Как Березовский нанимал себе журналистов
СЕРГЕЙ ДОРЕНКО
Авен: В важнейших коллизиях 90-х годов, включая выборную кампанию 1996 года и потом известную борьбу с Лужковым и Примаковым, ты был на самом острие. Поэтому мое желание поговорить с тобой очень естественно. Начнем хронологически: когда ты познакомился с Борисом?
Доренко: Познакомились мы сначала за кадром, то есть мы не виделись, но уже были знакомы заочно. Это имело принципиальное значение. В июне 1994 года на подъезде к клубу ЛогоВАЗа его взорвали. Он был весь в каком-то мясном фарше из тела собственного водителя, потому что водителя разорвало в клочья, часть лица у него была обожжена.
А: Я был там, я приехал примерно через 15 минут после этого.
Д: А я со съемочной группой приехал, может быть, через часа два, издеваться. И я был абсолютно в гневе.
А: А почему издеваться?
Д: Я скажу почему. Я тогда снимал программу “Подробности”, которая шла в 20:20, после “Вестей”. И я приехал туда с таким пафосом, что подонки богатеи – безусловно, бандиты и негодяи, потому что хороший человек не может быть столь богат, – стреляют друг в друга на наших улицах. Тогда в эфире я сказал, что хотел бы сделать большой полигон, где все эти подонки стреляли бы друг в друга, мучили, пытали, взрывали, резали бы ремни из спин, – специальное место, где мразь разбиралась бы друг с другом. Я сказал: “Мне не жалко Березовского, я в восторге, что его взорвали, но там могла идти учительница и нести кефир. Домой идет, уставшая, ноги болят, и рядом взрывают Березовского. Разве это прилично – мешать добрым людям? Взрывайтесь где-то в специальном месте” – вот о чем я сказал. Борис знал о том, что я снимаю, знал, что мы были единственной съемочной группой на подступах к дому.
А: Вас пустили в дом или вы были снаружи?
Д: Не пустили. Мы снимали его отдаленные рубежи охраны. Там в здании напротив стоял на балконе человек с биноклем и с оружием, кто-то из его людей контролировал, нет ли снайперов, и мы все это сняли. И он смотрел это по телевизору. И вот это сыграло ключевую роль, потому что когда он услышал, как я говорю, что нам не жалко мерзавцев, но нам жалко, что мерзавцы взрываются рядом с нами, – тогда он, весь обожженный, переломанный, в мясе охранника, сказал себе: “Я обязательно добуду этого журналиста, я обязательно с ним познакомлюсь, мы обязательно будем вместе”. Вот такой у него был вывод, необычный.
А: Парадоксальный, да.
Д: В 1995 году мы случайно снова встретились, когда убили Влада Листьева. Это было 1 марта. Надо сказать, что тогда поговорить некогда было – Березовский был мрачен, убит тем, что убили Влада и что сорвется проект “ОРТ”. А я был партнером Ирены и Дмитрия Лесневских и, в сущности, не играл первую скрипку, а готовил программу. Но так случилось, что я с Владом перед этим за неделю виделся, и у меня было ужасно подавленное состояние из-за того, что вот парня видел, руку жал, говорил, и так получилось противно. Но мы с Березовским там были вместе.
А позже мы делали программу “Версии”, делала Ирена Лесневская и Дима Лесневский, для Первого канала. И вдруг в какой-то момент меня выгоняют с Первого канала. И выгоняет, как мне представлялось, Березовский. Потому что он же был ответственным за Первый канал перед Ельциным. А всего-то я сказал, что вранье, будто у Ельцина стенокардия, потому что стенокардия лечится таблеткой нитроглицерина, а человек исчезает надолго. Конечно, это вранье. И я сказал, что у Черномырдина было шунтирование, они нам об этом не говорят, а врачи обсуждают между собой.
Значит, Черномырдин высказался обо мне, Коржаков высказался, что надо выгонять меня, в общем – все-все. И насколько я понимаю, Ельцин, который никогда не вмешивался в дела прессы, тем не менее с отчаянием сказал где-то: “Ну неужели ничего нельзя сделать с этим Доренко?” Он это сказал, и вот Березовский пришел ко мне, чтобы со мной поговорить. И я его не принял – это вторая заочная встреча.
А: Он пришел прямо на телевидение к Ирене?
Д: Он пришел к Ирене Лесневской. А я спрятался в студии, ел там курицу и писал текст. Нас тогда Ирена бесплатно кормила куриными ножками. И я ел курицу, а Березовский, оставив охрану внизу, поднялся, как простой человек, наверх. И это тоже, кстати, не может не тронуть по-настоящему – он сидел и 40 минут ел арбуз. У меня ребята привезли из экспедиции арбуз.
