«Через два месяца после освобождения Минска маму и бабушку забрали в НКВД»

Мама трагически погибшей белорусской журналистки Вероники Черкасовой Диана Тимофеевна рассказала «Комсомолке» про испытания, которые выпали на долю женщин этой семьи еще в послевоенные годы

<p>Белорусскую журналистку Веронику Черкасову зверски убили в ее квартире утром 20 октября 2004 года, нанеся ей множество ножевых ранений. Веронике было 45 лет, она работала в независимых изданиях - в «БДГ», «Белорусской газете», «Салідарнасці». Убийц до сих пор не нашли. Мама Вероники, Диана Тимофеевна, признана следствием потерпевшей стороной. Сложно представить, что она пережила за эти годы, так и не получив ответа на главные вопросы...</p>

<p>Диана Тимофеевна рассказала «Комсомолке», что эта жуткая трагедия - не единственная в ее семье. После войны ее маму Татьяну Николаевну и бабушку Наталью Потаповну Лапковских забрали сотрудники НКВД. Она, 9-летний счастливый ребенок, не знала тогда таких слов, как «измена Родине», как не знала и то, что этот ярлык с ее близких снимут лишь через 20 лет после вынесения безосновательного приговора...</p>

<p>- Когда закончилась война, для нас, минчан, это была большая радость - пришли наши! Осенью я пошла во второй класс школы №2 на улице Энгельса, ее не так давно снесли. В школе нравилось, но ходила недолго - всего три недели.</p>

<p>Утром 22 сентября 1944 года в дверь постучали. Сотрудники НКВД были кратки: «Собирайтесь!» В то время мы жили на улице Пулихова, 27. В добротном деревянном доме на три семьи.</p>

<p>Маму (с папой они тогда уже расстались) и бабушку забрали, а меня и трехлетнего брата, разрешив взять с собой лишь необходимое, отвезли к другой бабушке на улицу Осоавиахимовскую (в то время она шла параллельно улице Чкалова. - Ред.).</p>

<p><strong>«Я завидовала детям из детского дома - они были накормлены и лучше одеты»</strong></p>

<p><strong>- Что вам, детям, тогда говорили - где мама и бабушка?</strong></p>

<p>- Говорили - в тюрьме. Раз забрали - значит, виноваты. Но, что бы мне ни говорили, я знала, что мама не может быть виновата, она ничего плохого не сделала! Мама работала инспектором на предприятии молочной промышленности, бабушка была домохозяйкой, она рано вышла замуж...</p>

<p>Но в то время невозможно было идти против власти. Даже обидеться - не то что возмутиться - не имели права. Нам просто сказали, что маму и бабушку арестовали. Позже мы узнали, что даты ареста, судебного приговора и освобождения у обеих были одинаковыми, как и дата реабилитации - почти через 20 лет...</p>

<p>Не хочу даже вспоминать долгие месяцы без них, мы с братом прожили почти год у второй бабушки, матери отца - Степаниды Викентьевны. Ее семья нас приютила, несмотря на то, что папа с мамой уже вместе не жили. Послевоенное время было голодное, два лишних рта были обузой даже для близких. Помню, как радовались кирпичу хлеба, как я завидовала детям из детского дома, которые учились со мной в новой школе.</p>

<p>Детдомовцы ходили в красивой теплой одежде, ее присылали по гуманитарной линии из Америки. Мне же приходилось носить бабушкины калоши - до сих пор помню дикий холод и постоянно обмороженные руки-ноги...</p>

<p>Почему все это случилось с нами, почему закончилась наша прежняя жизнь - мы не знали. Потом уже соседи рассказывали про слухи, которые появились после ареста. Про то, что жилья в послевоенном Минске не хватало, и наш дом с отдельной кухонькой, собственным двориком и огородом приглянулся сотрудникам органов. В него заселили кого-то то ли из родных, то ли из самих сотрудников НКВД...</p>

<p>Передачи в тюрьму носила бабушка Степанида. Со мной на всю жизнь остался запах нерафинированного подсолнечного масла, на котором она жарила картошку с огорода и заправляла горохово-перловую кашу. Это и были передачи, иногда я помогала донести их до тюрьмы.</p>

<p>Тюрьма та же, что и сегодня - тогда она тоже находилась на улице Володарского. Поначалу маме и бабушке даже пытались найти защитника, но очень быстро поняли, что адвокат по большому счету - пустой звук. Уже тогда, в свои 9 лет, я на всю жизнь уяснила, что адвокаты, по сути, ничем помочь не могут...</p>

