Застава Марлена Хуциева
Народный артист СССР Марлен Хуциев прожил длинную (93 года) и, в сущности, счастливую жизнь. Несмотря на жестокие утраты (в 1937 году был репрессирован его отец), на советскую цензуру, которая уродовала его фильмы, Марлен Мартынович весь отмеренный ему век занимался единственно возможным для себя делом: снимал только то кино, которое сам хотел снимать.
Уже в его первые фильмы ворвалась, кажется, сама жизнь — с ее неподдельными звуками, запахами, ливнями, песнями, уникальными человеческими типажами. После официозных картин сталинского агитпропа это воспринималось как глоток свежего воздуха. Не зря за рубежом Хуциева тут же назвали «наследником неореализма», «продолжателем «новой волны», «русским Антониони». А великий Феллини, приехавший с фильмом «8 1/2» на Московский кинофестиваль, первым делом захотел встретиться с Хуциевым — как равный с равным.
Марлен Мартынович снял немного, чуть больше десяти картин. Но среди них нет ни одной проходной, случайной. «Весна на Заречной улице», продутая свежими оттепельными ветрами. «Два Федора», в которых впервые на экране появился молодой Василий Шукшин. Исповедальная «Застава Ильича», снятая Хуциевым по сценарию Геннадия Шпаликова и вызвавшая необъяснимый гнев генсека Хрущева. «Июльский дождь», в котором режиссер негромко попрощался с оттепельными иллюзиями.
Пронзительная антивоенная драма «Был месяц май». Масштабная 200-минутная фреска «Бесконечность», осмысляющая судьбы Родины на переломном рубеже... Эти и другие фильмы Хуциева стали со временем мировой киноклассикой. Не случайно в канун 90-летия Хуциева во многих странах мира прошли ретроспективы его фильмов, не все из которых мастер смог посетить лично: он снимал фильм «Невечерняя», который нам еще предстоит увидеть. Работа над картиной о встречах, беседах Толстого и Чехова неожиданно затянулась на много лет.
— Существует смешное заблуждение, — рассказывал мне Марлен Мартынович на фестивале архивного кино «Белые Столбы», — что я мастер кинематографического долгостроя. Это не так. Снимаю я быстро, но в процесс съемок порой вмешиваются не зависящие от меня обстоятельства. Когда Хрущев возмутился «Заставой Ильича», усмотрев в картине грехи, которых там не было, мне, чтобы спасти картину, пришлось переснимать целые сцены, заново монтировать кино. Поэтому фильм так мучительно долго шел к зрителю.
— А что касается фильма «Невечерняя», — продолжал режиссер, — то я опять-таки довольно быстро снял 80% материала, а дальше кончились деньги. И я целых восемь лет искал финансирование. Ни один киночиновник — ни предыдущий министр культуры Авдеев, ни нынешний министр Мединский — не протянул мне руку помощи. И только после публикации моего интервью в газете откликнулся меценат, который выделил необходимую сумму для окончания фильма. Но я уже не могу работать с прежней интенсивностью, сказывается возраст...
Хуциев до последнего не поддавался годам и болезням. Худой, высохший до состояния мощей, с красивой седой гривой, он, будучи по национальности грузином, походил на русского святого. С возрастом в нем проявилась какая-то светоносная ясность и спокойная, несуетная мудрость. Он трезво, без крайностей, судил и о наших днях, и о советском периоде истории: видел жизнь во всем ее объеме.
В частности, призывал оценивать политиков минувших эпох по законам своего времени, а не с сегодняшней колокольни. Горевал, что под видом восстановления исторической справедливости в Москве исчезли улицы Герцена, Чехова, Горького, Качалова, Огарева, Лермонтова — культурный ландшафт эпохи. Он ненавидел цензуру, которая кастрировала его фильмы, но признавал советскую организацию кинопроизводства лучшей в мире. Недоумевал, почему убрали символы советского государства — серп и молот, а вместе с ними изгнали с экрана рабочего человека. Был за свободу творческого высказывания, но не любил чернушное кино. Считал, что искусство, не уходя от жизненных проблем, должно дарить людям надежду.
Именно таким было искусство самого Хуциева — честным, искренним, порою драматичным, но неизменно укрепляющим душу человека. Пока Хуциев был жив, он оставался для коллег эталоном совести. Рядом с ним снимать поденщину, конъюнктурную гадость было попросту стыдно. Он ушел — и в мире стало меньше добра, красоты, света. Но остались жить его великие фильмы. Это и есть застава Марлена Хуциева, которая стоит на страже настоящего искусства.