А: Он был совершенно не чванливый, это правда.
Д: Он сел, моя продюсерша порезала ему арбузик и кормила его арбузом ровно 40 минут. Он сидел в 10 метрах от меня, соседняя дверь, и спрашивал: “Сережа уже освободился?” Продюсерша Ленка прибегала, говорит: “Ну, ты освободился? Дурак, тут сидит Березовский, ты понимаешь или нет?” Я говорю: “Лена, я пишу текст. Я его звал?” – “Нет”. – “Он приехал сам?” – “Да”. – “Я его обещал принять?” – “Нет”. Я говорю: “Пошел он в жопу, пусть ест арбуз. Захочу – приму”. Он поел арбуз и ушел.
А: Наверняка никак не выказав раздражения.
Д: Никакого, абсолютно никакого раздражения. Пришел, поел – ну, не получилось.
После этого он мне позвонил и попросил подъехать: “Понимаешь, мы мужчины, нам надо поговорить, Сережа”. Я приехал к нему в ЛогоВАЗ, и он мне говорит: “Понимаешь, в чем дело, сложилась такая ситуация: я твой поклонник, мне нравится, что ты делаешь. Но Коржаков, и Ельцин, и Черномырдин – все морщатся, и Ельцин говорит: “Ну, что-нибудь можно сделать с этим человеком, почему он у нас такой камень преткновения?” Проблема большая, на тебя жалуются”. Тогда на меня жаловались Лужков, Лукашенко, Черномырдин, Коржаков и Ельцин сразу. Он говорит: “Ну, как я тебя могу прикрыть? Пойми, я хочу, чтобы ты работал, но я не в состоянии, у меня нет столько сил, чтобы тебя прикрыть. Я тебя спрячу – делай криминальную передачу. Я всем скажу, что ты больше о политике не говоришь, ты говоришь о криминалке. Хочешь – просто буду платить тебе деньги, а ты уйдешь из эфира”.
Я ему говорю очень холодно: “Спасибо, Борис Абрамович”. И пошел на пресс-конференцию, которую мне помогли созвать, потому что я перешел тогда на НТВ. Мне помогли Малашенко и Гусинский. Я счастлив был – 33 камеры явились, а я считал, сколько на меня явится камер. И я сказал опять очень гадкие, обидные слова – что мужчина, умеющий торговать подержанными автомобилями, возомнил себя богом на том основании, что ему разрешают обтирать коридоры в Кремле. Я говорю: “Принципиально считаю, что это неправильно, моя родина идет неправильным путем”. После чего я ушел на НТВ и продолжал эту программу теперь уже на светоче свободной прессы.
А: То есть де-факто тогда ты с Березовским и познакомился?
Д: В сущности. Но перед этим у меня была с ним война и презрение к нему как к человеку богатому.
А: Поразительно, как он умел через это абсолютно переступать, перешагивать. Никакой рефлексии, никаких обид. Это очень хорошая сцена: приехал, 40 минут посидел, поел арбуз. Ну, нет значит нет, пошел дальше. Не кричал: “Я такой великий Березовский, дайте мне Доренко!” – ничего такого.
Д: Не-а, никогда в жизни ни с кем у него не было этого...
Надо сказать, что выборы 1996 года я принципиально не хотел делать. Я-то сам голосовал по жизни и против Ельцина, и против Зюганова – голосовал за Явлинского. И там же было два тура…
А: Я помню.
Д: Явлинский вывалился, и 3 июля было голосование второго тура. 3 июля я должен был звонить Гусинскому, идти к нему на работу, начинать новый проект. Я звоню 3 июля, а мне говорят: “А Гусинский улетел ночью”. Они в час ночи улетели из Внуково-3 – у них стояли заряженные борта.
А: Да, улетели в Испанию. Я был с ними.
Д: Улетели в Испанию, решительно все. Я говорю секретарше: “Мамочка, Испания не на Луне, существует связь. Просто позвоните, пожалуйста, Володе. Скажите, что мы с ним договаривались третьего встретиться или хотя бы созвониться”. – “Хорошо, я доложу”. До вечера ни слова, 4 июля – ни слова, я опять: “Володя Гусинский просил меня подъехать”.
6 июля наконец я набираю пейджер Березовского – он у меня был. Он меня когда-то попросил его записать: “Старик, если что – звони мне, я прискачу на выручку”. Пейджер Березовского 141–70, по 974-01-01.
