«Ректоры ведь на земле находятся»: почему КФУ и все остальные вузы страны провалили наказ Путина?
Итоги программы «5–100»: задача «догнать и перегнать Гарвард» оказалась заранее обреченной
Конфузом обернулась программа «5–100», в соответствии с которой в 2020 году минимум 5 российских вузов должны были войти в сотню лучших мировых учебных заведений. Не попал никто. КФУ, например, закрепился на 370-м месте. Эксперты «БИЗНЕС Online» называют проект изначально не имевшим ничего общего с реальностью, а, чтобы хоть как-то подтянуть отчетность, вузам пришлось пуститься во все тяжкие. В итоге же мы получили коммерческие предприятия, которые только называются университетами.
Чего добился КФУ за 4,66 млрд рублей
Скептики изначально называли проект «5–100», который завершился вместе с 2020 годом, диверсией против российского высшего образования. «Университеты были вынуждены тратить время и силы на наращивание показателей, никак не связанных с реальным развитием, — констатирует в беседе с „БИЗНЕС Online“ заместитель директора центра экономического развития и сертификации Института экономических стратегий РАН Юрий Смыслов. — Позиции в рейтингах — всего лишь один из показателей реальной конкурентоспособности». Впрочем, наш собеседник не сторонник катастрофической точки зрения на проект и он уверен, что из произошедшего надо извлечь урок.
Программу «5–100» запустили в соответствии с указом президента Владимира Путина от 7 мая 2012 года «О мерах по реализации государственной политики в области образования и науки». Задачи — адаптировать российские университеты к мировым стандартам, вывести их на международную арену, повысить престижность российского высшего образования, то есть, по сути, сделать наши университеты такими же глобальными, как у их иностранных коллег. Осязаемым подтверждением успеха должно было стать попадание к 2020 году 5 российских вузов в топ-100 по версии какого-либо из трех мировых университетских рейтингов: Quacquarelli Symonds (QS), Times Higher Education (THE) и Academic Ranking of World Universities (ARWU). В проект вошел 21 отечественный вуз, среди которых государство за эти годы распределило 80 млрд рублей. В топ-100 так никто и не попал, хотя некоторые продвинулись в предметных рейтингах.
Как сообщили «БИЗНЕС Online» в пресс-службе ректора КФУ, на реализацию программы «5–100» Казанский федеральный университет получил (на условии 20-процентного софинансирования за счет собственных средств) 4,66 млрд рублей. Что в итоге? 370-е место в международном рейтинге университетов QS (а стартовал КФУ с 601-го). В топ-100 от THE казанский вуз начинал в 2016 году в группе 301–350, но затем только снижал показатели, оказавшись в 2020-м в группе 601–800. В ARWU казанцы появились в 2019 году в промежутке 801–900, а к 2020-му оказались на позиции 901–1000.
Зато если в 2012 году КФУ не входил ни в один предметный рейтинг, то теперь он представлен на 13 позициях в QS и на 9 — в THE. Есть и попадание в предметные топ-100: «Нефтегазовое дело» (66-е место в QS), «Образование» (90-я позиция в THE). В ARWU учебное заведение отметилось в «Сельскохозяйственных науках», причем стало на этой позиции лучшим среди российских вузов.
Схожие по сути своей результаты и у других 6 лидеров «5–100». Но как быть с тем фактом, что по общему результату ни один из них так и не попал в первую сотню?
«Мы стараемся копировать Запад, но…»
Впрочем, некоторые убеждены, что задание президента выполнено. «Программа была нацелена на попадание ведущих российских вузов в топ-100 мировых институциональных и предметных рейтингов, ведущих международных рейтинговых агентств в сфере высшего образования — QS, THE, ARWU, — утверждает проректор по вопросам экономического и стратегического развития КФУ Марат Сафиуллин. — С этой задачей справился ряд российских университетов».
То есть все дело в том, как посчитать. Тем более, как заверил Сафиуллин, вдохновляют и «промежуточные» успехи. Вуз в 9-й раз прибавил по абсолютному количеству публикаций в международных базах цитирования Web of Science и Scopus; почти вдвое увеличил объем финансирования научных исследований, причем в основном за счет работ для реального сектора экономики; в 10 раз прибавил по количеству иностранных студентов. Также заработали «открытые» лаборатории, куда приглашают ведущих исследователей с собственными проектно-изыскательными работами, а КФУ предоставляет деньги для закупки недостающего оборудования, формирования коллектива, снабжает расходными материалами. Так сформированы 12 «центров превосходства».
