Никита Петров: «Альметьевск – это буквально дно древнего моря»

Как нефтяная столица РТ ищет ключ к идентичности через чупаевский камень, «Гестапо» и «Чили», татарские сказки и истории таксистов

Альметьевск — уникальное место, считает известный московский антрополог и фольклорист Никита Петров. Он третий год изучает район и его жителей, а также пишет аналитические отчеты, на основе которых строится паблик-арт-программа «Сказки о золотых яблоках». В интервью «БИЗНЕС Online» ученый рассказал, как сделать так, чтобы в Альметьевск приезжали отдохнуть, и почему не надо стыдиться воспоминаний об экс-главе района Ильшате Фардиеве и его любви к бордюрам.

«ВСЕГДА НУЖЕН КАКОЙ-ТО ВАРЯГ»

— Никита, в своих лекциях вы нередко рассказываете об опыте паблик-арт программы  в Альметьевске. У вас здесь получилось что-то уникальное?

— Мы, в том числе, работаем как прикладные антропологи — дисциплина называется appliedanthropology. Наше исследование «Локальный текст, фольклор и паблик-арт в нефтяном моногороде: Альметьевск» должно повлиять на изменение окружающего пространства. Обычно такое заказывают крупные компании или администрации городов. Например, Нижний Новгород заказал нам исследование к 800-летию города. Нужно было сделать бренд-бук и дизайн-код. Мы провели там месяц. Изучили все: от вывесок до урн, идентичность районов, и тоже писали большой отчет. Есть небольшие исследования, которые касаются какого-то отдельного района Москвы или маленького города. Есть исследование по городским объектам. Например, власти решили построить клуб в конкретном месте, и они не знают, стоит его строить или нет. Поэтому приглашают прикладных антропологов. Последнее, что мы делали, это исследование московского туризма. Турист в Москве — кто он, что он делает, какие у него сценарии потребления и пользования пространством.

Обычно делаешь исследование, которое является частью каких-то других дополнительных работ социологов, урбанистов и прочих, и не очень понимаешь финальный результат — конкретную реализацию того, что ты делаешь. Альметьевск в этом смысле уникальное место. Начиная с 2018 года и заканчивая 2020-м, видишь шаги воплощения того первоначального сценария, который описан в отчете. Не все воплощается, безусловно, и не только то, что было в отчете, но тем не менее.

Ребята (Институт исследования стрит-арта, художники, кураторы) вроде, делают все правильно, и это хорошо. Это большой многолетний лонгитюдный проект, когда воплощается все потихоньку, и когда это развивает не только паблик-арт, но и инфраструктуру города, и влияет на его благоустройство. Замечательный пример, когда на АПТС появляется мурал «Теории происхождения нефти», потом лазерная инсталляция, а вскоре будет индустриальный сквер, где смогут собираться скейтеры. К этому проекту тоже подключаются антропологи, которые делают более мелкие исследования про запросы скейтеров, например, или про дизайн архитектуры. И что самое главное, ты включен не только на этапе сбора информации и переработки (отдаешь отчет заказчику и говоришь: ну ладно, делайте что хотите, ребята), а можешь как-то вмешиваться в процессы, контролировать, чтобы все неплохо было сделано. Лонгитюдность — это важно в подобного рода вещах.

— Вы писали, что на начальном этапе с трудом представляли результат паблик-арт программы в Альметьевске. Для вас это было чем-то новым?

— Не совсем. Это, на самом деле, большая проблема любой, в том числе, российской прикладной антропологии. «Антропология» — довольно модное слово. Вот, приедут люди, что-то нам расскажут, то, что мы не видим своими глазами. И здесь все стопорится на моменте формирования технического задания. Если заказчик говорит четко: мы хотим поставить пандусы или парклеты вот тут, и хотим узнать, какие люди будут ими пользоваться и как, это довольно понятное техзадание. А здесь было так: «Мы хотим сделать паблик-арт программу со „Сказками о золотых яблоках“, Никита, вы занимаетесь фольклором, ездите в экспедиции, сделайте нам что-нибудь такое». Это и плохо и хорошо. Плохо потому, что не понимаешь первоначальное техзадание. Но хорошо, что ты сам его формируешь, и в этом смысле это уникальная свобода.