А: До сих пор помнишь?
Д: Да. Я набираю, пишу: “Хотел бы встретиться. Доренко”. Через 1 минуту отзвон: “Ты где? Я сижу в “Токио”. – “Токио” – японский ресторан в гостинице “Россия”. – Я сижу в “Токио”, через сколько ты будешь?”
А: А он уже успел прилететь? Потому что он тоже был в Испании, мы были вместе. Мы прямо после голосования улетели в Испанию. У меня есть фотография, где мы стоим втроем, очень довольные происшедшим.
Д: Да. А я в раздражении, что Гусинский не выходит на связь. Я приезжаю в “Токио”, он сидит с Леной Горбуновой, с супругой. “Ну давай, все, туна-суши тебе – шесть штук, шесть штук. Все, давай – ты делаешь программу на Первом канале”. Я говорю: “Подождите, но у меня с Гусинским договоренности”. Он говорит: “Все, забудь”. Потом вскакивает и кричит официантке: “Еще шесть туна-суши вот этому молодому человеку”. И говорит: “Сиди с Ленкой. Ленка, разговаривай с ним, чтобы он не устал. Весели его, Ленка. Я побежал”. И убегает в Кремль – физически, ногами.
А: Да, это напротив.
Д: Через 40 минут возвращается, говорит: “Все решил, вопросы сняты, под мою ответственность ты начинаешь делать передачу на Первом канале”. Я спрашиваю: “Экономическую итоговую программу, как мы договаривались с Гусинским?” Он говорит: “Какую нафиг экономическую? Никакой экономической. Главную центральную программу начинаешь делать». Я говорю: “Ой-ой, ну хорошо”.
Вот начинаем работать. Бывший глава спортивной организации господин Федоров обвиняет Коржакова в чем-то. Мы хватаем самолет, вместе летим на Кипр, встречаемся в какой-то гостинице полуконспиративно, пока его, Федорова, не успели убить. Вот такие начинаются съемки – это все 1996 год.
И Березовский на меня смотрит, он удивлен, и говорит: “Подожди, мы такие вещи делаем, тебе отдельно платить надо”. А я ему говорю: “Я не знаю, сколько мне надо денег, все равно я их не трачу, хожу в джинсах, бог знает сколько мне надо”. – “А вот мы с тобой летали полусекретно, нас могли грохнуть, Бадри организовывал прикрытия какие-то страшные, охрана – тебе что-то платить?” Я говорю: “Борис Абрамович, – сначала мы с ним на “вы” были, – Борис Абрамович, я вас умоляю, будет мне холодно или голодно, я приду, скажу. Я не знаю этих ваших еврейских штучек”. Да, он любил шутить все время на тему еврейства. Уже впоследствии, когда мне нужны были деньги на фильм, я ему говорю: “Борь, дай денег”. А он мне: “Сереж, деньги, деньги – мы что, евреи с тобой?”
Потом начались олигархические войны, пошла война с Немцовым. В этих войнах мы то объединялись с Гусинским и с НТВ, то разъединялись решительно. Пошла война с Гусинским, который был за Немцова и Чубайса, а мы были против. Валили, валили…
А: Итак, после обеда в ресторане “Токио”, около Кремля, ты начал плотно работать на ОРТ, и Березовский стал тебе ментором, в каком-то смысле начальником. Никто даже не пытался давать никакие команды, кроме Бориса?
Д: Нет, потому что у меня голова вывихнута. Люди заходили ко мне, пытались давать команды, но я там… либо “оскорбление действием”, либо матом посылал. Мне так удобнее, я не люблю людей, по жизни.
А: Да, понятно.
Д: У нас были завтраки по вторникам. Это было мое, он обязан был мне этот завтрак… Еще важный пункт: он непунктуален, меня это бесило всегда.
А: Мягко говоря, непунктуален.
Д: Если, например, мне говорят: “Надо прийти в два”, – значит, я в 1:15 уже кружу вокруг квартала. Потому что, думаю, даже охране неловко, что я в 1:15 приехал, и я кружу до половины второго, а в половину я иду к охране, за полчаса. Таких людей в Москве всего двое: я и Хакамада. Прийти позже, чем за полчаса, мы считаем вызовом. А Боря наоборот, и его можно было спокойно и 40 минут ждать, и час.
А: Березовский глубоко не уважал людей, он в принципе не считал нужным быть точным. Ведь точность – уважение к другому человеку... Он был способен на хорошие поступки: оплатить клинику, дать деньги, – он был нежадный человек, но вот это другое отношение многими ощущалось на кончиках пальцев.