Главный же, по Сафиуллину, итог «5–100», — «повышение восприимчивости к преобразованиям, умение ставить амбициозные цели и успешно их достигать в ограниченном временном интервале». Схожей точки зрения придерживается Смыслов: «Проект „5–100“ был одной из первых (если не первой) попыткой осознать место отечественного высшего образования в мировом контексте. Можно ретроспективно придираться к форме, к выбранным критериям, к способам повышения определенных параметров — дров на этом пути наломали немало, но само осознание, что российская система высшего образования существует не сама по себе, а в общемировом контексте, значит очень много».
Но уж слишком эти рассуждения смахивают на апологию не особо вдохновляющего результата. Совсем не случайно в СМИ нет ни одного сообщения об официальном подведении итогов проекта, а ведь завершилась самая дорогая программа в истории новейшего российского образования.
Но обвинять в провале программы только вузы вряд ли справедливо. Как уверен доцент Башкирского государственного университета, философ и публицист в области проблем образования Рустем Вахитов, «5–100» — не что иное, как очередная прихоть начальства. «Пусть весь мир видит, что мы вошли в сотню вузов, — обрисовал ученый в беседе с „БИЗНЕС Online“ позицию идеологов проекта. — Увы, мы живем в эпоху пиара, всеобщего спектакля. И если ЕГЭ, Болонская система — подражание Западу, то „5–100“ — просто показуха, типа «может собственных Платонов… российская земля рождать».
По мнению эксперта, попадание в топ-100 — задача бессмысленная. «Мы стараемся копировать Запад, не учитывая того, что это ранжирование логически объяснимо именно там, — разъясняет Вахитов. — За границей абитуриенты таким образом ориентируются в том, куда поступать. Лучшие университеты США — в Калифорнии. По нашим меркам это провинция, ведь Россия — страна центростремительная, и наши главные вузы — в Москве, Петербурге, в какой-то степени — в Новосибирске, Казани. У нас и без рейтингов все понятно. К тому же, если человек из Йошкар-Олы поступает в МГУ, он едет не просто в университет, но в Москву — город возможностей, нашу русскую Америку. Даже если в Сибири есть вуз с рейтингом выше, чем у МГУ, человек все равно поедет в Москву… За рубежом на рейтинги ориентируется и профессура: там же свободная циркуляция рабочей силы, и человек, создавший себе имя, может поехать по приглашению в университет, где ему предлагают бо́льшую зарплату. А у нас какой смысл? Столичные университеты все равно на голову богаче, и, как провинции не пыжиться, по-другому не получится, поскольку бюджет Москвы равен десятку региональных».
«За этим стоят деньги, и довольно большие»
Есть мнение, что в российских университетах изначально поняли: попадание в сотню нереально, но раз уж под эту затею дают деньги, надо взять их по полной. «Всем, включая руководство, было понятно, что шансов нет, — рассказал „БИЗНЕС Online“ экс-доцент КФУ, профессор департамента социологии петербургского филиала ВШЭ, Искандер Ясавеев. — Чтобы решать такие амбициозные задачи, надо принципиально менять характер управления университетами, поддерживать в них академическую культуру. Это одновременно очень умная и очень долгая, минимум на десятилетие, игра. Поэтому просто попытались получить больше денег».
Некоторые университеты ударились во все тяжкие. Средства, как известно, ежегодно распределялись в соответствии с успехами вузов в рамках «5-100», среди прочего, учитывалась публикационная активность в научных журналах. Но поскольку печататься в ведущих изданиях хлопотно (гигантские и длительные усилия на научную работу), некоторые, чтобы срочно нарастить показатели, прямо-таки оккупировали так называемые мусорные журналы, которые публикуют псевдонаучные статьи за деньги, без процедуры независимого рецензирования.
