходов тоже все меньше. На стенах домов видны следы пожаров и осколков от взорвавшихся боеприпасов, на земле уже поросшие травой воронки. Здесь, на окраине Киевского района, многие квартиры в домах пустуют. Но кое-где теплится свет. В переулке, рядом с развороченной выстрелом остановкой, работают ларьки и даже какая-то «наливайка», где можно выпить дешевого вина.
Упирается Киевский проспект во взорванный Путиловский мост, рухнувший на ржавеющие в развалинах железнодорожные пути. Здесь уже совсем нет людей, зато кишат бездомные собаки. Крайние дома необитаемы, все в щербинах от обстрелов, с разбитыми окнами и обвалившимися кое-где стенами. Там, за бывшей железной дорогой находятся руины печально знаменитого донецкого аэропорта, ставшего в 2014-2015 годах ареной ожесточенных и кровопролитных боев. За этими руинами поле. А за ним боевые позиции украинской армии.
Донбасс оказался в странном пространстве между войной и миром. На окраинах Донецка до сих пор по ночам слышна артиллерийская канонада, но люди живут, ходят на работу и в театр, женятся и разводятся, гуляют в парках и смотрят сериалы. Смесь обыденной «нормальности» и военной патологии здесь во всем, она сбивает с толку. Это ощущение описано уже сотнями побывавших здесь репортеров, но ни один рассказ не передает его в точности. В том числе и этот.
«Аврора»
Два слова на букву «Ф»
Начинается собрание феминистской организации «Аврора». Присутствует 14 человек, из них шесть — парни. Девушка Катя делает доклад.
— Сегодня мы хотим обсудить один очень важный вопрос: почему фашизм — злейший враг женщин.
На стене появляются слайды советских плакатов. «Партизаны, мстите без пощады!» — гласит надпись на одном из них, с изображением женщины в ватном тулупе, замахнувшейся прикладом винтовки, чтобы ударить немецкого солдата.
— Сегодня будет нетипичное мероприятие: мне будет ассистировать Илья. Он мальчик, и обычно мы этого не допускаем,
— застенчиво объясняет Катя.
Они по очереди рассказывают про то, как немцы угоняли на работы местных жителей, особенно женщин. Про принудительный труд и сексуальное насилие. Катя показывает слайды с функционирующей до сих пор гостиницей, которую оккупанты превратили в бордель. Потом Илья рассказывает про донецкое сопротивление. Он показывает карту города, на которой отмечены акции партизан и подпольщиков. Затем Катя описывает, как 250 тыс. женщин восстанавливали полностью разрушенный Донбасс: выкачивали воду из затопленных нацистами шахт, разбирали завалы взорванных предприятий.
«Женщины боролись за советскую страну против фашизма».
Оказывается, в городе был мемориал жертвам немецкого террора на месте шахты, куда фашисты сбрасывали тела казненных. До последнего времени она была не убрана. Авроровцы решили его восстановить, и Катя пошла за согласованием в городскую администрацию. Но коммунальщики всполошились: какие-то общественники заботятся о памятниках героям войны больше, чем власти. В итоге феминистки, придя на субботник, обнаружили расчищенную и аккуратно выметенную площадку. Все смеются, обсуждая, как заставили коммунальщиков работать.
После лекции мы все идем возлагать цветы к памятному камню в честь тех самых женщин, совершивших трудовой подвиг, восстанавливая шахты Донбасса. По дороге Катя отвечает на мой вопрос, что такого феминистского в их кружке:
— Да, сначала у нас был не феминистский, а краеведческий кружок. Но эта история неотделима от истории рабочего класса, здесь же край шахтеров и металлургов. А половина рабочего класса — это женщины.
Кате 23 года. Когда началась война, она училась на первом курсе университета на филфаке, причем на отделении украинской филологии. Это был эпицентр, вокруг которого группировались сторонники либеральных и националистических взглядов. В какой-то степени такие настроения были и у нее. И тут украинская армия стала обстреливать родной город.
— Сначала была апатия. Ничего не хотелось делать. Мы целыми днями сидели дома. Общались только с семьей и соседями. Ходили какие-то панические слухи, что правосеки вот-вот войдут в Донецк. Настроение было как в «Чуме» у Камю, читал? Нет никакой логики: что бы ты ни делал, как бы себя ни вел, тебя могут убить, и ты никак не сможешь защититься.
