«Я испытал космический ужас»: писатель Александр Проханов — о провале ГКЧП и главной причине развала СССР

19 августа 1991 года в СССР было объявлено чрезвычайное положение. Власть в стране перешла к ГКЧП — государственному комитету по чрезвычайному положению. Для многих именно это событие стало точкой невозврата в процессе развала Советского Союза. Писатель Александр Проханов в интервью RT рассказал, что именно в эти дни де-факто произошла передача власти от союзного центра и президента СССР Михаила Горбачёва к региональной власти в лице президента РСФСР Бориса Ельцина, а члены ГКЧП «стали пешками в большой игре по уничтожению советской страны».

«Падение красной империи»

— Вы были среди тех, кто поддержал ГКЧП. В своих воспоминаниях вы написали, что целый день пребывали в эйфории: «Казалось, свершилось то, к чему я готовил себя, и Перестройка будет свергнута». При этом коллеги по газете «День», которой вы тогда руководили, говорили, что ваша реакция была довольно сдержанной. Каково же на самом деле было ваше отношение к тому, что происходило с 19 по 21 августа 1991 года?

— За эти дни было много всплесков. Первой была реакция восторга, потому что все ГКЧПисты были моими знакомыми и даже друзьями, я варился в этом кругу и чувствовал, что там назревает восстание. И когда оно произошло, я был рад этому.

Мне казалось, что это восстание против перестройки, против Яковлева, против Горбачёва, Шеварднадзе, против всей этой жуткой деструкции, которая многим людям была просто не видна. И все воспринимали это как великое освобождение, а я — как разрушение всех структур, на которых держится советское государство, как организационно, так и идеологически.

Я был рад за моих коллег, которые пошли на этот грозный и очень мощный шаг.

В следующий момент, я боялся, что ощущение реванша захлестнёт людей, которых перестройка подавляла. Мне не хотелось, чтобы победа ГКЧП ознаменовала расправу над перестройщиками, так же как победители потом расправлялись с ГКЧПистами. Моя сдержанность тогда на планёрке в оценках происходящего заключалась именно в этом. И моя газета поддержала тогда ГКЧП всеми возможными средствами. 

И третья форма реакции была ночью, когда войска ушли из Москвы. Когда Москва оказалась «голой». Когда по ночному городу гуляли толпы либералов, когда валили памятники, когда царила победная демократическая вакханалия. Тогда я испытал космический ужас, природу которого я не понимал долгое время, и только теперь я его осознаю как ужас, связанный с тектоническими сдвигами и разломами русской истории в целом.

Русская история движется синусоидами: то создаёт прекрасные империи, то рушит их, падает в пропасть, потом опять их возводит. И я присутствовал при конце красной сталинской четвёртой империи. Я чувствовал сотрясение мировых нервов. Мой космический ужас был связан с тем, что этот очередной огромный исторический русский разлом прошёлся по мне, по моей судьбе, по моим костям, по жилам. Этот ужас меня парализовал.

Когда всё закончилось и восторжествовала победа ельцинской группировки, в мою редакцию пришли победители — корреспондент «Комсомольской правды» пришёл насладиться моим поражением, увидеть как жалко трясутся руки у трубадура красного реванша. Но он увидел другого человека: я дал ему интервью, которое было опубликовано под заголовком «Будь проклята ваша свобода!» Это было начало моего отпора. Так развивалось моё отношение к тем событиям, которое эволюционировало вплоть до сегодняшнего дня.

«Уничтожение смыслов»

— Вы были связаны с членами ГКЧП и поддерживали их. В случае победы комитета, на вас были бы возложены какие-то определённые функции?

— Я не был внутри самого комитета и не был связан с распределением функций. Мне не предлагали стать министром информации и т.п. Я был рядом с членами ГКЧП, я их вдохновлял, я давал всему этому гуманитарное направление. Но никаких ролей для себя я не искал.

Единственное, на что я надеялся, что газета «День» получит мощную поддержку и, может быть, станет главной газетой Советского Союза.