Я татарского пока не знаю, но знаю про антропологию и фольклористику. А кто понадобится еще? Социологи, религиоведы, носители татарского языка, которые имеют хоть какой-то опыт, и так далее. И дальше мы формируем  команду, техзадание и предъявляем заказчику. Начинаем проектировать, а не просто делать исследование «под ключ».

— Впечатление действительно складывается такое, что этого объема информации, отраженного в арт-объектах, не существовало, а вот вы приехали и показали: смотрите, в каком месте живете…

— На самом деле, существовало. Иногда нужен какой-то варяг, чужой. Есть такое понятие в антропологии homeblindness — слепота к привычному, когда вы не замечаете тонкостей и деталей того, что происходит рядом, потому что это всегда рядом с вами. Как житель Санкт-Петербурга: не ходит все время в музеи, а проходит мимо, зная, что они существуют. Тот же чупаевский камень (горная порода с высоким содержание кальцинита, добываемая в селе Чупаево. Из камня строили первые альметьевские двухэтажки в 1950-х. Согласно биологической теории, нефть произошла из органики дна древнего моря. Считается, что чупаевский камень является доказательством того, что Альметьевск — это территория древнего моря, отсюда такое богатство ресурсов. По городской легенде, в камне находили ракушки, — прим. ред.), альметьевский театр, родники и многое другое. Ну да, мы так живем, а чего об этом говорить? Но когда происходит сравнение, вы читаете и удивляетесь: это про нас, классно, что заметили. В этом вся антропология: увидеть скрытые смыслы, которые обычно оказываются невидимыми. Дальше пишется отчет, начинается ретрансляция текстов.

ГЛОБАЛЬНЫЙ ЭПОС ПОСТИНДУСТРИАЛЬНОГО ГОРОДА И БОРДЮР БОРДЮРОВИЧ

— Многое из того, что воплотилось в паблик-арте в Альметьевске, основано на фольклоре…

— Не только на фольклоре. «Сказки о золотых яблоках» как название программы, думаю, появилось без привязки к фольклору. За основу была взята не только фольклорная традиция, но и устная история. Например, скульптура «Солнечный факел», — это воспоминание людей о тех временах, когда через факелы в городе сжигали попутный газ. Из той же истории чупаевские дома, городские герои и прочее. Я бы здесь слово «фольклор» убрал, слово «сказка» оставил на ответственности Института исследования стрит-арта и добавил бы туда слово «эпос». Это глобальный эпос постиндустриального города, который может воплощаться в очень разных ментальных символах, моделях, концептах и схемах, в «устных традициях». Материал самый разный: воспоминания местных жителей, низовая мифология, то, о чем мы не знаем. Это и концептуальное представление о мире, в том числе в исламской культуре. И куча краеведческих изданий: начиная от исследования узоров и заканчивая музеями, в которых это концентрируется. Все вместе это такой сплав того, что называется культурной традицией.

Иногда еще это называют grass-root: низовой традицией. Но здесь нет никаких уничижительных смыслов. Это наоборот круто, потому что мы знаем ту самую высокую традицию. А что такое высокая традиция — это то, как мы должны себя позиционировать, то, как мы выглядим в глазах других. Книжки, театр альметьевский, прекрасный клуб моржей (очень сожалею, что умер его основатель) — то, что мы предъявляем — смотрите, у нас есть тюркская мифология. Но безумно важно как раз вытащить живую устную традицию: из небытия, семейной памяти, каких-то разговоров, которые есть вокруг (семьи друг с другом, таксистов), предъявить и вытащить в поле publichistory.

— Каким вы увидели Альметьевск?

— Начнем с тех вещей, которыми альметьевцы могут гордиться, как мне кажется. Частью это вошло в отчет. Во-первых, несмотря на то, что это довольно молодой город, здесь работает идея сосуществования совершенно разных людей вместе. Это башкиры, чуваши, кряшены, тептяри, татары казанские, русские… Много-много разных специалистов-нефтяников приезжали из деревень осваивать город. Это сожительство не всегда бесконфликтно, но показывает Альметьевск как точку сборки. Я не буду говорить про детали, мы все об этом знаем: нефтяные вышки, палатки, чупаевский камень.

Вторая важная вещь — это такое транзитное место между городом и деревней. Поскольку Альметьевск довольно молодой город, а часть населения приезжает из сел и снова уезжает в село (там живет, а в городе работает), получается интеграция между городом и деревней, когда сельчане приезжают в город, а город приезжает в село. Этот процесс даже имеет название — «новая сельскость».