Потом все-таки открылся университет, началась учеба. Стало легче. Катя училась, как сумасшедшая, вряд ли она училась бы так в мирное время. Но отношения с однокурсниками, поддерживающими Майдан, испортились:
— Меня коробило, когда они говорили: «Быдло не имеет права на протест». То есть те, в Киеве, могут протестовать, они вроде как «умные», а наши «тупые», им нельзя.
Тогда, в 2015-м, когда вокруг еще шла война, Катя познакомилась с группой левых активистов. Они собирались по квартирам и штудировали классиков марксизма. С этого началась ее идейная эволюция. Спрашиваю, почему во время войны люди вдруг увлеклись теоретиками социализма, жившими 150 лет назад.
— У вас в России все инертно, — вступает в разговор основательница «Авроры» Светлана Валькович.
— Проблем, наверное, тоже много, денег не хватает, но без потрясений. У людей нет времени задавать себе главные вопросы. А у нас тут в 2014-м люди жили на гуманитарке. Когда стало невозможно уйти от реальности, люди потянулись за ответами: почему Майдан, откуда фашизм.
Катя тоже потянулась и нашла ответы в истории левой мысли. А уже из них вырос феминизм, необычный по нынешним временам.
— Да нас тут уже называли «ватными феминистками»,
— смеется Катя. — Либеральные паблики пишут про Донецк, как про Северную Корею: здесь все гипернесчастные и гиперзапуганные. А мы обычные люди и хотим обычных вещей: свободы, справедливости, равенства. Может, хотим этого сильнее, от того, что война.
Гендерный вопрос и сгоревшая трансформаторная
Я сижу в здании республиканского правительства. На стене — герб ДНР и портрет молодого Сталина («потому что у него получилось поднять страну после войны в рекордные сроки… Да и обычно не узнаёт никто»). Хозяйка — молодая женщина с тяжелым, сосредоточенным взглядом. Она одна из тех, для кого война стала социальным лифтом, подняв ее в этот кабинет. Моя собеседница два первых года существования молодой республики выполняла для нее особо рискованные задания по ту сторону линии фронта. Она не сомневается в своей правоте, и раз за разом упорно возвращает меня к тому, о чем я, по ее мнению, должен писать.
А я пишу, как ей кажется, о ерунде.
— Алексей, у нас нет гендерной проблемы. Нам не до нее. У нас война. Вот вчера на Спартаке был обстрел. Погибла женщина, вторая в реанимации. Какой тут феминизм?
Она в чем-то права. За пять лет конфликта погибли 4864 человека, включая 81 ребенка. Только в этом году в результате военных действий убиты 135 человек, 155 ранены. На подконтрольной ДНР территории официально зарегистрировано более 6800 временно перемещенных лиц, из них 1679 — дети. Эти люди буквально выживают в крохотных комнатушках общежитий, питаясь продуктовыми наборами из гуманитарной помощи.
Хозяйка кабинета смотрит на меня со сталинским прищуром:
— У нас в аппарате уполномоченного по правам человека зарегистрировано с начала года 4649 обращений. Я не помню ни одного, связанного с вашим гендерным вопросом. Зато 1800 с лишним — причины социально-гуманитарные, еще 850 напрямую связаны с военными действиями.
Собеседница невесело улыбается половиной губы, но сквозь сдержанность уже прорывается ярость:
— У нас тут горят поля с пшеницей, а тушить их под обстрелом нельзя… Вот недавно попал снаряд в трансформаторную станцию. Люди в селе две недели сидят без света, а мы не можем отправить ремонтную бригаду, потому что район простреливается! Вот что у нас актуально.
Мне становится неловко перед этой молодой женщиной, суровой и аскетичной, как сталинский нарком, за свое редакционное задание с пресловутым «прифронтовым феминизмом». Зачем этим людям, собирающим все силы, чтобы выжить, какой-то там феминизм, расцветающий в богатых и благополучных столицах? Нет, ну правда — зачем?!
«Мы хотим»
— Мы с Катей считаем, что нужно вернуться в ХХ век. Чтобы решить вопросы, которые тогда не смогли решить социалисты и марксистские феминистки, — говорит Света Валькович. — Нужно вновь начать именно с них. Потому что проблемы Бейонсе и женщин, которые работают в шахте на Донбассе, мягко говоря, отличаются.