Потому что многие газеты в то время стали яковлевские, сменили ориентацию, стали либеральные. Даже газета «Правда» сбросила ордена со своего главного листа. Патриотических газет почти не осталось, только «Советская Россия» и «День». Я мечтал, у меня была гордыня, что газета «День» может стать газетой нового советского возрождения, рывка, о котором все говорили.

— Ваша газета критиковала Горбачёва, перестройку, в то время, как в стране и в мире все с восторгом это поддерживали. Что плохого вы видели в той политике и тех процессах, которые происходили в СССР в конце 1980-х—начале 1990-х? 

— Когда ломались хребты режимов в Болгарии, в Германии, в Венгрии, эти хребты ломались с хрустом. Умирало огромное количество людей, которые связали себя с этими режимами, с промышленностью, с армией, с разведкой. Далеко не все были в восторге. Как и в Советском Союзе. В восторге была группа перестройщиков, чьё влияние было колоссально. Оно захватило большие слои, в основном городской интеллигенции и молодёжи.

— Что по вашему мнению представляла из себя перестройка?

— Перестройка — это был мощный идеологический процесс, который ставил целью уничтожение всех организационных, идеологических и культурных констант, на которых держится государство. Перестройка шаг за шагом, планомерно, по алгоритму уничтожала все эти смыслы. Были уничтожены смыслы, связанные с революцией 1917 года, с её героями, героями Гражданской и Великой Отечественной войн. По существу, разрушались идеологические основы.

Продвигалась идея, что весь советский период — это период чудовищного уродства, несовершенства. Что советская промышленность плодила только калоши и валенки, что она загадила все реки и леса. Что военно-промышленный комплекс выпил все соки из нашей экономической жизни. Кроме того, уничтожались вещи структурные. Уничтожалась идея коммунистической партии, идея центральной власти. Партия объединяла огромную махину и была связующим звеном во всех областях. Партия контролировала назначение генеральных секретарей в союзных республиках. Это была мощнейшая консоль, которая висела в центре государства, а Горбачёв её спилил. И всё оказалось рассыпанным.

Советская экономика была плановой. Горбачёв ввёл идею кооперативов. Заводы выпали из общего организма и стали автономными единицами, начали сотрудничать с Западом. Молодые ребята, кооператоры, комсомольцы, они ликовали: «Какое счастье, что мы можем мгновенно обогащаться». Художники, газетчики радовались — всё, нет цензуры, можно громить все константы. 

Во время перестройки была разрушена идеологическая система, была разрушена экономическая система, была разрушена политическая система.

И люди, которые понимали, что такое государство и как оно работает, были в ужасе от того, как падал Советский Союз. С 1986 года я был лютым антиперестройщиком. Тогда я написал свою статью «Трагедия централизма».

«Беспомощная баррикада»

— Где вы были 19 августа 1991 года? Вопрос, который после тех дней был для многих как система опознавания «свой—чужой».

— Этим днём я был у себя на даче под Истрой. Меня разбудил мой сосед по улице: «Всё, наши идут, танки идут». Я оставил жену и детей на даче, прыгнул в автомобиль и помчался в редакцию готовить номер и собирать материалы в поддержку ГКЧП. Первое, что я сделал, попросил о встрече с самым важным для меня человеком — c Олегом Баклановым, членом ГКЧП. Но помощник попросил подождать, сказал, что Бакланов очень занят.

Потом в редакции стали раздаваться совершенно неожиданные звонки от людей из бывшей советской политической элиты, для которых ГКЧП стало сюрпризом. Многие знали о моей близости к людям, вошедшим в состав комитета. 

Помню мне позвонил глава политуправления армии Николай Шляга и спросил: «Что произошло?».

Также ко мне пришёл глава идеологического отдела ЦК КПСС Владимир Севрук, в костюме, и сказал, что готов работать на ГКЧП. 

