«Дуэли не было – было убийство»
Учеником девятого класса я начал вести дневник. Первые несовершенные стихи, юношеские размышления... Одним словом, ничего интересного. И я давно бы о нём забыл, если бы не эпиграф. Да, на обложке этого дневника были строки Михаила Юрьевича Лермонтова:
Есть речи – значенье
Темно иль ничтожно,
Но им без волненья
Внимать невозможно...
Вот они с того самого времени всегда со мной. Как часто самые простые слова или ничтожные мысли переворачивают наше сознание или даже жизнь. Как часто именно случайные или неосторожные фразы оказываются вдруг всемогущими. И сила их огромна. И казалось бы, забери неуместное слово обратно или не обрати на него внимание... Ан нет – не получается, невозможно... И оно начинает верховодить!
История трагической смерти Михаила Лермонтова началась с простых, казалось бы, слов. Мгновение, чуть более протяжный аккорд музыкальной пьесы или громкий смех могли бы заглушить, стереть неосторожную реплику, и всё сложилось бы по-другому. Или нет? Или слово всемогуще?..
* * *
Три грации Пятигорска – Эмилия, Аграфена и Надежда – летом 1841 года оказались в гуще событий, в центре которых был Михаил Лермонтов. 8 июля состоялся знаменитый бал в гроте Дианы возле Николаевских ванн, устроителями которого были друзья поэта. Этот бал очень долго и с восхищением вспоминали в Пятигорске. Декабрист Н.И. Лорер писал, что на балу «Лермонтов много танцевал, да и всё общество было как-то особенно настроено к веселью». Но был ли Лермонтов так безотчётно весел, как об этом вспоминали многие? Не прикрывал ли он весёлостью свою тоску, предчувствуя себя обречённым? Поздно ночью после этого бала на пятигорском бульваре поэт неожиданно встретился со своим однокашником по юнкерской школе П.А. Гвоздевым, и, как вспоминал Гвоздев, в разговоре Лермонтов между прочим сказал ему: «Чувствую – мне очень мало осталось жить». Ему действительно оставалось жить всего неделю. Через 5 дней, 13 июля, на вечере в доме Верзилиных произошла ссора Лермонтова с Мартыновым.
Яков Костенецкий, встречавшийся с Мартыновым на Кавказе в 1839 и 1841 годах, писал о нём так: «Это был очень красивый молодой гвардейский офицер, блондин со вздёрнутым носом и высокого роста. Он был всегда очень любезен, весел, порядочно пел под фортепиано романсы и был полон надежд на свою будущность: он всегда мечтал о чинах и орденах и думал не иначе как дослужиться на Кавказе до генеральского чина. После он уехал в Гребенской казачий полк, куда был прикомандирован, и в 1841 году я увидел его в Пятигорске. Но в каком положении! Вместо генеральского чина он был в отставке всего майором, не имел никакого ордена и из весёлого и светского молодого человека сделался каким-то дикарём: отрастил огромные бакенбарды, в простом черкесском костюме, с огромным кинжалом, в нахлобученной белой папахе, мрачный и молчаливый».
Вот как описывает вечер 13 июля Эмилия Клингенберг: «По воскресеньям бывали собрания в ресторации, и вот именно 13 июля собралось к нам несколько девиц и мужчин, и порешили не ехать в собрание, а провести этот вечер дома, находя это и приятнее, и веселее. Я не говорила и не танцевала с Лермонтовым, потому что в этот вечер он продолжал свои поддразнивания. Тогда, переменив тон насмешки, он сказал мне: «Мадемуазель Эмилия, прошу Вас на один только тур вальса в последний раз в моей жизни». – «Ну уж так и быть, в последний раз пойдёмте». Михаил Юрьевич дал слово не сердить меня больше, и мы, провальсировав, уселись мирно разговаривать. Увидели Мартынова, разговаривающего очень любезно с младшей сестрой моей Надеждой, стоя у рояля, на котором играл Трубецкой. Не выдержал Лермонтов и начал острить на его счёт, называя его «горцем с большим кинжалом». Надо же было так случиться, что, когда Трубецкой ударил последний аккорд, слово «горец» раздалось по всей зале. Мартынов побледнел, закусил губы, глаза его сверкнули гневом; он подошёл к нам и голосом весьма сдержанным сказал Лермонтову: «Сколько раз просил я Вас оставить свои шутки при дамах?» – и так быстро отвернулся и отошёл прочь, что не дал и опомниться Лермонтову, а на моё замечание «Язык мой – враг мой» Михаил Юрьевич отвечал спокойно: «Это ничего, завтра мы будем добрыми друзьями». Танцы продолжились, я думала, что тем кончилась вся ссора».
Однако на этом ссора не кончилась. Пётр Диков, со слов своего дяди В.Н. Дикова (в 1841-м он был женихом Аграфены Верзилиной), писал: «Когда они отошли от дому на порядочное расстояние, Мартынов подошёл к Лермонтову и сказал ему:
– Лермонтов, я тобой обижен, моё терпение лопнуло: мы будем завтра стреляться; ты должен удовлетворить мою обиду.
Лермонтов громко рассмеялся:
– Ты вызываешь меня на дуэль? Знаешь, Мартынов, я советую тебе зайти на гауптвахту и взять вместо пистолета хоть одно орудие; послушай, это орудие вернее – промаху не даст, а силы поднять у тебя станет. (Лермонтов намекал на то, что Мартынов плохо стрелял.)
Все офицеры захохотали. Мартынов взбесился:
– Ты не думай, что это была шутка с моей стороны.
Лермонтов засмеялся. Тут, видя, что дело идёт к ссоре, офицеры подступили к ним и стали говорить, чтобы они разошлись».
Но Мартынов остался непреклонен, и дуэль была назначена на 15 июля. Согласно сословным понятиям того времени поединок считался действенным и благородным средством удовлетворения оскорблённой чести, и лучшие люди России, порой относившиеся к дуэли как к предрассудку, становились участниками, а иногда и жертвами этой старинной дворянской традиции, которая в России окончательно изжила себя только в XX веке.
И здесь надо пояснить: поединок считался честным и одобрялся светом, если отвечал следующим непременным требованиям:
Дуэли должны предшествовать вызов оскорблённого и принятие вызова оскорбителем. Вызов может быть устным и письменным. Письменный вызов назывался картелью. Вызов мог передать либо сам оскорблённый, либо его секунданты.
Наличие секундантов – непременное требование дуэли. Выбирались один или два секунданта с каждой стороны. По французскому обычаю бой без секундантов не почитался дуэлью. Присутствие секундантов служило гарантией того, что дуэль не превратится в простую резню или в умышленное посягательство на жизнь и здоровье. Обязанностью секундантов было в первую очередь содействовать примирению противников до дуэли, а если примирение было невозможно, секунданты разрабатывали условие предстоящей дуэли. В случае жестокого оскорбления чести (как, например, дуэль Пушкина и Дантеса) условия дуэли оформлялись письменно.
Условия дуэли (дуэльное соглашение) составлялись в соответствии с бытовавшими правилами и обычаями и с полным «уравнением всех дуэльных случайностей».
Дуэльные соглашения и правила должны были неукоснительно исполняться и дуэлянтами, и секундантами, в противном случае поединок, независимо от его исхода, рассматривался как бесчестный поступок.
С точки зрения соблюдения требований дуэли рассматривались как правильные, неправильные и изменнические или коварные. Дуэль почиталась неправильной, когда вольно или невольно нарушались какие-либо правила или условия.
История последней дуэли Лермонтова до сих пор остаётся загадкой и, вероятно, останется таковой навсегда. Следственная комиссия, начавшая работу на другой день после дуэли, сильно запутала всё дело в угоду живым, обвинив во всём убитого. Между тем московский почт-директор А.Я. Булгаков, ссылаясь на письмо В.С. Голицына из Пятигорска, полученное в Москве 26 июля, записал в своём дневнике: «Когда явились на место, где надобно было драться, Лермонтов, взяв пистолет в руки, повторил торжественно Мартынову, что ему не приходило никогда в голову его обидеть, даже огорчить, что всё это была одна шутка, а что ежели Мартынова это обижает, он готов просить у него прощения не только тут, но везде, где он только захочет! «Стреляй! Стреляй!» – был ответ исступлённого Мартынова. Надлежало начинать Лермонтову, он выстрелил на воздух, желая кончить глупую эту ссору дружелюбно. Не так великодушно думал Мартынов, он был довольно бесчеловечен и злобен, чтобы подойти к самому противнику своему, и выстрелил ему. прямо в сердце. Удар был так силён и верен, что смерть была столь же скоропостижна, как выстрел. Несчастный Лермонтов тотчас испустил дух. Удивительно, что секунданты допустили Мартынова совершить его зверский поступок. Он поступил против всех правил чести и благородства и справедливости. Ежели он хотел, чтобы дуэль совершилась, ему следовало сказать Лермонтову: «Извольте зарядить опять Ваш пистолет. Я Вам советую хорошенько в меня целиться, ибо я буду стараться Вас убить». Так поступил бы благородный храбрый офицер, Мартынов поступил как убийца».