В 2020 году комиссия РАН по противодействию фальсификации научных исследований выпустила доклад «Иностранные хищные журналы в Scopus и WoS: переводной плагиат и российские недобросовестные авторы». В антирейтинге самых активных клиентов «мусорных журналов» КФУ занял 1-е место с результатом 4850 публикаций. По данным авторов, это 1/5 от общего результата всей российской науки (175 исследованных организаций). «Отдельного упоминания заслуживает Казанский федеральный университет, где к требованию повысить публикационную активность подошли максимально формально и механистически», — указывают авторы доклада.
В 2015-м дело приняло настолько скандальный оборот, что КФУ срезали финансирование по «5-100» — он получил всего 378 млн рублей (годом ранее — 600 млн). Ректор Ильшат Гафуров такую трактовку причин секвестра опроверг, но в 2019 году Миннауки подтвердило, что все обстояло именно так. Как говорит Ясавеев, в КФУ преподавателей попросту поставили перед выбором: либо публикуешься, либо уволим. Это привело к вынужденной публикации в журналах с плохой репутацией: потому что для написания нормальной статьи необходимо два-три года основательной работы.
Но серьезных последствий для КФУ скандал не имел, и уже в 2016-м вуз получил рекордные для себя в рамках «5-100» 900 млн рублей. «Серьезно такие вещи не наказываются, и это только способствует развитию подобных практик», — констатировал в беседе с «БИЗНЕС Online» заместитель директора научно-технической библиотеки Сибирского отделения РАН Денис Косяков — один из авторов исследования о том, какими способами российские вузы увеличивают количество публикаций. По его мнению, причина вседозволенности в том, что «за этим стоят деньги и довольно большие».
По информации Косякова, мусорными публикациями особо отличился Институт управления, экономики и финансов КФУ. Это подтверждается данными комиссии РАН. Среди 27 российских ученых, наиболее активно публиковавшихся в мусорных изданиях — 5 сотрудников КФУ, и двое из них работают в ИУЭФ. Его сотрудники лидируют и в перечне тех, у кого выявлено наибольшее количество статей с переводным плагиатом: из 38 человек — 5 сотрудников КФУ, из них трое — из ИУЭФ (еще двое представляют Елабужский институт КФУ). Переводной плагиат — это переведенные машинным способом либо чужие тексты, либо более ранние статьи соавторов «новой публикации».
В КФУ, кстати, против термина «мусорный журнал» протестуют, дескать, если эти издания реферируются Scopus и Web of Sience, значит, они прошли экспертизу, и их справедливее называть не очень высокорейтинговыми. Но хитрость в том, что, изначально это действительно вполне пристойные издания — пока они выводятся на уровень, необходимый для индексации в международных базах. После этого, по словам Косякова, журнал резко увеличивает количество мусорных публикаций, за два-три года доводит их до запредельного значения, успевает хорошо заработать, после чего его исключают из научных баз данных. Впрочем, скоро на его месте появляется новое аналогичное по уровню издание.
Способен ли западный преподаватель работать наравне с российскими коллегами?
Еще один влияющий на место в рейтингах показатель — количество трудящихся в вузе иностранных ученых, лучше всего — всевозможных лауреатов. По признанию Сафиуллина, успехи КФУ здесь скромны: «Мы в пять раз нарастили численность иностранных научно-педагогических работников. Вместе с тем этого пока недостаточно для формирования полноценной англоязычной среды. Необходимо расширять спектр англоязычных программ, повышать общий уровень владения языком среди преподавательского состава, да и сам уровень входных требований к студентам должен быть выше».
По словам Ясавеева, «были сомнительные попытки приглашения зарубежных профессоров, чтобы они имели двойную аффилиацию». К примеру, вуз привлекает зарубежного ученого, платит ему зарплату, а он приписывает аффилиацию этого университета к своим публикациям. Это явление получило название «покупка академического престижа», говорит Косяков. Но, по всей видимости, иного отношения вузов к выполнению требований об иностранных ученых и трудно было ожидать. По мнению Вахитова, приглашать их вообще нет смысла. Почему один из важнейших критериев международных рейтингов — процент иностранных ученых? Потому, что западные университеты открыты для студентов и преподавателей всего мира. Чем привлекательнее вуз для активно публикующихся в ведущих научных изданиях преподавателей, тем больше он привлекателен для студентов из разных стран, тем выше его позиция в рейтингах.