Нам кажется, что эта базовая идея (когда ты живешь в городе, но при этом абсолютно свободен на своей земле) показывает собственное отношение к миру, о котором, видимо, нужно заботиться и всячески его оберегать. Может быть, поэтому общественные пространства в городе чуть хуже обустроены, чем у себя дома. Дом, все-таки, немного в другом месте. И задача показать это горожанам, чтобы они свой дом, детство перенесли в городское пространство. Потенциал развития Альметьевска именно в этом. Город довольно маленький, его можно пройти, проехать за небольшое количество времени. Но сообщество велосипедистов, которое тут есть, оно как бы его продлевает в разные стороны: Мактама Нижняя и Верхняя, Кичучатово, Урсала. Плюс система родников в деревнях и за городом, позволяет осуществлять эту связку на пространственном, телесном уровне. Если, например, мы позиционируем город как транзит между селом и городом, то наверняка турист, который приезжает сюда, должен эту идею прочувствовать и понять.

— Будет сельский туризм?

— Агроусадьбы как некая базовая сущность для Альметьевска должны существовать, когда отдельные дома, расположенные в пригороде, селах, гостевые дома со своим хозяйством оказываются своего рода гостиницами. Ты продлеваешь взгляд приезжего за пределы города. Деревня, село, гостеприимство, вкусная еда, отличная вода. Сейчас мы делаем исследование по родникам, и выясняется, что люди ездят на родник не просто за водой, а потому что это воспоминание о том, как они в детстве в деревне брали родниковую воду. Это точка соприкосновения с детством и с родиной.

Я считаю, это самое логичное продолжение всей этой истории. Велосипедисты есть, маршрут наработан, сообщество есть, деревни замечательные. Давайте попробуем сделать так, чтобы турист, приезжая в город в командировку на два дня, не только по делам заходил в «Татнефть» или куда-то еще, а чтобы мог в какой-то момент отдохнуть в Кичучатове, посмотреть музей Ризы Фахретдина и вернуться обратно в Альметьевск.

Наверное, нужно сформировать идею того, что можно приехать в Альметьевск, чтобы отдохнуть. Опыт разных стран и разных агроусадеб, начиная от Польши, заканчивая Германией, Белоруссией показывает, что это делается довольно быстро. Я бы хотел не в этой съемной квартире жить во время экспедиций в Альметьевск, а с удовольствием поехал бы в Кичучатово (такси взять не проблема), где у меня вкусный ужин будет, во дворе гуси гуляют, я могу посмотреть татарскую вышивку, почитать Ризу Фахретдина, могу просто отдохнуть там, где бы у меня не было интернета.

Идей много, на самом деле. Отличная кстати, штука, которая почему-то для многих не оказывается объектом для отображения. Мы все хорошо знаем про уличную преступность и группировки в 90-е годы, память о которых жива в городе. Хотя, конечно, уже этого нет, но тем не менее. Какие-то семейные паттерны строятся на взаимоотношениях: вот, когда я был на улице, меня учили, поэтому ты, сын, делай так. Часто это отображается в неофициальных названиях, которыми славен город и все местные это хорошо знают. Район «Поле чудес» — это новая история, а вот «Гестапо», «Чили», «Спартак», «Франция» более-менее местные вещи (речь идет о вернакулярных районах — прим. ред.). Это такая разметка города через время, которой, мне кажется, можно гордиться. Хотя бы на низовом уровне нанести некий хештег «здесь была Франция», «здесь было Чили». Возможно, это поможет как-то пережить травматичное прошлое.

— Как такие андеграундные идеи проходят у заказчика?

— Я когда с таксистами еду, веду с ними длительные разговоры о том, как в 90-е было все вот это. Я не вижу в этом ничего постыдного. Замалчивание не означает того, что это потом не всколыхнется с новой силой. Мне кажется, это нужно стилистически обыграть. А чего бы этим не гордиться? Ну было такое, да. Может, не все всегда корректно, зато честно. Можно проиграть это в разных формах, и по сути это будет проигрывание травмирующего воспоминания, если это на самом деле травмирует. С другой стороны, по-хорошему, воплощенное в игровой форме, оно, видимо, в реальности не будет воплощено снова. Это базовая история.

Потому что фольклор вообще оказывается сублимацией реальных действий. Это попытка высказать то, что высказать невозможно. Почему если люди рассказывают, это нельзя воплотить в пространстве города? И еще, вроде как постыдный случай — история про одного из мэров Альметьевска, которого называли Бордюр Бордюрович (в конце 1990-х Альметьевский район возглавлял Ильшат Фардиев. Запомнился горожанам тем, что часто менял бордюры, — прим. ред.). Жители города об этом очень хорошо знают, потому что у него была мания делать бордюры везде. Почему стыдно его назвать Бордюром Бордюровичем?

— Это маленький город, здесь очень тесные связи, это может вызвать конфликт.

— Это  противоречие, которое меня поражает. Мы оставляем только предметы гордости, а остальное замалчиваем? В этом смысле полная свобода — это признать свои и сильные, и слабые места и рассказать об этом. А потом кто-то признается: молодец, мужик! И бордюры даже ничего были! Это именно так работает. Чем больше замалчивается, тем больше повода для негативного восприятия.

— Вы хотите, чтобы Альметьевск стал самоироничным?

— Именно! Постирония — это работающая вещь. Не надо, конечно, памятник городить Бордюру Бордюровичу, но, по крайней мере, элементы иронии должны быть. Люди видят, что во власти свои ребята. А другие приезжают, спрашивают: «А кто это? А у нас то же самое!» Где-то бордюр, а где-то плитка.

                                                 «В МОСКВЕ И ПИТЕРЕ ВЫ ТАКОГО НЕ НАЙДЕТЕ»

— Альметьевск достаточно стандартный город: с улицей Ленина, Домом культуры и прочим. Сложно здесь искать уникальный текст?

— Стандартная планировка 50-х годов индустриального города не говорит о стандартности самих жителей. Жители здесь очень нестандартные, интересные. Иногда закрытые, но когда открываются, что-то невероятное происходит. Поэтому вместо того, чтобы говорить сложно или легко, я приведу пример моего любимого рассказчика. Это таксист Шайхулла, который меня просто подвозил. Дядька в фуражке на очень старой машине. Он меня как-то подвез до мурала «Пять чайников», подождал,  потом спросил, что это. Дальше мы начали разговаривать. Мы с ним третий год встречаемся, он мне все время что-то рассказывает. У него замечательная сестра, которая читает Коран, она очень религиозная женщина. Оказалось, у них родственники в близлежащей деревне… И дальше ты понимаешь, что это сеть, которая началась просто с таксиста, и каждый человек вполне позволит себе что-нибудь сказать и может говорить. Но есть некоторая закрытость. Люди считают, что если их спрашивают, нужно отвечать так, как нужно. Мы в таких случаях анонимизируем человека.

Город очень нестандартный, интересный, с деревнями, которые отличаются друг от друга совершенно невероятным образом. Где мишари живут, а где татары, а где русские — это просто три разных мира. Вот улица Ленина, стандартная планировка… А «Макдональдс»? Это ведь тоже почти традиционное. А если мы зайдем во дворы, там будут какие-то скамейки, бабушки, которые совершенно не вписываются в улицу Ленина. Планировка, может, стандартная, но когда едешь по дороге «тещин язык» (находится на выезде из города недалеко от майдана — прим. ред.) и видишь надпись HOLLYWOOD, потом заворачиваешь на ипподром и так далее… Это нестандартно. В Москве и Питере вы такого не найдете. Это именно особенности Альметьевска.

Еще один такой важный момент — дома из чупаевского камня. За пределами Альметьевска это перестает восприниматься как нечто свое. Ну камень и камень, ну дома и дома. И все это входит в градостроительный конфликт: в позапрошлом году дом разрушили, и какая-то семья в палатке жила, насколько я помню. Надо понимать, что чупаевский камень — местная и довольно уникальная штука. Такие дома как минимум нужно сохранять или позиционировать: да, мы снесли, но у нас есть мурал на доме из чупаевского камня. Хоть как-то эту вещь продвигать. И таких вещей очень много. Например, предгорье Урала и море. Альметьевск — это буквально дно древнего моря. И эта тоска по морю выражается в разных локальных текстах, начиная с пляжа и заканчивая Акташским провалом, куда по легенде проваливается тракторист и трактор всплывает где-то в каком-то море. Все это невыразимые вещи, и только антрополог, человек, который может анализировать, вытащит эти смыслы наружу и поймет, как это работает или как это можно потом эксплицировать, выразить.