Д: В том-то и дело, я замечал. Но надо сказать, я думал: может, они чего-то у него просят? У меня было особое положение. Например, когда он уже жил в Лондоне и вызывал меня к себе, почти никогда не селил в гостиницу, только в дом. И я знаю, что это бывало редко.
А: Давай вернемся к завтракам по вторникам. Что вы, как правило, обсуждали на вторничных завтраках? Это были встречи один на один?
Д: Один на один, всегда. Начинали с детей, с того, что бульдог загрыз попугая… А потом начинали говорить о том, какие сложности нас ожидают. Он начинал меня настраивать, что вот такой-то ОНЭКСИМ плохо в Череповце платит людям зарплату. На что я говорил: “Давайте, тащите бумаги с синими печатями – настоящие бумаги, не ксерокопии, – и будем разбираться с ОНЭКСИМом”. Он обещал, что бумаги привезут.
Я смотрю материал про олигархов, я говорю: “Я не понимаю, там дебет, кредит, херня всякая. Пришли мне умного парня, чтобы умный парень рассказал, что тут написано”. Он мне присылает Сашу Волошина. Я говорю: “Александр Стальевич, вы садитесь вот там в углу, вот вам желтые бумажечки, вы лепите желтые бумажечки и человеческим языком объясняйте, что тут написано”. И он сидел у меня два часа, читал, маркером отчеркивал… Вот так строилась работа.
АНДРЕЙ ВАСИЛЬЕВ
Авен: Мне неловко интервьюировать тебя – журналиста, но думаю, ты и сам все расскажешь. Для начала вопрос – как ты познакомился с Березовским?
Васильев: Я тогда был в рекламном бизнесе, у нас была небольшая фирма “юрийгагарин”, с маленькой буквы в одно слово. А времена были такие – это же был 1993–1994 год, – что даже небольшие фирмы могли много зарабатывать на рекламе. Помню, даже у Video International мы отжали какой-то креатив. Лесин был нам только благодарен, потому что зачем ему с креативом мучиться, когда у него объемы.
Какой-то период был очень тяжелый. У меня одного клиента убили. Ты знаешь – был такой Долгов, Московский городской банк. Помнишь рекламу: “Хороший банк, устойчивый банк, Московский городской банк”? Как раз во время “черного вторника”, 11 октября 1994 года, его и пришили. А у нас был хороший заказ от этого банка, богатый. Потом у меня дружок, начальник фирмы “Партия”, – его тоже, кстати, убили недавно, 27 пуль, – Саша Минеев... И вдруг мне звонит Ксения Пономарева, с которой мы работали в “Коммерсанте” прямо с первого дня. Она говорит: “Пожалуйста, как дань нашей долгой дружбе ты сейчас выслушаешь меня внимательно и не пошлешь меня на ***. Сделай вид, что ты обдумываешь мое предложение. Но поверь, там очень большие деньги”.
Я говорю: “Ну, конечно, Ксения, я тебя выслушаю”. Она спрашивает: “Чем ты занимаешься?” Я говорю: “Смотрю какую-то хреноту по ОРТ”. Она говорит: “Во-во-во, у меня как раз на эту тему. Понимаешь, мы тут с Костей Эрнстом поняли, что у нас абсолютно в провале пиар. Если бы ты пошел к нам заниматься пиаром, Березовский был бы счастлив. Мы ему уже тебя представили заочно”.
А мне в тот момент как раз бабло-то, в общем, было сильно нужно, хотя пиар я всю жизнь ненавидел. Ну, я говорю: “Окей”. И вот я приехал на Новокузнецкую, дом 40. Березовский – это для меня была какая-то легенда, это был 1995 год. Я знал, что он скупил дикое количество рекламы на ОРТ. Я его, конечно, где-то видел, но тогда он не очень светился в прессе...
Приезжаю я в этот дом 40, в этот особняк. Помнишь, у него вместо приемной был бар? Вижу, вокруг мало народа: сидит Сванидзе Коля и сидит Невзоров Александр. А мы с ним в свое время очень сильно разосрались. И я ему говорю: “Александр Глебович, вот кого я не хотел тут встретить, так это вас”.
А вообще-то, честно говоря, стремновато мне: я в первый раз попал в такие места. Подходит халдей, говорит: “Может, вам что-то принести?” Я собрался и говорю: “Да нет, мне ничего не надо. Буквально 100 граммов водки и черной икры”. Это я так пошутил. Но мне принесли-таки 100 граммов водки и черной икры.
А: И тебе это понравилось.