Только около 11 часов вечера тело Лермонтова было привезено в Пятигорск, 17 июля было проведено освидетельствование. В медицинском свидетельстве значилось: «При осмотре оказалось, что пистолетная пуля, попав в правый бок ниже последнего ребра... пробила правое и левое лёгкое, поднимаясь вверх, вышла между 5-м и 6-м ребром левой стороны и прорезала мягкие части плеча, от которой раны поручик Лермонтов мгновенно на месте поединка помер». В газете «Одесский вестник» за 1841 год, № 63, сообщалось: «Пятигорск. 15 июля, около 5 часов вечера, разразилась ужасная буря с молнией и громом: в это самое время между горами Машуком и Бештау скончался лечившийся в Пятигорске М.Ю. Лермонтов».
Интересно, что современники Лермонтова после гибели поэта находили общие черты между дуэлью, которую он сочинил (Печорина и Грушницкого), и дуэлью, на которой погиб. Ю.Ф. Самарин так писал об этом: «Дуэль напоминала некоторые черты из дуэли «Героя нашего времени». Возможно, современники сближали эти дуэли потому, что в персонажах лермонтовского романа видели черты реальных лиц: в Печорине – Лермонтова, а в Грушницком – Мартынова, а может быть, и потому, что оба поединка происходили с грубым нарушением дуэльных правил. Приятель Михаила Юрьевича, храбрейший офицер Руфин Дорохов, летом 1841 года находившийся в Пятигорске, заявлял: «Дуэли не было – было убийство».
Действительно, в этой дуэли произошли два грубых нарушения правил. Формально по счёту «три» дуэль (или первый её этап, вспомним о праве трёх выстрелов) считалась законченной, и Лермонтов с полным правом мог выстрелить в воздух. Но преступный крик секунданта (возможно, происшедший из-за нервного перенапряжения): «Стреляйте!» – спровоцировал уже незаконный выстрел Мартынова, приведший к гибели Лермонтова. Таким образом, Мартынов и секунданты стали соучастниками изменнического убийства. Именно так квалифицировали эту дуэль современники Лермонтова. «Мартынов поступил как убийца» – такой приговор вынесло общество.
...Была ли это дань модной разочарованности или непостижимое прозрение будущности, когда за десять лет до своей кончины совсем юный Лермонтов писал:
Я предузнал мой жребий,
мой конец.
И грусти ранняя
на мне печать.
И как я мучусь,
знает лишь творец,
Но равнодушный мир
не должен знать.
И не забыт умру я. Смерть моя
Ужасна будет; чуждые края
Ей удивятся, а в родной стране
Все проклянут и память
обо мне.
...Кровавая меня могила ждёт,
Могила без молитв
и без креста.
1831 г.
17 июля Лермонтова хоронили. П.Т. Полеводин, петербуржец, лечившийся в Пятигорске, в письме от 21 июля 1841 г. писал: «Всё, что было в Пятигорске, участвовало в его похоронах. Дамы все были в трауре, гроб его до самого кладбища несли штаб- и обер-офицеры, и все без исключения шли пешком до кладбища. Сожаление и ропот публики не умолкали ни на минуту. Тут я невольно вспомнил о похоронах Пушкина. Теперь шестой день после этого печального события, но ропот не умолкает, явно требуют предать виновного всей строгости закона как подлого убийцу. Пушкин Лев Сергеевич, родной брат нашего бессмертного поэта, весьма убит смертью Лермонтова, он был лучший его приятель. Лермонтов обедал в этот день с ним и прочею молодёжью в Шотландке (в шести верстах от Пятигорска) и не сказал ни слова о дуэли, которая должна была состояться через час. Пушкин уверяет, что эта дуэль никогда бы состояться не могла, если б секунданты были не мальчики, она сделана против правил и чести».
Если верить официальным документам, погребение Лермонтова по христианскому обычаю «пето не было», т.к. убитые на дуэли по закону приравнивались к самоубийцам. На пятигорской могиле поэта была положена простая плита с надписью «Михаил». Помните слова поэта? «Кровавая меня могила ждёт / Могила без молитв и без креста.»
...Я родину люблю
И больше многих: средь её полей
Есть место,
где я горесть начал знать,
Есть место,
где я буду отдыхать,
Когда мой прах,
смешавшися с землёй,
Навеки прежний вид
оставит свой.
Борис Шигин, Пенза
P.S. Через девять месяцев тело Лермонтова благодаря хлопотам его бабушки было перевезено из Пятигорска в Тарханы и 23 апреля 1842 года захоронено в семейном склепе, над которым в том же 1842-м была воздвигнута часовня.
По материалам Государственного Лермонтовского музея-заповедника «Тарханы»