Возможно ли такое в России? «Да, можно выбить деньги для приглашения нобелевского лауреата, — говорит Вахитов. — Но такое приглашение не имеет смысла из-за того, что в российских вузах нет „свободы учебы“ (она есть формально, но саботируется, особенно в провинции), когда студенты сами формируют свой учебный план, выбирают предметы и преподавателей, и на лекции звезд набиваются полные аудитории». В российском вузе светилу дадут спецкурс, на который будет ходить 10 человек определенного направления, а если студенты других специализаций пожертвуют своими учебными планами ради спецкурса нобелевца, их отчислят.
К тому же, продолжает эксперт, если западный мэтр будет работать наравне с российскими коллегами, у него не останется сил на научную деятельность. Это принципиально важный момент — разница образовательных систем России и Запада. Исторически сложилось так, что за границей центрами научных исследований стали университеты, где преподают не просто педагоги, но действующие ученые. В России же наукой в основном занимаются работники институтов РАН, а вузовские преподаватели ориентированы (за некоторыми исключениями, касающимися, в основном, элитных вузов) на педагогическую деятельность, трансляцию уже имеющегося знания.
Сама организация труда на кафедрах российских вузов исключает их превращение в научные коллективы, констатирует Вахитов. Если в советские времена нагрузка на преподавателей была относительно щадящей — 600-800 часов в год, то сейчас она доходит до 1000 часов. Поэтому в среднестатистическом университете занятия наукой больше имитируются. С введением коммерческих мест студентов становится все больше, количество же преподавателей планомерно сокращается, и свободные часы они отдают написанию учебных программ. То есть даже если профессор склонен к научной работе, он поставлен в такие условия, что полноценно заниматься ей не может.
Нужны ли иностранным студентам российские вузы?
Еще один рейтинговый показатель — количество иностранных студентов. «Мы почти в 10 раз увеличили долю иностранных студентов, — говорит Сафиуллин. — У нас обучаются по всем направлениям почти 11 000 иностранных граждан из 106 стран мира. Вряд ли ошибусь, если скажу, что по абсолютному контингенту иностранцев мы входим в пятерку ведущих вузов России». Наиболее привлекательными для иностранных абитуриентов среди российских вузов оказались институты фундаментальной медицины и биологии; филологии и межкультурной коммуникации; международных отношений; управления, экономики и финансов; геологии и нефтегазовых технологий.
Но и тут не обошлось без перегибов. «Помню, обнаружил на пятом курсе специалитета журналистики китайских студентов, которые вообще не говорили по-русски, — рассказывает Ясавеев. — Они просто не могли сдать ни одного предмета. Но я сразу ощутил давление руководства — эти студенты были нужны для рейтинга университета. В итоге, я сказал, что не могу поставить им оценку, и дальше эту ситуацию разрешал деканат».
А вообще нужны ли иностранным студентам российские университеты? Да, иностранцы приезжают, но очень выборочно, говорит Вахитов. К примеру, в Уфимский государственный нефтяной технический университет едут из стран Магриба, Латинской Америки. Почему? В этом вузе дают качественное, советского уровня, образование дешевле, чем такое же в США.
География иностранных учащихся КФУ красноречива. Так, по данным пресс-службы ректора, странами-лидерами приема-2020 стали Узбекистан (1128), Туркменистан (692), Китай (603), Египет (170), Казахстан (154), Ирак (84), Таджикистан (82). В общем среди иностранных студентов КФУ почти сплошь представители стран третьего мира. Обидно ли это? Как посмотреть. «Необходимо стремиться создавать собственное образовательное пространство, чтобы ребята из Киргизии и Узбекистана приезжали в наши вузы, а затем либо оставались работать в России (но не дворниками, а инженерами и врачами), либо уезжали к себе, крепя евразийское единство», — размышляет Вахитов. А можно взять шире и вспомнить, о чем говорили Александр Панарин, Гейдар Джемаль и в модифицированном виде излагает Максим Калашников. Россия уже вряд ли станет сверхдержавой, объединяющей перспективных и могущественных, зато у нее есть шанс стать сверхдержавой «незападного человечества».