— Кажется, что в молодом городе сложно найти старинные истории.

— Не забывайте, что город и село — это примерно одно и то же. Ощущение того, что архаика осталась где-то там, очень ошибочное. Это традиция. Мы все это переносим от родителей, прежде всего, и неважно, куда мы переезжаем. Например, есть хорошая идея фольклориста Кирилла Чистова, называется «культура вторичной архаики», когда народ, вроде бы молодой, у которого фольклора почти нет, переезжает на новое место и появляется довольно архаичный фольклор. Так случилось с якутами в ХVI веке. Они сорганизовались и стали петь суперархаический эпос, который очень похож на архаический. Человек всегда приносит с собой какие-то тексты, которые слышал от матери, бабушки или кого-то еще. С другой стороны, есть традиция, которая может переинтерпретироваться и зажить новой жизнью.

КАК КОЗА В СКАЗКЕ О КАМЫРЕ-БАТЫРЕ СТАЛА КОМАНДИРОМ

— А что касается сказок, удалось найти что-то действительно интересное?

— Со сказками здесь сложно, с татарскими сказками большая проблема. Есть свод татарского фольклора, это в основном казанский фольклор. На юго-востоке Татарстана сказки писали очень плохо, и записи хранятся где-то в архивах. Многие из них переведены на русский, даже не переведены, а пересказаны, что приводит к казусным ситуациям. Сказки сохраняются на уровне персонажей, сюжетных ходов и маленьких деталей. Да, у нас есть Батыр, Аждаха, бой Батыра с Аждахой, есть какие-то отдельные персонажи, мифологические рассказы ну, и Габдулла Тукай, который просто весь этот фольклорный фон подобрал под себя. В школе его изучают, и он очень прочно сливается с аутентичной сказочной традицией.

Мы концентрировались и на текстах, которые были опубликованы, но в живом бытовании сказки не смогли записать. Можно сказать, что их нет. Но поизучаем, может, найдем какую-нибудь симпатичную. А такая фольклорная стихия в виде легенд, преданий и мифологических рассказов живее всех живых. Это и пери, и джины, и Су Анасы, хозяин бани, хозяин болота. Но самое интересное для меня — это рассказ про великанов алыпов, которые могут огромные камни кидать друг другу, общаясь таким образом. Есть идея о том, что раньше эти великаны жили здесь. Не скажу, что это уникально. Подобное есть и в Башкирии, для тюркоязычного фольклора это более-менее характерно. Еще есть акэби — это белая бабушка, которая может гадать, предсказывать и дает мудрые советы. И самое интересное — это народный ислам, где суфизм смешивается с народной традицией и появляется предание о мусафирах, путниках, которых ты можешь где-нибудь встретить и которые дадут правильный совет, как поступать в жизни.

Самый известный мусафир — это хызыр Ильяс (Илья), старик в белой одежде, который показывает, правильно ты живешь или нет. В прошлом году мы записали легенду о происхождении одного из родников рядом с Кичучатово. Она звучит так: 40 мусафиров долго шли, устали, стали умирать от жажды. Одна женщина из этой команды была беременна, ребенок в какой-то момент стал бить ножкой в животе, и на этом месте тот самый ключ и забил. С тех пор вода целебная. Много интересных вещей. Например, кто-то подмечает в рамках народного ислама, что когда начинается азан, рыбки поворачиваются в сторону востока и делают движения, будто совершают молитву. Или когда собака голосом предупреждает хозяина, что пора идти на молитву, и многое другое.

— Что происходит с татарской сказкой?

— Если вы посмотрите русскоязычные татарские сказки, только малая часть из них будет основана на нормальных переводах. Есть интересная история, иллюстрирующая эту проблему. Периодически устраиваются чтения, где разные знаковые личности читают стихи, произведения, сказки. И президент Татарстана однажды решил прочитать сказку «Камыр-батыр». Ему принесли русский вариант. Он сказал, что хочет прочитать и по-татарски. Кто-то пытался найти татарский вариант, не знаю, почему не нашли, обратились к нам: ребята, спасайте, нужен татарский вариант. Мы посмотрели в свод татарского фольклора, нашли сказку «Камыр-батыр», там есть несколько неплохих записей. Начали сравнивать, и выяснилось, что это две разные сказки. В 1940–50-е годы, а, может быть, и в 1930-е, много русских поэтов и писателей, вполне себе великих, брали татарскую сказку с каким-то подстрочником и поэтически вольно делали свою сказку, а она потом вошла в свод татарского фольклора. Нам пришлось заново перевести сказку, чтобы нормально звучала.

