Письма памяти и правды: документальные свидетельства военной поры добавляют в ее историю важные детали
К печальной дате начала войны и юбилею обороны Москвы научно-просветительный центр «Холокост» выпустил уникальный сборник. Шестой по счету, он включил в себя огромной ценности документы эпохи — письма и отрывки из дневников, прежде не публиковавшиеся. Живые свидетельства эпохи не просто возвращают нас в военное время, а заставляют задумываться о себе, нынешних людях, легко забывающих о прошлом и не всегда осознающих ценность человеческой жизни.
К печальной дате начала войны и юбилею обороны Москвы научно-просветительный центр «Холокост» выпустил уникальный сборник. Шестой по счету, он включил в себя огромной ценности документы эпохи — письма и отрывки из дневников, прежде не публиковавшиеся. Живые свидетельства эпохи не просто возвращают нас в военное время, а заставляют задумываться о себе, нынешних людях, легко забывающих о прошлом и не всегда осознающих ценность человеческой жизни.
…Читая сборник «Сохрани мои письма...», я постоянно думала о том, что никто из тех, кто в разное время делал эти записи, не предполагал, что когда-то они станут «достоянием гласности». Они писались в момент, в то самое «здесь и сейчас», за которым для большинства из авторов так и не наступило завтра. А сегодня их нет — уже никого... В письмах и дневниковых записях все описано так просто и почти буднично, как и предполагал забытый ныне эпистолярный жанр. Отсутствие тени редактуры наполняет чтение чувствами и даже запахом того времени, от которого нас отделяет, с одной стороны, вечность, с другой — относительно малое количество лет, по сути — длина одной человеческой жизни.
Блокадники, жертвы холокоста, труженики тыла, эвакуированные... и 43 фронтовика, 26 из которых — офицеры, лейтенанты и капитаны. Почти половина из них были убиты или погибли от ран. Несколько сорокалетних, 50-летний сержант, в основном — молодые люди от 19 до 30 лет… С точки зрения нашего странного времени — молодежь! Но, перелистнув последнюю страницу книги, я чувствую, как в ладонях пульсирует боль. Потому что это книга о сорванных и растоптанных временем, обстоятельствами, войной и звериной жестокостью оккупантов жизнях, горькая правда о несостоявшихся судьбах, недолюбленных любовях, верном ожидании, горьких разлуках, нерожденных детях и бесконечной памяти. А может, и не бесконечной, впрочем… Разве не знаем мы случаев, когда о поколении отцов-матерей знать молодым ничего не хочется?
… Несколько комнат в здании неподалеку от Новокузнецкой, книги, документы, выставка — вот и весь центр. Правда, работает он активно, и затишье тут только сейчас, по лету и по пандемии. А так, уже много лет подряд, тут проходят бесконечные встречи, читаются лекции.
На стене — рисунки школьников. Карандаши, краски. Колючая проволока на детском рисунке будто рвет его изнутри. Вспоминается та, что встречается еще в подмосковных лесах, — ржавая, но агрессивно-цепкая, хватающая за руки и ноги. Цепляют и эти рисунки. Горькой простотой открытия: мир может быть очень жестоким.
Руководитель архива центра «Холокост» Леонид Терушкин складывает изданные книги, как кирпичики. Все мне точно не унести. Тут бюллетени, каталоги историко-документальной выставки. На фото — люди, лица. Ужасов как таковых — минимум: зачем? Ужасы — они там, в письмах, документах, в глубине крупных темных глаз на фотографии, в воспоминаниях. В сдержанной документальности фраз: «Из 650 итальянских евреев в Аушвице осталось в живых лишь 20…»
За годы работы в центре Леонид Терушкин изучил бессчетное количество документов. Представить эту работу и трудности, с которыми приходилось сталкиваться сотрудникам центра, сложно, пока все не увидишь сам. Но работа благодарная. После первого выпуска сборника писем и дневников в 2007 году потянулась какая-то невидимая ниточка, которая, наверное, связывает всех нас, потащила за собой раскрутку клубка: кто-то увидел книгу, вспомнил, что дома тоже что-то осталось от отцов-дедов-прадедов, рассказал об этом соседу, заработало сарафанное радио, не говоря уже о том, что все сотрудники и руководство центра — люди известные.
