Новый газопровод из Туркмении в Китай – конкуренция реальная или мнимая

После саммита в китайском Сиане, где в один пунктов совместной декларации Китая и стран Центральной (общепринято у нас – Средней) Азии вошло решение ускорить строительство четвертой нитки газопровода из Туркмении, в России стали появляться сообщения о том, что в свою очередь и Москва подпишет дополнительные объемы трубопроводных поставок. Тем более что российские представители летели в Китай буквально следом, только не в Сиань, а в Шанхай, да и технические вопросы по второй ветке из России в Китай согласованы.

Китай ответил со своей спецификой

Договоренности такого рода в Шанхае не появились, а у нас пошли сообщения в том ключе, что, дескать, после сианьского саммита «Россия уступила Пекину Среднюю Азию», а следом и возможность роста газового экспорта, т. е. «уступила и газовый рынок Туркмении».

Как рассматривалось в материале «Саммит "Китай – Центральная Азия" стал исключительно важным для России», вопрос уступок в плане геополитических схем и проектов по большому счету зависит от целей и выбранной модели. В Сиане Пекин предложил странам региона войти в свой производственный контур, т. е. формировать совместно стоимость. В Шанхае с Россией обсуждались вопросы торговли.

Это отражает специфику китайской геополитической модели, а вот насколько это соответствует нашим целям и задачам, тут надо еще разбираться, потому что в плане деклараций институт ЕАЭС закладывался как проект по формированию как раз единой стоимости, но в реальности он как выполнял, так и выполняет роль регулятора торговых операций и вопросов реэкспорта.

Соответственно и та сторона, которая проводит экспертную оценку, должна прежде всего определиться с точкой отсчета – оценивать со стороны декларативной или фактической, что принимать за основу.

С вопросами газовой и шире углеводородной сферы зачастую все складывается еще сложнее: бывает, что сырье ходит между производителями и покупателями своим чередом, а политические декларации и проекты – своим. Зачастую стороны буквально вынуждены вести углеводородную торговлю – просто вопреки своим геополитическим концепциям, и за примерами тут далеко не надо ходить.

Поэтому каждое утверждение о выгодах или убытках каждой конкретной стороны надо еще рассматривать с разных сторон, чтобы в итоге не выяснилось, что «не в карты, а в шахматы, не выиграл, а проиграл» и т. д.

Для Туркмении дополнительный гарантированный сбыт природного газа в Китай – это, несомненно, благо, поскольку страна уже долгое время не может существенно нарастить бюджетные поступления. А вот является ли этот вопрос «конкурентным» для России и не используется ли тут подмена понятий ради звучного нарратива, тут надо предметно разбираться и прежде всего посмотреть на структуру отраслевого баланса даже не Туркменистана, а главного потребителя – Китая.

Стратегические договоренности между Россией и Китаем в газовой сфере вышли в практическую плоскость в 2015 году. Здесь можно искать точку «восточного разворота», однако проекты такого рода длительны, ведь то, что сегодня называется «Сила Сибири», имеет в основе проекты от середины 1990-х годов. Приход Д. Трампа с его откровенно антикитайской программой и последовавшие ограничения в торговле вызвали у Пекина ответную реакцию – Китай ввел пошлины на американский СПГ, стал сокращать американский импорт.

В 2018 году в Китае принимается среднесрочная, но концептуальная программа «Победа в битве за голубое небо», где прямо ставились задачи по расширению газовой генерации взамен генерации угольной. Но почему-то в обзорах, с которыми приходится встречаться, зачастую можно увидеть все, кроме того, что у самого Китая имеются определенные проблемы с переходом от целей и задач к конкретному системному плану.

Интересы поставщиков понятны – и российских, и среднеазиатских, Мьянмы, Австралии, Катара, как понятен и тот факт, что принципиально экономике Китая надо больше и больше. А вот тот момент, что в самом Китае с реализацией концепций тоже могут быть проблемы, этот момент выпадал из обзоров совсем.