В: Как выяснилось, это был редкий случай, потому что Боря меня принял довольно быстро. Водку-то я успел допить, конечно, а икру, по-моему, не успел доесть. Ну, и мы с ним, значит, – ды-ды-ды, стали разговаривать, что такое пиар. Я изложил свои представления о пиаре, он говорит: “О, клево! Мы одинаково понимаем всю эту фигню”. В тот момент слово “пиар” было вообще ругательное, лучше было человека пидорасом назвать, чем пиарщиком. В общем, это, наверное, было справедливо в тот момент. Потому что какая страна, такой и пиар.
Он говорит: “Ну, клево! Значит, мы договорились обо всем”. И я ему: “Подождите. А, собственно, гонорарная часть нашей программы какова будет?” Он говорит: “Да, вы подумайте”. Я говорю: “А что мне думать-то? Я уже все знаю”. А там Пономарева сидит. Он говорит: “Ну вот тут Ксенька сидит, может, вам при ней неудобно?” Я говорю: “Мне удобно”.
Мне очень понравилась вот какая вещь. Березовский в этом весь! Он передо мной понты кидал, и я перед ним, естественно. Умные слова говорили, английские какие-то термины – “таргет-групп”, “юник-селлинг-пропозишн”. И когда я ему назвал сумму, он мне так говорит: “А не до***?” Это было так трогательно!
А я ему честно объяснил: “Это вообще-то до***, но вы понимаете, что я вижу эту работу так. Если вы думаете, что я буду ходить по рынку и наклеивать журналистам на лоб купюры, так не буду. У меня есть своя репутация”. Хотя я к тому времени в прессе не работал уже года три, наверное. Но у меня действительно была репутация...
А: Березовский тебе понравился в первую встречу?
В: Он понравился мне очень! И главное, он сказал: “Ну, хорошо, о деньгах тогда к Бадри”. А я вообще не знал, кто такой Бадри. Подумал, что это фамилия такая – Бадрий. Потом понял, что так всегда и было: он решал принципиальные вопросы, а вот башлял-то Бадри. Потом я встретился с Бадри. Бадри уже спокойно отнесся к сумме, для него это были не деньги. Это для меня были большие деньги.
Вот такая получилась история. Действительно, Березовский мне понравился. Другое дело, что через год я оттуда свалил.
А: Итак, год ты занимался там пиаром?
В: Да. У меня должность была – зам. генерального продюсера по связям с общественностью. Но при этом получал я сколько же, сколько Костя Эрнст, который был генеральным продюсером. А генеральным директором был Сергей Благоволин.
А: Да, я помню.
В: Сидел, бухал свой виски, кабинет большой, но ему говорили: “Ничего не трогай”. Он представительный мужчина. Кстати, очень милый был человек.
А: Это правда.
В: Жалко, помер.
А: А командовал тогда уже Костя?
В: По большому счету командовал Бадри, конечно. У него была должность “заместитель генерального директора”, но все понимали, что последнее слово было за Бадри. Благоволин, надо сказать, особо и не лез никуда. У него были представительские функции.
Мне было комфортно. Я, например, имел такие полномочия: мог быстро делать комментарии, не спрашивая, от лица Березовского или Благоволина. Если я был точно уверен, что знаю тему. Потому что пока им дозвонишься… Если ты реагируешь на прессу быстро – ты ферзь. То есть они тебе уже благодарны. И я говорю: “Открываем кавычки!” И сочинял, значит. Проколов не было, надо сказать.
Но мне не удалось ничего построить. Это все равно был такой хендмейд, и никакого отношения это вообще не имело к пиару как к системе.
А: В чем, как тебе кажется, состояла Борина роль в выборах 1996 года?
В: Сейчас попробую… Я же не знал всех его тайных механизмов… Ну, хорошо! Вот медицинский факт! Когда они с Гусем выпили бутылку коньяка в Давосе…
Боря приехал в Давос и понял, что вся пресса, все западные элиты просто в попу целуют Зюганова, и все уже привыкли к тому, что это нормально. Тогда ведь они с Гусем были в адских отношениях! И он позвонил ему: “Ну, Володя, хочешь, у тебя, хочешь, у меня, я здесь в лобби-баре”. Я считаю, что это вообще была гениальная история. Это было позитивно для страны, когда на короткий период сплотились люди, которые действительно могут принимать решения, умеют принимать решения, умеют просчитывать. Притом что я уже знал, в каких непростых отношениях все находились друг с другом.