Но та, первая публикация, открыла вход в невидимые миру домашние архивы, в которых и хранится самое главное — свидетельства о времени простых людей, записанные по горячим следам. Поверишь и в теорию шести рукопожатий — на нашем маленьком земном шаре все мы через них знакомы: каждое письмо потянуло за собой какие-то следующие, неожиданные истории. Терушкин как-то обнаружил в принесенном письме упоминание своей семьи: оказалось, автор письма до войны учился с его дядей — Григорием Терушкиным… Он погиб в Маутхаузене в 1944 году, но письма 1941–1942 годов сохранились и были опубликованы в одном из сборников.
— А как-то мне пришло письмо из-под Штутгарта от женщины по фамилии Гершман. Она переслала письма дяди, военного врача Саввы Кеймаха, погибшего под Севастополем в 1942 году, где сложили свои головы огромное число военных и масса светил медицинской науки, работавших там в госпиталях, а также письмо его коллеги Рашковского. Они все из Одессы. Меня зацепило: где-то я фамилию Кеймах уже слышал. Потом вспомнил: был же знаменитый партизан-диверсант Давид Кеймах, готовивший покушение на гауляйтера Белоруссии В. Кубе. И он оказался двоюродным братом Саввы. Давид погиб, не осуществив замысла, но в Белорусском государственном музее истории Великой Отечественной войны оказалось немало информации про него, в том числе его письмо, а также его донесение, отчеты 1941–1942 годов. Коллеги из Минска быстро нам все документы отсканировали и переслали. Мы расшифровывали по слову, сопоставляя названия деревень с картой и упоминаниями в других документах, воспоминаниях. И, попутно с отчетами, наткнулись на записи: в этой деревне столько было людей расстреляно, а в том селе — столько, а здесь еврейку с детьми убили...
Например, рассказывает Леонид, такой описан случай. Немцы зимой, на Крещение, разрешили людям пойти в церковь. Известно, что в пропагандистских целях они их открывали. А когда они возвращались, сняли с них теплые вещи.
— Расчет простой, — поясняет Терушкин. — Православный человек в чем попало в церковь на праздник не пойдет, как и еврей в синагогу — наденет лучшее. Немцы и решили: чем выискивать попрятанные теплые вещи по амбарам и закуткам, просто снимем их! Такие вот удивительные вещи открываются.
Факты, факты, факты. В письме Давида Кеймаха жене Галине Федоровне и дочке Вале обжигает фраза: «О, если бы я тебе рассказал, что творят эти «цивилизованные дикари»… А в письмах Саввы — другое, если вдуматься — не менее важное: «Кастрюли и прочее барахло после победы — мусор…»
На вопрос о московском ополчении Леонид Терушкин реагирует живо:
— Мы много писем получаем из Москвы, тут много потомков участников московского ополчения. Были ополченцы в основном людьми немолодыми уже, в большинстве своем — представители интеллигенции, немало евреев. Увы, уже покойный московский коллекционер Юлий Лурье передал нам письма своего отца, Соломона Лурье, оставившего уникальные записи о том, как их учили «быть солдатами». По этому поводу много искажений. Ополченцев два с лишним месяца (в 1941 году это было немало) готовили к боям, но почти все они погибли, конечно, в страшных боях под Вязьмой. В последнем сборнике опубликовали мы и Бориса Рунина (Рубинштейна), автора книги «Записки случайно уцелевшего» — он должен был погибнуть минимум раз пять. Только окончив Литинститут, Борис тоже отправился в ополчение и много писал о нем потом, а также о «писательской роте» — ведь он оказался одним из немногих, кто выжил. Дочка Эммануила Казакевича Лариса (живет в Израиле) переслала нам его письма — уникальный материал. И знаете, что объединяет письма ополченцев, пожалуй? — замирает над столом Леонид. — Они были очень далеки от войны. И, оказавшись на ней, думали прежде всего о семьях. Их письма — бесконечные вопросы, как вы там, не голодаете ли, это советы — продайте все, что можно, запаситесь продуктами, посадите огород... Они все — просто про жизнь.
...В одном из сборников выхватываю глазами фото. Знакомое лицо...
— Подождите, это же актер Алексей Смирнов!
— Правильно, — улыбается Роман Жигун, научный сотрудник центра. — Никогда раньше эти фотографии не публиковались. А обнаружил я их в Мытищах, в архиве семьи Михаила Карповецкого. С будущим заслуженным артистом РСФСР Алексеем Макаровичем Смирновым они служили в 169-м минометном полку.
— А это что? Тот самый Куников?!
Мы, читавшие «Малую землю», забыть имя этого героя не можем точно.
— Тот самый! Биография Куникова известна, но мы и не предполагали, какие письма он писал, — Роман листает сборник. — Почитайте!
Открываю. Письмо сестре Лене в эвакуацию, декабрь 1941 года… Процитирую кусочек:
«…Я видел в отбитом нами Ростове (Ростов-на-Дону был освобожден 29 ноября 1941 года, но в 1942 году снова оккупирован нацистами. — «ВМ») кварталы, население которых целиком было расстреляно — невинно и бессмысленно. Пепел сожженных стучит в наши сердца (...) Иногда мне непонятно, почему развитие мировой культуры и человеческого разума вдруг дали такой уродливый, звериный, первобытный крен в целом поколении…»
— Мы были поражены тем, как Куников писал, опубликованы эти письма впервые. Это литература высочайшего уровня, — добавляет Роман. — Причем мы получили их тоже фактически случайно. Я услышал упоминание о них в беседе между украинской исследовательницей Майей Шнедович и автором книги о Цезаре Львовиче «Товарищ майор» Петром Межирицким. Написал ей, она мигом передала фотокопии писем, где оригиналы — науке неизвестно. Не одна пара глаз была «сломана» над этими строками!
Не успеваю задать вопрос, Леонид отвечает:
— Нам сегодня не принципиально, какой национальности были ваши предки и как вы себя сами идентифицируете. К нам попадают письма, которые никакого отношения к евреям не имеют. На первый взгляд! Но в них описано то, что нас интересует — увиденное в Майданеке или Аушвице. Какая разница, кем красноармеец, освобождавший концлагерь, был? Важно, что он успел записать. Поэтому мы ни от каких архивных документов не отказываемся.
Сборники, выпускаемые центром «Холокост», дети читают на уроках вслух. Не по принуждению, по желанию. Читали их и немецкие студенты, на русском и на немецком, накануне 9 Мая.
— Иногда письма открывают какие-то темы для дискуссии или расставляют акценты, — рассказывает Роман Жигун. — Вот, в Москве лет 15 назад при сносе дома рабочий Алексей Горбаткин нашел старое письмо. Хранил его дома, потом отдал нам. Автор письма — некто В. Чертков — описывал удивительные вещи: мол, воюю я в районе города С., и воевать трудно, поскольку немцы «проложили подземные ходы, на которых могут проходить даже лошади, подтаскивать оружие…» Как я докопался до того, кто такой этот Чертков, рассказывать долго. Но выяснил, что это Вениамин Чертков, и был он механиком-водителем танка КВ-1… А много лет назад на одном из форумов один человек спрашивал, не знает ли кто-то что-либо о судьбе этого Черткова, его родственника. И спустя годы получил ответ! Это письмо позволило восстановить имя человека, а то так и была бы это одна из затерявшихся среди 27 миллионов безымянная душа. А еще существует краеведческая дискуссия: добывали ли немцы у нас бурый уголь, и письмо в эту дискуссию ложится, ведь город С., скорее всего, это Сафоново Смоленской области. Судя по написанному, немцы как минимум пытались это делать! Есть и другие истории про закрывающиеся «белые пятна».