Многие из политического руководства не были даже в курсе — круг ГКЧП был очень узким. Люди от меня хотели узнать, что произошло, а я ничего вразумительного не мог сказать. 

— Вы были у Белого дома в тот день?

— Да, я поехал к Белому дому. Я видел эту баррикаду, которую построили из «бамбуковых палок и промокашек» и которая носила чисто символический характер. В этом же месте потом, в 1993 году, была другая баррикада, такая же эфемерная, где были старые шкафы, арматура, гнилые балки, — беспомощная противостоять чему бы то ни было.

Я видел эйфорию людей, которые там были. В Белый дом я не заходил, потому что он был полон моими противниками, и меня могли попросту прибить. Но там у дома был тот знаменитый танк. Я разговаривал с танкистом. Он был очень смущён, так как сам не понимал что происходит. Он говорил всем, что его поставили здесь, чтобы он охранял Дом Советов. На танк карабкались девицы, убирали его цветами. Он стал частью политического шоу. Это был тот танк, на который потом залез Ельцин и провозгласил свой вердикт. 

— Что ещё было в эти дни?

— Помимо того, что я занимался газетой, я был тогда секретарём Союза писателей СССР. Меня на совет пригласил руководитель Союза Сергей Михалков. Там были наши маститые писатели. По мере того как развивались события: сначала был успех ГКЧП, а потом постепенно все полномочия сворачивались, Ельцин не был арестован, ГКЧП стал разваливаться — Михалков менял свою позицию, от поддержки к осторожности. И затем Союз вынес решение: не высказывать поддержку ГКЧП, а наоборот призвать интеллигенцию и народ к сдержанности. Нам не хотелось, чтобы конфликт захватил людей и привёл к гражданскому столкновению.

Один из аппаратчиков Союза писателей, который присутствовал на заседании Совета, помчался в «Комсомольскую правду» и дал там интервью, где сказал, что Союз писателей СССР поддержал ГКЧП. Это была провокация. В последующем это послужило поводом для разгрома Союза писателей СССР, большинство членов которого были советские патриоты: Михалков, Бондарев, Кожевников, Карпов и другие.

«Оползень истории»

— Как вы восприняли поражение ГКЧП?

— Когда произошло убийство трёх молодых людей, которые поджигали боевые машины пехоты, когда пролилась кровь, возникло ощущение оторопи. И после этого войска были отозваны Язовым из столицы. После ухода войск сложилось ощущение вакуума, Москва была в безвоздушном пространстве, я задыхался. Потом произошёл ельцинский «парад»: ГКЧП было объявлено вне закона, один за одним шли аресты, объявляли: «арестован Крючков», «арестован Янаев», «убит Пуго». И вот прошла информация: «арестован Бакланов». А через несколько минут после этого раздался звонок от помощника Бакланова, который сказал: «Ты хотел повидаться с Олегом Дмитриевичем, приезжай, он находится у себя в кабинете в ЦК». Я говорю: «Как? Он же арестован!» Мне ответили: «Нет, он не арестован». Я ехал к Бакланову по Москве, наполненной победившими демократами. Я вошёл в здание ЦК через турникеты, где стояли охранники, и я ждал, что меня схватят и поведут куда-то. В здании всё кипело людьми. Я прошёл в кабинет Бакланова, где раньше встречал министров, генералов, конструкторов — он был первым заместителем председателя Совета обороны СССР. Он был крупнейшим космистом — под его руководством создавались «Энергия — Буран» (многоразовая транспортная космическая система. — RT).

В приёмной Бакланова не было ни секретаря, ни операторов телефонной связи. Дверь в кабинет была распахнута, я вошёл и увидел его: высокий, худой, заросший щетиной, ходит по кабинету, совершенно один, у него там работает машина, которая уничтожает документы. Мы обнялись, спрашиваю: «Что произошло? Что случилось?» Он мне сказал: «Дрогнули Язов и Крючков». Больше ничего не сказал. А через три часа его арестовали.