Боря очень остроумно сказал в одном из интервью, которое он дал моему журналу, а Лёня Милославский забрал его в газету “Коммерсант”. Он сказал: “Коммунисты думали, что они столкнутся с гнилой интеллигенцией, а натолкнулись они на звериный оскал капитализма”. Это изящная фраза. И это действительно он сделал. Может, я чего-то не знаю, но мотором был он.
А: Как ты попал на содержательную работу, на позицию главного редактора?
В: Там же была газета “Не дай Бог!”. Помнишь ее – это злобная антикоммунистическая газета? Смоленский выдал там на это дело 13 миллионов. Цветная, 10 полос.
А: Это под выборы? Сколько времени она выходила?
В: Ну, месяца два, наверное, она выходила. Раз в неделю, может, побольше. Я был там тоже замом главного редактора, но там был главный штаб – Яковлев, Лёня Милославский и я. Я был прикомандированный.
Мне Яковлев говорит: “Слушай, приходи к нам”, – а мне вообще скучно было на ОРТ, и я с удовольствием. Он говорит: “А сколько тебе платить?” Я говорю: “Да нисколько мне не надо платить, мне большую зарплату платят на ОРТ. И нифига не надо, только договорись с Борей”. И он говорит: “Я договорюсь”. Тут меня Боря вызывает и говорит: “Да, отличная идея, офигенная газета, Андрюшенька! Конечно, иди туда. Только я тебя прошу – не в ущерб основной работе”. Я говорю: “Это как? Это по ночам и в выходные?” Он говорит: “Ну, примерно так”. И я ему говорю: “Тогда плати мне бабло, раз такое дело”.
И, конечно, это были очень веселые два месяца, очень клевые. Причем действительно без отрыва от основной деятельности. Я, например, там очень тонко пролоббировал одну фигню, когда Боря покупал “Ноябрьскнефтегаз”. Какие-то американцы тоже пытались купить, и я их с помощью прессы отпугнул. То есть у меня эффект был, но это было не то, чем я хотел заниматься.
И когда я после “Не дай Бог!” вернулся на улицу Королева, что-то мне так тоскливо стало… Я к Бадри пришел и говорю: “Слушай, Бадри, у меня нет претензий, но ничего у нас не получилось. И не вы виноваты, страна такая и политика такая. А тем, чем я занимаюсь, девочка может заниматься за 3 тысячи долларов, если я ей напишу инструкцию и схему. А мне это на фиг не надо”. Бадри меня попросил: “Подумаю, дай мне три дня”...
В общем, я пошел главным редактором журнала. И меня оттуда опять Боря переманил, забрал в одночасье начальником программы “Время”. Было это так. В мае я сдал номер, трудился полтора суток не вынимая. Я сидел там всю пятницу, ночь субботы и почти всю субботу. Поехал на дачу, и тут звонит Боря: “Андрюшенька, надо посоветоваться, а ты где?” Я говорю: “По Калужке еду”. Он говорит: “А можешь вернуться?” Я говорю: “Подожди, тут две сплошных”.
Разворачиваюсь. И, не выспавшись, возвращаюсь туда. А там прямо Юмашев сидит, Пономарева сидит. Юмашев, по-моему, уже был начальник администрации президента. И еще Таня была. Это был 1997 год.
А: А Ксения кем была в этот момент?
В: Она была начальником программы “Время”. Все выборы были на ней, и она была стойкого зеленого цвета. И она мне дела сдавала два дня. Потом она уехала куда-то в Швейцарию, там лежала, ее располосовали, как лягушку.
Я, когда туда вошел, подумал: “Сейчас Борю ждать час или полтора, я уже всего этого нахлебался”. И я пива взял, а у меня вобла была с собой, я уже ее почистил. И тут мне говорят – пожалуйста, иди. Захожу с воблой, а за мной идет халдей, несет пиво, я его даже отпить не успел. Там еще, по-моему, Бадри сидел в углу. Он на меня посмотрел и говорит: “Ну, блин”.
А: И ты стал начальником программы “Время”?
В: Да. Они меня там уговорили. Я, честно говоря, боялся очень сильно.
А: Ты к телевидению не имел практически никакого отношения?
В: Да никакого не имел! Говорю: “Вас не смущает, ребята, что я не знаю, куда бетакам втыкать?” Они говорят: “Да ладно, слушай! Не балет”.
А: В чем была твоя функция? Политическая цензура?
В: Нет. Функция была очень четко обозначена, почему я и согласился. Народ просто за*бался от этих выборов, люди все зомби. А люди неплохие, и специалисты, как я потом понял, действительно хорошие. Нужно было вернуть людей в настоящую журналистику. И Боря говорит: “Сейчас спокойняк будет, все офигенно! Все лето перед тобой. Просто налаживай, к тебе претензий никаких нету”. Это благородная задача, в общем-то.