<p><strong>«Маму выпустили из тюрьмы с предписанием - «не имеет права жить в Минске»</strong></p>

<p><strong>- Вы жили в доме на Пулихова до ареста мамы и бабушки. Когда близких отпустили, не пытались вернуться в свой дом?</strong></p>

<p>- Мама и бабушка пробыли в тюрьме около года. Бабушку выпустили первой, она сходила в наш дом, но там уже жили другие люди. А мама вышла с предписанием на руках - «в Минске жить не имеет права». Так поступали со многими: освобождение без права проживать в столице. Где хочешь, там и живи, главное - уезжай.</p>

<p>Но в то время в Минске и тяжело было выжить - дорогие продукты, денег не было, еду меняли на вещи. Поэтому мама все-таки сходила в наш бывший дом. Ей отдали наш диван, шкаф, стол, бабушкин сундук, с которым она выходила замуж... Чтобы выжить, многие минчане в те годы нанимали машину и ехали в бывшую Западную Беларусь - менять вещи на продукты.</p>

<p>Мама поехала в Новогрудок. Там она встретила двоюродных сестру и брата, они предложили переехать.</p>

<p>Самое сильное впечатление того времени - дорога от Минска до Новогрудка. Накануне нового 1946 года в крытый брезентом грузовик погрузили шкаф, сундук и диван, на котором мама, бабушка, брат и я протряслись пять часов, прижавшись друг к дружке - на жутком морозе и в полной темноте...</p>

<p>В то время из Новогрудка многие, бросив старое жилье, уезжали в Польшу, в Белосток. В одной из таких хат-развалюх мы и поселились, на кухне вместо пола была земля... Но нам повезло: мама встретила хороших людей, устроилась работать в хлебный магазин, где хлеб продавали по карточкам.</p>

<p>В Новогрудке с продуктами было легче, местное население было богаче, там еще не начали создавать колхозы. Потому и ездили из Минска менять вещи на еду. Там спокойно можно было купить мясо, яйца, а какие там были рынки!.. В своей хатке мы жили, пока мама не вышла замуж - тогда смогли переехать в человеческое жилье.</p>

<p><strong>- Каким был самый откровенный разговор с мамой и бабушкой о времени их тюремного заключения?</strong></p>

<p>- Бабушка вообще никогда об этом не говорила. Пережила - и забыла. А что она могла сделать? Я не сразу поняла, что это был страх. Страх, что, озвучив пережитое, ты можешь снова это накликать... После тюрьмы люди боялись сказать лишнее слово.</p>

<p>Мама рассказывала, что утомительных допросов не было - у них попросту нечего было узнавать. Сидели - и сидели: их не мучили, не издевались. Надо было просто изолировать конкретного человека. У нас дома всегда было много книг. Мама и бабушка были очень начитанными, я Писемского не прочла, а бабушка со своим начальным образованием прочла.</p>

<p>Мама рассказывала, что в тюрьме развлекала сокамерниц пересказом «Анны Карениной», «Войны и мира» и других произведений. Потом ее направили в российскую Горьковскую колонию, а через несколько месяцев отпустили. Оттуда она и добиралась домой...</p>

<p><strong>- Как вы узнали, что мама реабилитирована?</strong></p>

<p>- Прошло почти 20 лет. Летом 1964 года, я в то время жила в Минске, маму вызвали в «желтый дом» - так тогда называли здание, в котором находится КГБ. Мама зашла не с парадного входа, а с улицы Комсомольской, где ей выдали копию справки о ее реабилитации. В справке Верховного суда БССР было написано, что дело мамы пересмотрено Верховным судом 29 мая 1964 года - за отсутствием состава преступления дело прекращено, и она реабилитирована...</p>

<p>Маме заранее сообщили, что она может приехать и забрать эту справку. Бабушке выдали такую же. Уже пришла оттепель, уже можно было говорить на ранее запрещенные темы. Мама ничего не говорила, просто показала мне эту справку. Но это не стало для них неким событием. Если бы мама и бабушка предыдущие 20 лет жили только этим, их жизнь была бы невыносимой.</p>

<p>Думаю, они потому и не говорили со мной о несправедливом приговоре и тюрьме, что вычеркнули тот период из своей жизни. Другая, налаженная жизнь это позволяла. И факт реабилитации стал для них лишь формальным получением бумажки, суть которой и так была им известна с самого начала...</p>