Пианист Петр Айду: Во время экономических кризисов интерес к «взрывным» идеям возрастает

Композитор и пианист Петр Айду умеет открывать новые смыслы в традиционных вещах: подает старинную музыку не менее современной, чем авангард, а во времена процветания дирижерского искусства продвигает «Персимфанс» — оркестр, играющий самую разную и сложную академическую музыку без привычного человека за пультом. В этом году коллективу исполняется 100 лет. О юбилее, которого могло и не быть, Петр Айду рассказал в интервью ФАН.

— В 2022 году исполняется 100 лет с момента первого концерта «Персимфанса», просуществовавшего чуть более десяти лет и распущенного по распоряжению тогдашних властей. Для вас этот нюанс принципиален?

— В жизни каждого долгосрочного проекта, как правило, происходят взлеты и падения, моменты процветания и, наоборот, творческого кризиса. Даже случаются периоды приостановки деятельности по самым разным причинам. Ситуация с «Персимфансом» при этом представляется уникальной, ведь он, появившись в 1922 году, реально существует и дает концерты в общей сложности 24 года. Все знают день первого концерта «Персимфанса» — 13 февраля, но точной даты закрытия проекта нет. Принято считать, что оркестр перестал давать концерты в 1932 году, но коллектив изредка все же выступал и в течение последующих двух лет. Иными словами — остановка его деятельности была постепенной, плавной. «Персимфанс» как бы растворился в воздухе и через 75 лет снова материализовался, как я считаю, в нужное время и в нужном месте (смеется).

— Ваша идея воссоздать коллектив в 2008 году — это творческий порыв или фронда?

— Мне показалось несправедливым, что о таком ярком явлении в отечественной культуре, как «Персимфанс», напрочь забыли. Коллектив, гремевший яркими концертами, вычеркнули из музыкальной истории, хотя в первых его составах играли профессионалы высшего порядка, профессора Московской консерватории, практически все основатели нынешних инструментальных школ.

— Вас не смутило, что желание воссоздать «Персимфанс» совпало с началом экономического кризиса, поэтому финансовой помощи на деятельность оркестра ждать было неоткуда?

— То искусство, которым я занимаюсь, не является мейнстримным. Кстати, я заметил, что во время экономических кризисов, когда у людей становится меньше денег, интерес к креативу, взрывным, нестандартным идеям возрастает. Фокус внимания от финансовых проблем смещается к духовным вещам, на нематериальные ценности... К слову сказать, тот же «Персимфанс» возник во времена глубочайшего кризиса симфонической музыки в нашей стране в целом и в Москве в частности. В столице был единственный оркестр — в Большом театре, а городского не было, это место и занял «Персимфанс», перешедший со временем под крыло Моссовета.

Но в первые годы работы у «Персимфанса» были и серьезные материальные проблемы, и организационные. Поэтому решение о воссоздании этого уникального коллектива никак не было завязано на перспективе получить много денег и раскрутить на них новый проект. На тот момент в Москве был уже не один, а десятки оркестров. Я и мои единомышленники посчитали, что пришло время для поисков, чтобы разнообразить музыкальный ландшафт столицы. Мы захотели поэкспериментировать и поиграть самые разные произведения без привычного дирижера. Протеста как такового в этом шаге не было; мы, возможно, лишь в нарушение принятых правил ни у кого не спрашивали разрешения собраться для совместного творчества.

— Кто сегодня играет в «Персимфансе»?

— «Персимфанс» в его нынешнем виде — не просто оркестр или ансамбль в привычном понимании. У нас нет структуры, а количество музыкантов варьируется, отсутствуют господдержка, ежемесячная зарплатная ведомость. Мы собрание единомышленников, находящихся в свободном полете, в непрерывном движении вперед. Но у нас есть костяк музыкантов, которые в коллективе играют все 13 лет с момента его перезапуска. У нас есть два потомственных персимфановца — Петр Кондрашин, внук дирижера, народного артиста СССР Кирилла Кондрашина (чьи родители играли 100 лет назад в «Персимфансе»), и Дмитрий Прокофьев, внук виолончелиста Сапожникова, участника «Персимфанса» с первых лет его основания. Этот пример символичен. Но мы также охотно встречаем новых участников, причем возраст значения не имеет. Среди участников «Персимфанса» — музыканты всех поколений и национальностей. Главное — это уровень владения своим инструментом и понимание музыки в самых разных ее стилистических проявлениях. Нынешний состав исполнителей — это музыкальный срез сегодняшней Москвы, хотя у нас были случаи, когда к нам присоединялись и зарубежные музыканты.

— Нынешний «Персимфанс» — это историческая реконструкция эксперимента 1920-х годов или у коллектива своя философия?

— Одна из целей «Персимфанса» — возможность играть интересную именно нам музыку, а не ту, которую кто-то навязал, например, концертные организации. К сожалению, по своей фортепианной практике, когда я выступал с оркестрами, я знаю, как трудно предложить оркестру исполнить произведение, которое ты хочешь сыграть. Академические музыканты в большинстве своем не любят браться за малоизвестные сочинения, считая, что их редкое появление в афише — свидетельство «ущербности». В результате образовалась, условно говоря, оркестровая полка, на которой собраны проверенные годами шедевры в золотых переплетах. Их играют из года в год, из века в век и будут еще играть через столетия... У «Персимфанса» в плане репертуара — нотный шкаф, содержимое которого постоянно пополняется, так как каждый участник нашего оркестра может предложить сыграть приглянувшееся ему сочинение в любом жанре. Мы играем и ту музыку, которую играл «Персимфанс» 100 лет назад, но подаем ее по-другому. Интерпретация — вещь тонкая. Я, например, считаю, что старинная музыка не менее современная, чем авангард. Многие новые сочинения, которые играли 100 лет назад персимфановцы, сегодня уже считаются классикой... Но задача полной реконструкции проекта не стоит: мы не повторяем тот «Персимфанс» — мы его продолжаем. Дело ответственное, ведь репертуар советского «Персимфанса» охватывал огромные пласты симфонической музыки.

— Тем не менее многие современные музыканты считают, что у оркестра без дирижера все-таки есть репертуарные ограничения: одно дело — исполнять, сидя кружком, Моцарта, и другое — позднего Малера. Готовы поспорить?

— Я наслышан о таких разговорах, и они мне, честно говоря, непонятны. Чтобы делать такие утверждения, нужно сравнивать исполнение сочинения того же Малера с дирижером и без него. Первый вариант мы слышали многократно, второй — ни разу. Мы обязательно рано или поздно исполним что-то из симфонического наследия Малера, и тогда можно будет рассуждать о том, плохо или хорошо мы справились со сложнейшей партитурой. Причем лучше вести спор или диалог, после того как мы выступим с такой программой не единожды, а раз так 50. Но в контексте поднятой темы нужно сказать, что неправильно сформулирована сама тема дискуссии. Вопрос не в том, есть ли за пультом симфонического оркестра дирижер или его нет. По большому счету, у произведения двое родителей — это композитор, его сочинивший, и музыканты, донесшие до зрителей звуки, изложенные на бумаге. Функция дирижера сводится к интерпретации произведения. Поэтому уместнее сравнивать звучание оркестра с разными дирижерами, исполняющими одно и то же сочинение. Оркестр без привычного человека за пультом — это не отрицание дирижерской профессии. Это лишь разные форматы подачи музыкального материала, которые могут параллельно существовать в современной концертной деятельности. Поэтому никакой теории заговора по отношению к классическим оркестрам с нашей стороны нет (смеется).

— На мероприятия в рамках празднования юбилея оркестра Вы попросили финансовую помощь у Фонда президентских грантов. Есть решение по заявке?

— Решение отрицательное, грант мы в этот раз не получили. Никакой трагедии в таком результате я не вижу и отношусь к случившемуся с пониманием. На всех денег не хватит, может, были более интересные заявки, чем наша. Предыдущее же обращение за грантом было положительным. На эти средства мы смогли дать серию концертов в зале «Зарядье» с интересными программами. Одну даже назову, потому как считаю ее безумно удачной. Мы сыграли пьесы для симфонического оркестра «Море» Дебюсси и сочинение Кевина Воланса, ныне живущего южноафриканского композитора. Мы исполнили его Второй фортепианный концерт («Atlantic crossing». — Прим. ФАН). Таких неизвестных широкой публике шедевров множество, и мы будем их исполнять и в будущем. Отсутствие грантовой помощи не станет помехой для реализации наших дальнейших планов. Юбилейный концерт 13 февраля мы проведем, тем более очень почетно, что для праздничного вечера свою главную площадку нам предложила Московская филармония — событие состоится в Концертном зале имени Чайковского.

Петр Айду родился в 1976 году. Закончил Московскую консерваторию по классу фортепиано и органа, аспирантуру, Высшую школу музыки и театра в Ганновере (Германия) по историческим инструментам (клавесин, хаммер-клавир, лютня). Лауреат 1-й премии и Гран-при Международного конкурса пианистов в Цинциннати (США, 1991), 2-й премии в Риме (1997), солист Московской филармонии. В настоящее время преподает фортепиано, клавесин и камерный ансамбль в Московской консерватории.

Петр Айду — автор множества звуковых перформансов и инсталляций. Его спектакль «Реконструкция утопии» в театре «Школа драматического искусства» получил Гран-при премии Сергея Курехина 2013 года в области современного искусства. Другая большая работа — акустический перформанс «Звуковые ландшафты» (2015) — удостоена российской национальной театральной премии «Золотая маска».