А: Вы очень быстро перешли на “ты”, да? Ты так с Березовским демократично?
В: Прямо на первой встрече он сказал мне: “Давайте на “ты”. Я говорю: “Давайте на “ты”. Это прямо в 1995 году.
А: Это производило впечатление. Недосягаемый Березовский сразу переходит на “ты”. Умело, умело…
В: Да. А он, кстати, и выглядел так. Это не то, как если бы мне Борис Николаевич Ельцин сказал на “ты”. Я бы наложил в штаны. А он же такой свойский чувак на самом деле.
А: Да, демократичный вполне. По поведению.
В: И вот на ОРТ я занимался честной журналистикой. Поэтому меня через полгода оттуда вы****или.
ВЛАДИМИР ПОЗНЕР
А: Как вы познакомились с Борисом Березовским?
П: У меня были сложные отношения с Борисом Абрамовичем. Познакомился я с ним причудливым образом. В то время я работал в Штатах. Позвонил Эдуард Сагалаев и сообщил, что едет делегация бывшего, как он мне сказал, ОРТ – что уже меня удивило – во главе с Березовским. Он произнес фамилию “Березовский” так, как будто я должен знать, кто это, – как “во главе с Лениным”. Не могу ли я помочь ему встретиться, в частности, с Тедом Тернером, который тогда еще владел CNN ?
Я спросил: “А кто такой Березовский?” Наступило короткое молчание. И затем Эдуард Михайлович сказал: “Это владелец бывшего ОРТ, а ныне Первого канала. Он приезжает, и было бы хорошо, если б вы смогли…” – и так далее. Я сказал: “Конечно, я постараюсь”.
Он действительно приехал, вместе с ним был Бадри Патаркацишвили и все окружение. Так я с ним познакомился. Он меня сразу обаял быстротой своего мышления, умением сразу нащупать, как со мной разговаривать. Умением слушать и даже слышать – что разные вещи, как вы знаете.
А: Вас же непросто обаять?
П: Нет, меня непросто обаять. В итоге нашего недолгого получасового разговора он меня спросил: “А нет ли у вас каких-либо идей, каких-то программ? Хочется как-то все это освежить”. Я сказал: “Да, идеи-то у меня есть, конечно”. – “Напишите мне”. Он уехал.
И я написал ему, на восьми страницах изложил подробно идею телевизионной программы. Он позвонил мне и сказал, что это совершенно блестящая идея и что это надо делать, и пусть я приеду в Москву, чтобы оформить все и подписать соответствующее соглашение. Я приехал, мы с ним встретились, и я очень быстро понял, что он не читал этих восьми страниц. Он только самую суть уловил: что эта программа об очень влиятельных людях. Что такое влиятельный человек? Как он становится влиятельным? Его это очень заинтересовало, очевидно. И тут я ему сказал, что делать эту программу в Америке – довольно дорого будет стоить, 100 тысяч.
А: За один эпизод?
П: Да. Он сказал: “Знаете, о деньгах – это не со мной, а вот с Бадри”. Я отправился к Бадри. Это не Борис, поэтому я не буду долго о нем говорить, но тоже очень был любопытный персонаж. Мне сначала показалось, что я встретился со Сталиным, только блондином, он мне сразу его почему-то напомнил. Глаза настолько черные, что трудно увидеть, где зрачок, а где остальное. Я ему все объяснил, он выслушал и спросил: “А нельзя ли за 80 тысяч, а не за 100?” Это произвело на меня, как бы вам сказать, не то чтобы плохое впечатление, но как-то неправильно это начиналось.
А: Это очень провинциальный вопрос.
П: Кстати, когда Гусинский еще был хозяином НТВ, он пригласил меня на ужин и спросил, не хочу ли я перейти на НТВ. Он спросил: “Сколько вы хотите?” И когда я назвал цифру, он сказал: “Нет, это много”. Я говорю: “Не устраивает – значит нет”. Он говорит: “Как же так? Я должен с вами торговаться, я же еврей”. Все-таки Боря был классом повыше, на мой взгляд.
Вернемся к разговору с Бадри. Я говорю: “Вы знаете, можно делать за 80 тысяч, конечно, но тогда есть целый ряд вещей, которые станут для нас недосягаемыми, – например, хроника, использование музыки. Это все намного дороже”. – “Ну, – говорит, – давайте попробуем”. Я говорю: “Ну давайте. Только мое условие такое, что вы мне вперед оплачиваете пять программ, чтоб я мог работать внахлест. Если нравится, вы мне еще пять, и так будем работать”. “Договорились”, – сказал он.