— Несколько лет назад, — рассказывает Роман Жигун, был опубликован «Акт комиссии по расследованию зверств и злодеяний финских войск в Парголовском районе Ленинградской области от 16 мая 1944 года». В этом деле был камень преткновения: сбрасывал противник заминированные детские игрушки или нет. Но представьте, еще 31 января 1943 года о сбрасывании таких игрушек упоминает Куников! За полтора года до того, как был издан акт! Его свидетельство — не точка, запятая, но все же…
Мы говорим бесконечно: из изданных книг так же трудно «вылезти», как и из разговора.
— Смысл издания таких сборников — это и само по себе сохранение документов, которые просто могут потеряться или истлеть от времени, — рассказывает Роман, — и введение их в научный оборот. Ведь то, что мы видим, — это источники информации, свидетельства с зафиксированными в них историческими фактами. А в чем наша, скажем, «миссия»? В том, что на страницах этих книг десятки людей вновь обретают свои жизни. Мы делаем все для того, чтобы упомянутый в письме или дневнике Иванов или Лившиц заново обрел свою биографию, мы вытаскиваем из забвения имена. Ну и педагогическая составляющая… Ведь когда мы говорим об исторической памяти, мы часто чрезмерно увлекаемся монументальными формами. Перемещение фронтов, статистика со многими нулями для современного читателя абстракция. А авторы писем и дневников адаптируют масштабные исторические события к понятному уровню, показывают глобальное через свое восприятие. И читатель ведет разговор не со статистикой, не с картой, а с человеком. И потом на эти письма отлично ложится изучение истории во всем ее масштабе.
— А есть что-то такое, что вас шокирует до сих пор? — спрашиваю напоследок Леонида.
— В части ужасов войны уже ничего. Другое… Осознание того, что нет такого дна, куда бы не опустилось человеческое существо. Я о том, как выдавали на смерть иногда своих близких, даже родственников. И в это же время рядом — буквально недосягаемая вершина человеческого подвига-любви, верности. Когда муж русский идет на расстрел вместе с женой-еврейкой и их ребенком. Сам идет, добровольно...
...После центра «Холокост» мне нужно на улицу Шухова. Решив, что добреду до Садового кольца и сяду на «Б», а от Октябрьской добегу пешком, пускаюсь в путешествие. В автобусе открываю сборник. И проезжаю нужную остановку, зачитавшись перепиской супругов, Сергея Березнера и Ольги Подвойской. Плен, четыре года тишины, он пишет со страхом после стольких лет молчания: «Кто ты мне сейчас, любимая?» У него туберкулез, он болен, он поймет, если она уже вышла замуж, нет никаких претензий, но жалости он не примет ни за что… И ответ: она четыре года не сомневалась, что он жив. И ждала. И не переставала любить.
Сквозь слезы читаю ссылку и вздрагиваю от совпадения: перед войной супруги получили квартиру на Шаболовке, в Сиротском переулке. Том, куда я и еду, ведь он давно называется улицей Шухова. И это — знак. Все не просто так. Мы тоже связаны невидимой нитью, через годы.
ФАКТ
— Более 2,7 млн евреев, проживавших на территории СССР на 22 июня 1941 года, погибли от рук нацистов и их пособников.
— Систематическое уничтожение еврейского населения нацистами было начато (впервые в Европе) сразу после нападения Германии на СССР. В нем участвовали 4 айнзацгруппы СС «А»,«В», «С» и «D».
— Айнзацгруппы уничтожали всех евреев в сельской местности, а также в городах в зоне немецкой военной администрации (восточнее Днепра). Уничтожение часто проводилось в самих населенных пунктах на глазах у других жителей. В зоне гражданской администрации было создано несколько сот гетто, самые крупные из которых, в Минске, Каунасе и Вильнюсе, просуществовали до середины 1943 года.
Нацисты рассматривали гетто как промежуточный этап в «окончательном решении» еврейского вопроса.