Основная масса населения Поднебесной, как и экономическая активность, сконцентрированы вдоль побережья и морской торговли. С точки зрения роста или снижения приоритетов относительно СПГ тут объективно работает тот фактор, что с помощью СПГ можно относительно гибко реагировать на рост или замедление указанной экономической активности. Добавим сюда то, что Китай обладает крупными собственными шельфовыми запасами на юге, что серьезно влияет на понимание морских границ. Совместим одно с другим и получим, что Китай неизбежно будет нацелен самым существенным образом развивать направление СПГ.

И Китай ответил на это со своей спецификой, вложившись в постройку широкой сети малотоннажных заводов по сжижению. Если в США был своеобразный «сланцевый бум», то в Китае бум малотоннажного сжижения – более 200 производств за пять лет. Имеются программы даже по экспорту китайского СПГ. Соответственно не должно сегодня удивлять и то, что Китай свободно наращивает наши объемы сжиженного газа, готов наращивать покупку дальше, но при этом может подтормаживать проекты поставок по трубам.

Потому что у поставок по трубам в Китае есть своя специфика. В Китае имеются внутренние месторождения, где можно добывать сырье как традиционным способом, так и посредством гидроразрыва (сланец). С учетом «сибирских расстояний», а также особенностей концентрации промышленности и населения, китайцы не имели и не имеют никакого желания тянуть трубу в центр, на северо-восток и к побережью только для чистого импорта сырья. Газовые нитки так или иначе завязаны на развитие собственной добычи.

Вполне логично, что проект «Сила Сибири-2», а также действующий маршрут из трех веток «Туркмения – Узбекистан – Казахстан – Китай» (А, В, С) выходят в Китае на Джунгарский бассейн добычи, четвертая нитка через Киргизию и Таджикистан (D), о которой так эмоционально писали последнее время, на Таримский бассейн. Все вместе они двигаются через еще один кластер добычи в Ордосе и только потом уходят к основному потребителю.

Именно поэтому проектов по трубопроводам так много, а в реальности до финала доходят единицы – надо не только согласовать межстрановые интересы, но еще и интегрировать эти трубы в план собственной добычи и собственного регионального экономического развития. Без такой интеграции для того же Китая нет экономического смысла тянуть трубу по камням и пескам, учитывая то, что около 4 тыс. километров китайцам надо проложить за свой счет. Ведь, когда речь шла о «Северных потоках», то их тянули не просто к точке входа, а к целой работающей и разветвленной системе внутренних ниток, хранилищ, электростанций и сетей.

Четвертая «туркменская» газовая нитка была в проекте подписана еще в 2014 году, а к стадии практической реализации подошла только к 2022 году. Никого не смущал в 2014 году этот проект, и не выходили десятки материалов на тему «Китай предпочел Россию Туркмении», хотя первоначальный вариант предусматривал не 15 млрд куб. м, как сегодня, а все 30 млрд. Когда китайцы тянули газопровод из Мьянмы, почему-то никто не говорил, что, мол, «Мьянма заместила Россию на рынке китайского газа».

Сегодня отраслевой баланс у Китая выглядит следующим образом. Общее годовое потребление природного газа около 360 млрд куб. м, из которых 202 млрд – это внутреннее производство (48 %) и 158 млрд приходится на импорт. За четыре последних года импорт Китай сократил на 4 % и намерен делать это и дальше по 1–1,5 % в год, но и общий спрос возрастает год от года на 6–7 % и к 2030 году, по прогнозам китайской госкорпорации CNPC, уже будет описываться значениями 530–540 млрд куб. м.

Это означает, что с текущими темпами роста собственной базы Китай приблизит показатели внутреннего производства к значению 240 млрд куб. м, а импортировать придется уже не 158 млрд, а все 300 млрд куб. м. Даже если взять самые пессимистические оценки по потреблению к 2030 году – 475 млрд, а прогноз по росту собственного производства, наоборот, оптимистично принять за +2,7 % в год, то и в этом случае импортировать Пекину придется 229 млрд куб. м.