Я уехал в Америку, сомневаясь, что из этого что-то будет, но буквально через пять или шесть дней мой бухгалтер сообщил, что на наш счет пришло 400 тысяч. Я начал работать с восторгом, с таким удовольствием…
А: А кого вы сняли?
П: Там было кого снимать. Рэя Чарльза, например, я снял. И хозяина Virgin .
А: Ричарда Брэнсона?
П: Да-да. Отправил четыре программы – пришло опять 400 тысяч.
А: Они показывали их?
П: Нет. Мы договорились, что я сделаю по крайней мере половину, а потом их начнут показывать. Прошел еще один цикл – что-то денег нет. Но я же работаю в Америке, я снимаю помещение в Нью-Йорке, у меня работают американцы, и я понимаю, что им надо платить. Я постепенно залезаю в долги.
Начинаю звонить Борису Абрамовичу – невозможно с ним соединиться ну никак, ну ни так, ни сяк. А у меня уже долг образовался – 400 тысяч, что для меня тогда были громадные деньги. Они и сегодня немаленькие, а тогда были громадные. Вообще я был в отчаянии.
В конце концов я все-таки к нему пробился. И он мне сказал: “Владимир Владимирович, понимаете, нет денег больше”. – “Как нет денег?” – “Ну вот нет денег, и всё тут, понимаете”.
А: Какой это был год?
П: 1996-й. Я понимал, что мне придется продать свою квартиру в Нью-Йорке: мне же надо заплатить этим людям, иначе они по судам затаскают. У моей жены был настоящий нервный срыв. И я решил, что у меня нет иного выхода, кроме как поехать в Москву и получить хотя бы эти 400 тысяч, которые он мне должен.
Я поехал. Через секретаря мне было сказано, что встреча будет в 12 ночи в доме приемов ЛогоВАЗа. Мне потом сказали, что в те годы за такие деньги могли и кокнуть. Ну, не знаю… Во всяком случае, я ничего не боялся.
Приехал в ЛогоВАЗ. Меня ждали, отвели в какую-то комнату, я там посидел, пока не появились вместе Борис и Бадри. Борис сразу стал, как говорят, “лечить” меня, то есть объяснять: “Понимаете, вот есть договор, а есть неформальная часть, американцы – формалисты, а вот европейцы – не формалисты…” И я ему говорю: “Борис Абрамович, меня все это очень мало интересует. У нас с вами есть подписанный договор на 39 программ. Я мог бы подать в суд на вас, но я понимаю, что это было бы долго и нудно, и неизвестно, чем бы кончилось. Но 400 тысяч вы мне должны отдать немедленно”. Он посмотрел на Бадри и сказал: “Ну, Бадри, что ты думаешь?” И Бадри сказал – я не знаю, было это отрепетировано или нет: “Ты знаешь, Боря, он прав, ему надо вернуть эти деньги”.
На этом мы расстались, и я решил про себя, что больше я с ним никогда не буду иметь дел. Действительно, деньги были мне возвращены, я со всеми рассчитался и закрыл это мероприятие.
А: Не продавали квартиру?
П: Нет. К сожалению, программа не состоялась. Было снято 15 программ.
А: Права были у вас или у них?
П: У меня. На этом все завершилось.
Потом я вернулся в Москву – это уже было в начале 1997 года. Я начал работать на Первом канале. У меня шла программа, я приезжал раз в месяц и записывал четыре выпуска. И вот меня попросил зайти Борис Абрамович – вернее, приехать на дачу в Архангельское, где он как раз жил. Я приехал, и он попросил меня пойти с ним погулять по саду. Он стал говорить – не хотел бы я делать другую программу. Я сказал: “Не знаю, насколько я подхожу вам, но я не уверен, что вы подходите мне”. Он, видимо, не привык к такому тону, что ли. Он как-то так дернулся и сказал: “Ну вы как-то…” Я говорю: “Вы понимаете, что вы фактически меня почти уничтожили?” Самое поразительное, что он как будто забыл. “Как?” Я ему все это пересказал, а он говорит: “Нет, я не помню такого”.
А: Это правда, он не помнил. Для него прошлого не существовало.
П: Это феноменально. Потом другие меня убеждали в том, что он не помнил то, что ему не хотелось помнить. Но это, конечно, поразительное качество, чудо, дар. Ну как, как ты можешь не помнить?!