Стремление к свободе, равенству и справедливости отражено в программе группы. Там нет ни слова про феминитивы, гендерную идентичность или женский сепаратизм.
— У женщин рабочего класса нет выбора. Они должны решать те проблемы, которые ставит перед ними капитализм и война.
У двух поколений донецких феминисток нет никакой преемственности. Главная довоенная феминистка Елена Стяжкина, наоборот, требовала «изъять из языка — это «деды воевали», это «Великая Победа». Вот этого быть не должно. Никогда снова!»
«Аврора»
Напротив, большинство пунктов в программном документе «Авроры» «Чего хотят женщины» универсальны и касаются как обоих полов:
«Мы хотим мира без эксплуатации и угнетения, … хотим прекращения всех империалистических, грабительских и несправедливых войн, … хотим достойных условий, оплаты и гарантий труда, … всеобщего бесплатного и качественного образования, … чтобы каждый человек был обеспечен достойным жильем, … хотим интернациональной солидарности» — гласят лозунги, хотя каждый из них и раскрывается с точки зрения интересов женщин.
Есть и специфические женские дела, например, домашнее насилие. Но и здесь, в отличие от пабликов либеральных феминисток, ни тени женского сепаратизма:
«Домашнее насилие стало нормой, потому что капитализм закрепляет право сильного. Нам лгут, что агрессия — это мужская природа, поэтому ответственность за побои, домогательства и изнасилования лежит на жертвах. Женщины подвергаются насилию, в том числе сексуальному, и на рабочих местах. Это часть эксплуатации… Мы не должны бояться возвращаться домой, мы не должны бояться наших мужей, отцов, братьев, любого прохожего на темной улице. Мы не считаем, что мужчины-пролетарии — это похотливые животные. Они — наши товарищи».
Может быть, благодаря такому подходу «Аврора» привлекает не только девушек. Хотя членом феминистского клуба могут быть только женщины, почти половина постоянных участников мероприятий — парни. Уже знакомый нам Илья рассказывает:
— Когда началась война, мой старший брат ушел добровольцем в ополчение. Я тоже собирался взять в руки оружие. Помимо всего прочего, мне нравился милитаризм — вся эта тема с камуфляжем, оружием, «настоящими мужиками». Но когда в январе 2015-го брата убили под Дебальцево, мама очень тяжело это переживала, и я разочаровался в культе войны.
Впрочем, к этим идеям Илья пришел не сам. Его к этому подтолкнула девушка, с которой он начал встречаться три года назад. Вслед за ней он проникся и левыми взглядами. Теперь они вместе участвуют в собраниях «Авроры».
— Да вообще парни часто приходят к нам на «Аврору» из-за девушек, — рассказывает Света. — Вот у Кати был такой ухажер…
— Было дело, — смеется Катя. — Ходил, говорил, мол, «люблю, для тебя все готов сделать». Ну мы ему и говорим, ты сперва законспектируй «Происхождение семьи, частной собственности и государства» Энгельса. Его и след простыл. Не потянул…
Конспектами классиков марксизма и теоретиков женского движения деятельность «Авроры», понятно, не исчерпывается. Здесь проводят акции солидарности с российскими и западными активистами, мероприятия памяти героев революции и отечественной войны. Восстановили памятную табличку на здании, в котором в 1912 году прошло первое в Юзовке (так тогда назывался Донецк) собрание РСДРП(б). Привели в порядок могилу солдата, убитого в 70-х на дискотеке, когда он заступился за девушку…
А еще есть субботники. Накануне нашей встречи, например, они убирали какую-то территорию. В обмен получили несколько кубометров дров, которые передали старику, перенесшему инсульт: он живет в частном доме в прифронтовой зоне, и у него нет ни дров, ни денег. В группе есть ответственная за такие социальные проекты, ее зовут Вика. Но о ней чуть позже.
Врач и проститутка
— Ты что, совсем не от мира сего? В Москве своей помогай, у вас там девочек в сексуальное рабство забирают. Сюда он приехал! Не пошёл бы ты на…?! – кричит хрипловатый женский голос в трубке в ответ на мою просьбу об интервью. Вряд ли это региональная специфика. Если бы я позвонил с таким предложением по объявлению типа «Досуг» в любом другом городе мира, скорее всего, встретил бы такую же реакцию.