Однако в таком разлете итогов прогнозов скрыта причина, по которой Китай так специфически отбирает новые проекты, если минимум годового прироста импорта – это 9,6 млрд, а прогнозный максимум 17,7 млрд, то как распределить между собой каналы трубопроводные и морские? Это не тривиальная задача. И не только морские объемы по СПГ надо подстраховывать, но и трубопроводные – Казахстан и Узбекистан годами ранее подписали объемы поставок почти по 10 млрд в год, а в итоге поставки по 1,5 млрд.

В структуре импорта на долю СПГ приходится 58 % (92 млрд) и 42 % на сетевые трубопроводные поставки. Россия участвует в поставках по каждому направлению. За прошлый год мы продали Пекину своего СПГ 9,2 млрд куб. м (в пересчете) или 10 % от данного направления импорта Китаем, а трубами по «Силе Сибири-1» поставили 15,5 млрд или 42 % от экспортной производительности магистрали.

Для Сибири останется побольше

Удивительно, но факт: нарастить поставки морем мы смогли даже быстрее, чем стороны смогли «освоить» рост по трубам – в 2,4 раза против 1,5.

Здесь становится понятно, почему четвертая нитка туркменского газопровода имеет показатели не 30 млрд куб. м в год, как в изначальном проекте, а 15 млрд, а также сложности расчета по запуску «Силы Сибири-2», эксплуатационная мощность которого вообще по проекту приближается к 62 млрд куб. м в год. Поставки СПГ можно гибко регулировать, от годовых планов и прогнозов по росту экономики, а вот трубами регулировать закупку сложнее.

Получается, что в данном случае играет роль даже не какая-то особая региональная политика Китая и конкуренция туркменской трубы и российской, а проблемы оценки прироста экономики Китая не только в номинальных рамках «Стратегии 2030», но по фактическим результатам. А они следующие – до 2020 года экономический рост составлял 6–7 % в год, сейчас 3,3–3,9 %.

Северная ветка из России недозагружена, поставки нашего СПГ имеют не просто тренд на увеличение, на это работает политическая ситуация. А выпавшие по объективным причинам поставки от Казахстана и Узбекистана по конкретному направлению имеет смысл заместить с некоторым плюсом и с учетом того, что Китай привязывает к себе Киргизию и Таджикистан – поэтому решение по четвертой ветке из Туркмении на 15 млрд куб. м логично, а вот строить мегалитическую «Силу Сибири-2» на этом же географическом направлении ради дополнительных 15 млрд куб. м в год, очевидно, пока избыточно. Только это не конкуренция проектов, а следствие китайской экономической географии и проблем с реалиями и прогнозами экономического роста.

Для России сейчас жизненно важно заместить европейские объемы, это бюджетные поступления, да и средства в разведку и добычу вложены колоссальные. Но есть и реалии – те самые +3,3 % экономического роста Китая, который не может подписывать такие магистрали без уверенности, что его потребление будет расти согласно наиболее оптимистичным прогнозам. И дело тут уже не в том, что «туркменский газ победил российский», а в том, что рост экономической активности в мире описывается значениями статистической погрешности.

Для нас это проблема с экспортными объемами, но сводить ее к геополитическим нарративам, значит смещать акценты и уводить обсуждение в эмоциональную сферу. Пока мир не пришел к пониманию того, как обеспечить экономический рост, искать применение крупным объемам сырья придется за счет развития прежде всего внутреннего рынка. Китайский сырьевой импорт был изначально сильно диверсифицирован, а мы серьезно стали входить в него довольно поздно.

Вообще вместо того, чтобы обсуждать тему «конкуренции с Туркменией за китайский рынок», в первую очередь желательно было бы определиться с тем, как видят на восемь лет вперед структуру своего рынка сами китайцы и не окажется ли так, что наши ожидания от его потребностей были излишне оптимистичными.

Так что в кои-то веки действительно можно согласиться с О. Дерипаской, который после форума в Шанхае отметил: