Почему «новые красные» ненавидят Николая II больше, чем Гитлера

Уже не удивляет, что даже годовщина екатеринбургского убийства встречена потоком знакомых ругательств, имеющих малое отношение к полемике. Обвинения против убитых и оправдания в пользу обвиняемых известны наизусть каждому причастному.

«Новые красные», по сути, ненавидят Николая II больше, чем Гитлера.

Гитлер вроде как чужой, а родословную всяких страшных персонажей неокоммунистической мифологии они выводят от императора (призывавшего подданных – и в предпоследнем манифесте, и даже в сомнительном манифесте об отречении – сплотиться для решающего удара по Германии).

С «новой красной» точки зрения симпатизирующие императору являются не только «солженицынцами», но и «власовцами», и «бандеровцами».

«Новые державники» зачастую ненавидят Николая II больше, чем Ленина, Троцкого и уж тем более Сталина.

Давно пошел в народ аргумент, импонирующий любителям штампов о «сильной власти» и «стабильности», особенно в женском их понимании: «Александр III был волевым, умным и миролюбивым, Николай II был безвольным, ограниченным, вверг Россию в войны и все проиграл, да еще отрекся».

«Новые державники» не считают абсурдным обвинять в «дезертирстве» человека, по их же словам, бывшего причиной всех предшествовавших бед и, стало быть, внявшего обвинениям, что они повторяют за своими единомышленниками столетней давности.

«Новые державники», равно как и «новые красные», зачастую бывают весьма духовны и даже мистически настроены, называя екатеринбургское убийство то ответом за жертвы Первой мировой войны, то возмездием за крепостное право, то карой за казнь малолетнего сына Марины Мнишек и атамана Заруцкого.

Императору зачастую разом ставят в вину и по-новодержавному – допустил беспорядки и не решился их подавлять, и по-старокоммунистически – пролил какие-то баснословные реки народной крови. Николай II виноват-де в том, что он позволил Германии объявить России войну, чего можно было бы избежать, и при этом сохранение «царского режима» якобы непременно привело бы к уничтожению России в будущей войне с Германией, на этот раз совершенно неизбежной.

Теперь и «новые державники», и «новые красные» взяли на вооружение подловатые стишки Константина Бальмонта («Наш царь – Мукден...»), самолично призывавшего к цареубийству и участвовавшего в беспорядках.

Сам Бальмонт успел своевременно Россию покинуть. Попутешествовать по миру на приходившие с родины гонорары, вернуться королем поэтов (после амнистии в 1913-м), потрудиться под крылом Луначарского, а затем обманом выехать из РСФСР и из-за границы желать гибели уже большевикам.

По правде, русско-японскую войну (начатую японской атакой на русские дальневосточные форпосты) проиграла военная номенклатура, сложившаяся при Александре III, в немалой мере пороху не нюхавшая.

Японские же армия и флот, созданные «под ключ» путем комбинирования новейших наработок чуть ли не всех ведущих держав, потренировались в ходе китайских кампаний и использовали для выучки первые сражения с еще немногочисленными передовыми русскими силами.

Однако война эта не оказалась для Японии победоносным шествием (наподобие франко-германской кампании). Сухопутные сражения японцы выиграли напряжением всех национальных сил, но резервы были под рукой.

В то же время России приходилось вести боевые действия, по сути, на другом краю земли. Сообщение с Дальним Востоком шло через одноколейный тогда Транссиб и через океаны, контролируемые враждебной Англией.

«Смеха достойный» Гулльский инцидент, когда эскадра адмирала Рожественского (что потом погибнет в Цусимском бою) в ночном Северном море обстреляла британских рыбаков и собственный крейсер – пресловутую «Аврору», отнюдь не анекдотичен, если вспомнить историю провокаций следующих 110 лет.

Вступления в войну не случилось, а вот «чего угодно» ожидали не напрасно.

Есть все основания предполагать, что в 1905 году беспорядки начались именно там, где существовала британская агентурная сеть. Стреляли и взрывали в приморских и промышленных городах, на Кавказе, в Прибалтике, в Финляндии.

Нет никакой конспирологии в осознании факта: Россия воевала не только с Японией.

Сама же по себе Япония к тому времени – военная держава, сопоставимая с Австрией или Италией (только покрепче их духом). Но России вдобавок противостояли британские штабы, лучшие в мире британские спецслужбы, британский и американский капитал.

До сих пор о 1905 годе судят по советскому мифу. Мол, «царское правительство» по собственной зловыйности устроило «кровавое воскресенье». Трудящиеся ответили стачками, восстали «Потемкин» и «Очаков» (где отличился народолюбивый интеллигент лейтенант Шмидт). Потом под руководством большевиков полыхнуло праведное декабрьское восстание в Москве (где отличился народолюбивый предприниматель Шмит).

По сути же Россию сразу после начала японской атаки принялись рвать на куски.

В 1904–1907 годах Российская империя пережила гибридную войну на дюжине фронтов. Левые и национал-сепаратисты в первый раз превратили войну империалистическую в войну гражданскую.

Еще 3 июня 1904 года застрелен генерал-губернатор Финляндии Бобриков. 15 июля 1904 года взорван министр внутренних дел Плеве – фактически глава правительства. 5 января после почти года осады капитулировал Порт-Артур.

9 января в Петербурге происходит – под лозунгами «за все хорошее» – движение стотысячных толп, управляться с которыми тогда не умели нигде в мире.

Следом начинается февральское Мукденское сражение, завершившееся равными для сторон потерями по убитым и раненым. Полевая армия Японии была обескровлена и осадой Порт-Артура, и Мукденом. Однако Россия была парализована поднявшимися беспорядками: представьте, что большая часть насилия, пережитого россиянами в конце 1980-х – 2000-х, вывалилась на страну за пару лет.

По одной личности Петра Шмидта – неудачника из адмиральской семьи и тяжелого психопата, сначала спровоцировавшего толпу напасть на севастопольскую тюрьму, а затем грозившегося подорвать на рейде Севастополя плавучий склад боеприпасов – можно составить впечатление о том, чем обыкновенно были тогдашние эксцессы, записанные в число преступлений лично императора.

Можно как угодно относиться к М. С. Горбачеву, но именно его ненавистники в самую последнюю очередь готовы поставить ему в личную вину затоптанных толпой в Тбилиси в 1989 году, погибших при вводе войск в охваченный погромами Баку в 1990-м или застреленных из разнокалиберного оружия в Вильнюсе в 1991-м.

Затруднительно разом обвинять руководителя и в слабости, и в том, что устроенные против властей беспорядки и провокации привели к человеческим жертвам.

Собственно, кроме 9 января, в вину «кровавому режиму» внятно ставят, как правило, «Ленский расстрел», то есть огонь, 4 апреля 1912 года открытый по толпе забастовщиков на Ленских золотых приисках. Отдавший приказ об открытии огня ротмистр Трещенков был разжалован в рядовые и в 1915 году погиб добровольцем на австрийском фронте.

Разумеется, действия ротмистра были преступными даже по меркам того времени, когда с толпою не церемонились нигде в мире, а толпа не щадила тех, кто был ей не по нраву. Разумеется, ни император, ни правительство не имели к этим событиям никакого отношения. Зато ленское кровопролитие вполне объясняется жутковато-снисходительной фразой Зощенко: «После гражданской войны нервы у народа порасшатались».

Следовало ли на фоне фактически гражданской войны слать надежные войска на край света, чтобы отбить Курилы и половину пустынного Сахалина и продолжить дележ китайской Маньчжурии?

У России и Японии не было смертельных противоречий. В 1914 году они стали номинальными союзниками в Первой мировой войне, в русскую армию пошло японское оружие, а к 1917 году в Японии в открытую обсуждался вопрос о том, что ей пора из младшего союзника Британии становиться партнером России.

Допустим, что можно считать неописуемо позорной войну с атаковавшей русские базы Японией, проигранную с меньшими, чем у противника, жертвами и шедшую на фоне гражданской смуты, межнациональных конфликтов, разжигавшегося извне террора.

Но чем тогда считать войну с Финляндией (вдесятеро меньшей по населению, чем Япония начала века), ведшуюся в непосредственной близости от заводов, арсеналов, госпиталей Ленинграда, в которой советские потери превысили финские то ли втрое, то ли впятеро, а Финляндия из потенциально нейтральной страны стала союзником завтрашнего агрессора?

Николай II – действительно царь Мукдена. Так же, как Александр I – царь Аустерлица, Фридланда, Бородина. Тяжелых, но отнюдь не позорных поражений от сильного противника.

Мукден 1905-го и Танненберг 1914-го стали для России Аустерлицами, но речи не шло, что опасность угрожает Москве или Петербургу. России нужно было только время, хотя бы полгода-год, чтобы додавить противника, хотя бы десять лет, чтобы стать неуязвимой для нападения извне или изнутри.

Это время у России украли. В том числе те глумливые легионы, внушавшие каждому, от интересующейся политикой курсистки до самого императора, кто же самый ненавидимый человек России.

И если император, окруженный путчистами, действительно отрекся, то было смертельной усталостью от двадцати с лишним лет клеветы и проклятий и надеждой хотя бы так усмирить обезумевшую себе на погибель страну.

Люди, создающие теории об историческом возмездии «немцам Романовым», гораздо более суеверны, чем те, кто понимает: 17 июля 1918 года был поставлен окончательный крест на варианте истории, где Россия на глазах становилась европейским лидером ХХ века.

В такой России имелось бы все, что считают советскими ноу-хау, но немыслима была бы тысяча специфически советских ужасов, до сих пор корежащих нашу жизнь. Возможности этого варианта сгорели.

17 июля 1918 года Россия окончательно встала на рельсы в реальности, в которой надолго нормой оказалось убивать сдавшихся в плен, их детей, подчиненных, знакомых, свидетелей. Окончательно ушел в небытие тот мир, где русское общество могло терзаться из-за судьбы одного подсудимого. Россия попала во вселенную, где именно к историческим аналогам людей, мудрствующих сегодня об ужасах и позоре царизма, с тех пор еще много лет относились как к тем, кого по недосмотру не отправили в яму.

Советская образованщина, к сожалению, забыла страшный смысл насмешливого упрека: «Эй ты, шляпа!». И те, кто считает, что годовщина екатеринбургского убийства – повод для глума или хотя бы оправданий, празднуют окончательный рубеж, за которым с русским народом и его достоянием стало возможным делать что угодно «в связи с государственной необходимостью».

Оправдание екатеринбургского убийства стало черной канонизацией идеи стратоцида. И если стратоцид – возмездие или пресловутые щепки, неизбежные при рубке леса, то что ж возмущаться, когда социальный капитал того или иного общественного слоя без суда превращают в прах?

Те же, кто упорно утверждает, что совершенное сто лет назад убийство оправдано мировой практикой, государственной необходимостью или кармическими эманациями, продолжают вносить лепту в то, чтобы и их будущие несчастья объяснили теми же неумолимыми причинами.