Назовем ее Яна. Она приехала из области. Родители остались в селе, где в 14 году шли бои, но никто из ее близких не погиб. Она закончила медицинский, и даже успела два года поработать врачом. Эти годы как раз пришлись на время самых тяжелых боев. Зарплата молодого специалиста составляла тогда 4 тыс. рублей. Их едва хватало на еду, а жила Яна в общежитии мединститута. В 2016-м, когда война уже пошла на спад, ее выгнали из общежития: не положено. И вот, все просто: жить негде, на крохотную зарплату ничего не снимешь, даже в прифронтовом районе. Ей попалось объявление о работе в массажном салоне. Когда стало ясно, о чем именно речь, она испугалась и бросила трубку. Но через несколько дней, дойдя до крайности, набрала номер вновь. И вот уже три года 28-летний бывший врач зарабатывает не тем, что лечит другие тела, а тем, что продает свое.
Яна начала рассказ с того, что «все из-за войны», хотя собственно войны в ее истории очень мало. Только безысходность, но она у многих была и до войны. Правда, может, измерялась другими цифрами. Вот подруга по несчастью работает только на выезде: своей квартиры у нее нет. Подруге 22 года, ее сыну три. Яне ее жалко. Девчонке не везло с самого начала. Когда умер ее отец, ей еще не было 18, а мать сразу нашла нового мужика, и сдала дочь в интернат. А после интерната она почти сразу сама стала матерью. Живут они с сынишкой в однокомнатной квартире вместе с двумя двоюродными братьями. Туда клиента не пригласишь, вот и приходится рисковать по вызовам…
Таких историй тысячи, их хватает в Омске, Калининграде и Киеве. За ними не нужно ехать в прифронтовую зону. Разве что здесь все конкретнее. Это не про патологию войны, а про вскрытую войной патологию повседневной «нормальной» жизни. И если кровопролитие покалечило судьбы тысяч людей, то эта повседневность, доведенная войной до предела, сковывает здесь миллионы.
Мечта о золотом веке
Дончане взахлеб рассказывают о том, как было «до». Город сиял, кипела жизнь, было полно денег, ах, какие были зарплаты, ох, куда мы только не ездили отдыхать. «А вы видели «Донецк-арену»? А наш аэропорт? Да такого нигде в Союзе больше не было!». Часто это звучит подчеркнуто идеализированно, словно тогда, в эпоху «до», не было ни нищеты, ни бесправных рабочих, вручную добывающих уголь на нелегальных копанках, ни олигархов, ни полицейской коррупции.
— Война отбросила нас в начало 1990-х, стоит вопрос физического выживания,
— говорит донецкий социолог Юрий Дергунов.
— Но это не буквальное повторение пройденного. Общество изменилось: опыт 20 постсоветских лет никуда не делся.
Частью местной довоенной нормы была и узкая, но влиятельная прослойка прозападных интеллектуалов, из которых в этом традиционно пророссийском (скорее, даже просоветском) городе конструировалось «гражданское общество». В Донецке, например, существовали либеральные активисты, которые получали гранты на гендерные исследования, участвовали в жизни ЛГБТ-сообщества и вообще с энтузиазмом эксплуатировали повестку прав человека. Эти люди были заметны в культурной и общественной жизни города и всей Украины, но отношения с земляками у них складывались не слишком дружелюбные. Когда начался Майдан, большинство из них его активно поддержали, а с началом войны уехали с Донбасса. Главная довоенная донецкая феминистка и исследовательница гендерного вопроса Елена Стяжкина, например, провозгласила:
«Донбасса не существует. Здесь будет либо Украина, либо ничего».
Света и Катя
Сейчас, когда война чуть отошла на второй план, большинство дончан вновь сталкиваются именно с «обыденными» проблемами, только они стали гораздо резче, заметнее, контрастнее. Словно в фотоаппарате навели резкость, и то, что раньше было немного размытым, приобрело ясные очертания. Конечно, тысячи шахтерских и рабочих семей и тогда, в нулевые, жили от зарплаты до зарплаты. Но теперь эта «пристойная» постсоветская бедность превратилась в постоянную борьбу за выживание, как в начале 90-х, когда зарплату можно было выразить в считанных килограммах гречки или картошки, а вот для мяса уже приходилось применять граммы.