Паломничества в наши вузы молодежи Запада или развитых стран Юго-Восточной Азии ожидать не приходится, ведь мы остаемся периферийной экономикой, а люди едут за знаниями в центр, говорит Вахитов. И даже если нам удастся построить образцовый исследовательский университет, упакованный нобелевскими лауреатами, в него не хлынут иностранные абитуриенты. Мы далеки от метрополии мирового капитализма, а глобальные университеты существуют именно для того, чтобы взращивать его элиту, выкачивая «мозги» со всего мира.
Как это ни парадоксально, данный тезис прекрасно иллюстрируют созданные еще в СССР по западному образцу (с отдельными элементами исследовательских университетов и с лучшими специалистами) МИФИ и МФТИ. В рамках своей специализации они стоят вровень с аналогичными факультетами Гарварда или Кембриджа, готовят специалистов настолько высокого уровня, что они находят работу в Кремниевой долине. Но и перед дверями этих вузов не стоят очереди из иностранцев, желающих там учиться. При всем «западничестве» МФТИ и МИФИ остаются российскими вузами. Более того, как указывает Вахитов, их функция сегодня — перекачивать лучшие молодые «мозги» России и СНГ на Запад.
Всему виной коммерциализация вузов?
Что делать с наследием «5-100»? И накажут ли виновных в провале? Как полагает Смыслов, в явном виде нам их, конечно, не предъявят, хотя налицо и репутационные издержки, и не слишком эффективно потраченные деньги. Впрочем, показательной порки, по его мнению, и не требуется: со стратегической точки зрения важнее осмыслить пройденное. По информации Смыслова, министр науки и высшего образования РФ Валерий Фальков намерен «пересобрать» нацпроект «Наука»: «Одно из ключевых нововведений — ставка на развитие вузовской науки, на работу научных организаций в тесной интеграции с университетами, а не вне их. Отсюда создание научно-образовательных центров по ключевым прорывным направлениям, отсюда программа стратегического академического лидерства, которую готовит Минобрнауки. У университетов будет два пути: становиться опорными для своих отраслей или получать статус национального исследовательского университета и встраиваться в глобальные исследовательские сети».
Вахитов тоже считает, что определенное количество академических вузов необходимо (за счет объединения сил преподавателей и ученых РАН). Но он напоминает, что с этой целью уже создавались федеральные университеты, однако научными центрами они так и не стали. Почему? Очевидно, дело в системном, а то и мировоззренческом сбое. Может быть, начать решать проблему с более очевидных, находящихся в крайней степени накала вопросов? «Подавляющая часть профессорско-преподавательского состава, многие деканы и некоторые ректоры на земле ведь находятся и видят, что происходит — в отличие от идеологов из московских кабинетов, читающих по-английски умные книжки и думающих, как бы благодать, которая где-то расцветает, перенести в край родных осин, — иронизирует Вахитов. — Люди в вузах больше думают, как бы сохранить то, что есть, что мы накопили. Это же боль наша — что происходит с образованием».
Как убежден эксперт, если мы хотим возрождать промышленность, переводить на новый уровень сельское хозяйство, увеличивать количество школ, делать современными больницы, надо думать не о создании чудо-университетов, а о модернизации системы высшего образования и подготовке рядовых специалистов. Вахитов напомнил, что в 1920–30-е годы страна слезала с сырьевой иглы (только зерновой) и стояла перед необходимостью модернизации. И она удалась. За счет чего? Прежде всего, за счет того, что, отбросив эксперименты и вооружившись университетским уставом Александра III, фактически воссоздали дореволюционную систему образования.
Неизбежно придется изменить взгляд на коммерциализацию университетов, в результате которой мы получили предприятия, которые только называются вузами. Бизнес и образование — разные вещи, уверен уфимский преподаватель. Либо мы стремимся к деньгам, но тогда качественного образования не получится, либо сеем разумное, доброе, вечное, но в таком случае быстрых (а может, и вообще никаких) прибылей не получаем. У университета — две главные задачи. Первая — хозяйственная: готовить спецов для страны. Вторая — просветительская: выталкивать с обывательского уровня, учить мыслить категориями народа, цивилизации, добра, справедливости. И получением прибыли такая работа измеряться не может.