Там есть совершенно прекрасный случай, я его нежно люблю. Вот этот сказочный зачин про Камыра-батыра: «В те давние-давние времена, когда жили только дед с бабкой, когда у козы была команда…». Это «у козы была команда» вошло во множество переводов. Возникает вопрос, что такое кәҗәкәмәнде? Мы начали искать и выяснили, что это диалектное выражение, но там есть редупликация. В сказках такое бывает, типа шашлык-машлык, вроде бы, означает, когда коза была беременна козленком (но и это не совсем точно). В сюжете сказки появляются два козленка, с которыми играет Камыр-батыр. Мы привели в порядок перевод, но вот это «кәҗәкәмәнде» может быть и «коза была командиром» и «у козы была команда». Похожие вещи могут появляться в каждом случае, когда мы берем татарскую сказку на русском языке. Еще бывает, когда татарская сказка на русском языке переводится заново на татарский, и тогда корней практически не найти. В этом смысле аутентика фольклора очень важна. Это проблема национальных литератур очень многих, которые переводились на русский язык.

— Что с этим делать?

— Я бы сделал международный центр по изучению татарского языка и культуры, куда бы входили ученые различных специальностей и национальностей: религиоведы, сказковеды, социальные антропологи, фольклористы. Это важно. Необходимо сделать ревизию того, что издано, пересобрать, сделать аутентичный материал, публиковать это на английском, немецком, французском языках. Это оказывается первоочередной задачей, чтобы в будущем избегать подобных проблем.

«АЛЬМЕТЬЕВСК ИЩЕТ АЛЬТЕРНАТИВУ РЕСУРСНОСТИ»

— Для чего городу нужен этот проект?

— Город и нефть — это, в общем, одно и то же. «Татнефть» оказывается своего рода и администрацией, она влияет на администрацию и принятие решений, компания оказывается таким неформальным лидером и формальным тоже, поэтому задает политику и риторику. Непонятно, хорошо или плохо, потому что некоторые решения принимаются так: «Татнефть» сказала — значит сделаем. А уж что там на самом деле можно было, мы не знаем. Но с другой стороны, паблик-арт программа — это еще одна попытка освободиться от ресурсности. Когда нефть закончится (и об этом говорил Наиль Маганов), чего делать-то дальше? Наверное, это очень хорошая цель — оставить что-то важное после себя. Она основана на тех чувствах, эмоциях и личных историях людей, которые здесь живут. По крайней мере, чтобы их дети понимали, что их родители оставили им не только 100-милионную тонну нефти, которая добыта была там-то, но еще какие-то эмоциональные штуки вроде воспоминаний.

— Альметьевск в этом плане догнал российскую тенденцию о поиске отечественного героя?

— Это не тенденция, это большой процесс, который называется «брендинг территорий». Он начался в 1990-х годах. В России это связано с празднованием дня города, потом еще деревни подключились. Это проблема поиска идентичности. Когда идентичности нет или она забыта, ее вытаскивают, переизобретают в каком-то смысле. А многие города бьются за право быть родиной Деда Мороза, Кощея Бессмертного, Царевны-лягушки и прочего.

Если бы Альметьевск включился в эту тенденцию, то он стал бы родиной Девон-бабая. Это было бы смешно, и, наверное, отвлекло бы людей от проблем на какое-то время, но в целом, мне кажется, хорошо, что не так. У Альметьевска какой-то свой путь. Когда начиналась эта арт-программа, первоначальный запрос был покрасить хорошо стены. Когда к делу подключаются очень разные люди, покраска происходит на очень хорошем художественном уровне. Я думаю, что «Татнефть» сначала удивилась, потом сказала «отлично», а дальше начинается тот самый процесс, финальный результат которого мы пока не знаем. Это длинная история.

Будет реконструкция нескольких родников, появится еще одно новое парковое пространство, которое можно будет использовать в дальнейшем. Где закончится паблик-арт программа «Сказки о золотых яблоках», я не очень понимаю. Хочется, чтобы не заканчивалось никогда, и поскольку город взял тренд на то, чтобы быть транзитной важной зоной и центром культурных инноваций, мне кажется, этот процесс должен продолжаться.