Молодой учитель после университета, социальный работник или служащий ЖЭКа зарабатывает в городе-миллионнике 4-6 тыс. рублей. Зарплата в 13-15 тысяч считается очень хорошей для специалиста с высшим образованием и опытом. Ополченцы на фронте вместе с боевыми получают 17-19 тыс. рублей. Тех, кто зарабатывает больше, исчезающе мало. Пенсионеры живут на 3 тысячи, а за украинскими пенсиями нужно ездить на подконтрольную Киеву территорию, регистрироваться там, иногда платить взятки. Доход в 2 евро в день (это 4200 рублей в месяц) мир признал уровнем нищеты, ниже — в основном у жителей развивающихся стран Азии и Африки. А теперь еще и самого промышленно развитого уголка бывшего СССР.
От этой ясности некуда деться, разве что в воспоминания. И мир постсоветской, но домайданной Украины превращается в объект ностальгии и идеализации. Стрелки часов остановились, зафиксировав хронологический рубеж очередного «золотого века»: 2013-й Донбасса чем-то похож на 1913-й. Тот последний мирный год царской России, ставший для многих мучительно сладким воспоминанием о балах, гувернантках, блеске парадов и успешной промышленной статистике, в которых растворились и притоны Хитровки, и чад заводских цехов с 13-часовым рабочим днем, и «не доедим, но вывезем», и векселя во французских банках, и вообще все то, что привело к краху этой сентиментальной утопии.
Но «Аврора» — это принципиально новое. Не официозное мероприятие, подготовленное чиновниками. Не привычный семинар грантовых либералов. Раньше здесь такого точно не было. Никогда.
Еще два слова на букву «Ф»
Я прожил шесть лет в Швеции, стране претендующий на статус мировой столицы феминистского движения. Там просто невозможно не быть феминистом, если не хочешь прослыть консервативным фриком, вроде тех, кто не верит в глобальное потепление или отказывается от вакцинации. В 1970-1980-х феминизм на Западе вообще и в Швеции в частности был частью левой политики. За последние 30 лет он стал идеологически нейтральным мейнстримом. На свои знамена его водрузили даже правые. Например, на выборы 2014 года они шли под лозунгом «Феминизм без социализма».
Акция «Авроры»
Но, выйдя из левого идеологического «гетто» в респектабельный центр политического поля, феминизм перестал быть частью радикальной повестки социальных перемен, превратившись в код политической благопристойности. Показательна история созданной в 2003 году партии Феминистская инициатива (FI), которая в 2014 даже прошла в Европарламент, а до заветного барьера в национальный Риксдаг не дотянула совсем чуть-чуть. В полученных ею электоральных результатах есть интересная специфика.
Главными электоральными донорами FI оказались самые процветающие и джентрифицированные районы крупных городов. Именно там, в самом эпицентре жизни верхушки среднего класса, были расположены те 11 избирательных участков, где феминистки заняли первое место. В то же время в рабочих кварталах или эмигрантских районах результаты оставались на практически нулевом уровне. То есть пакет левых по происхождению ценностей превратился в одну из разновидностей идеологии господствующего класса. «Феминизм без социализма», политика идентичности, права человека и борьба с глобальным потеплением [тут автор пишет глупости — с глобальным потеплением по всей планете надо бороться по тем же причинам, по каким борются с воздухом, которым невозможно дышать под окнами, с чем социальное неравенство прямо связано. Прим.публикатора] стали паролями политической культуры эпохи, когда реальное социальное неравенство по всему миру достигло пиковых за столетие значений.
В таком качестве эти ценности и связанные с ними общественные субкультуры распространялись по всей планете из западной метрополии. «Прогрессивные идеи» привились и на постсоветской почве, где вокруг них возникла и развилась определенная среда, оказывающая влияние на наши страны. Из этой среды на Украине и вербовалось то самое «гражданское общество», которое стало одной из главных сил Майдана в 2013-2014 годах.
«Феминизм» как идеология стал в постсоветском пространстве достоянием элит, проповедовавших рынок и экономический либерализм, а также успешных женщин, заинтересованных в продвижении на верх»,
— пишет социолог и исследователь постсоветского феминизма Елена Гапова.
Коррумпированное грантами «гражданское общество» превратилось в маленькую, но привилегированную «башню из слоновой кости» посреди огромного моря социальной депрессии. Эта ситуация, когда «прогрессивная идеология» верхов не только не отвечала на вопросы, с которыми сталкивались миллионы из