А потом началось безумие победителей. Мою газету «День» запретили. Но как только она всё-таки вышла после перерегистрации, первое что я сделал — опубликовал десять фотографий с Баклановым, которые были сделаны во время интервью с ним, показав, что я не боюсь, что я по-прежнему ГКЧПист, что я верен своим товарищеским отношениям с Баклановым. (Газета «День» была закрыта в сентябре 1993 года, когда выступила на стороне Верховного Совета против Ельцина. С ноября 1993 года выходит под названием «Завтра». — RT).

— Когда Бакланов умер, вы назвали его «последним советским великаном». Могли бы вы немного охарактеризовать других членов ГКЧП?

— Драма ГКЧПистов была в том, что они были уходящей натурой. Ветер русской истории дул уже в другие паруса. Кончалась эра очередной русской империи — красной, четвёртой. До неё была третья — Романовская, была вторая — Московское царство, была первая — Киевско-Новгородская империя. Кончалось это великое время.

Члены ГКЧП — это были очень добрые, благородные люди, трудяги. Но их время заканчивалось. Они были лидерами исчезающего государства. И они хотели удержать это исчезновение. Но уже случился оползень. История оползала. Они бежали навстречу этому процессу, но их сносило, они не могли справиться с этим историческим оползнем. А Ельцин, ельцинисты и вся когорта либералов, которые и спровоцировали этот оползень, они были людьми дна, куда упала на время русская история.

Дмитрий Язов — это был такой трудовик, ветеран, солдат войны, прошедший до Берлина, матёрый, понимающий, что такое командовать полками, армиями всех родов, такой махиной, как Советская Армия. А потом он давал интервью, уже сидя в камере, в спортивных портках, и каялся, и просил прощения у Раисы Максимовны. Это было чудовищное зрелище.

— Почему он просил прощения именно у неё?

— Потому что когда Горбачёв «чистил» армию и снял с поста министра обороны, он приехал во Владивосток, я был там тогда. Горбачёв смотрел войска Дальневосточного округа, там был Язов. И Язов понравился Раисе Максимовне. И она сказала мужу, что его надо назначать новым министром обороны. Язов чувствовал благодарность к ней за то, что она сделала его министром обороны и просил у неё прощения, что подвёл.

«Конституционный вакуум»

— По вашему мнению, ГКЧП — что это было: заговор или договор между Горбачёвым и Ельциным?

— Огромная интрига. ГКЧП — это была завершающая операция по сокрушению Советского Союза. Всё было подготовлено перестройкой, Советский союз был уже почти разрушен. Горшок был ещё цел, но он уже падал в воздухе. 

Была проблема передачи полномочий от союзного федерального центра к региональному. Федеральный центр представлялся Горбачёвым, а региональный центр был у Ельцина. Надо было сделать всё, чтобы государственные полномочия были переданы от горбачёвского Кремля — Ельцину. И это было сделано с помощью ГКЧП.

ГКЧП создало три дня вакуума. Во время этого конституционного вакуума не было никого во главе государства. Полномочия взял на себя Ельцин — замкнул на себя армию, разведку, финансы и все остальные структуры.

Когда ГКЧП провалилось, и Горбачёв вернулся из Фороса в Москву, он не потребовал у Ельцина возвратить ему полномочия. Хотя обязан был. Получается, что не ГКЧП его сверг, а Ельцин. Ельцин отобрал у него все полномочия. И Горбачёв не пикнул. А это говорит о том, что это тоже был сговор.

Если бы Горбачёв был Сальвадором Альенде, то сражался бы до последнего. А он просто сдал государство Ельцину.

Как развивалось ГКЧП — это другое дело. Мне рассказывали, что список ГКЧП утверждал сам Горбачёв, лично включив в него несколько человек, в том числе руководителя КГБ Владимира Крючкова. Как центральная фигура госбезопасности Крючков должен был отдать приказ об аресте Ельцина. Он этот приказ не отдал. Это было даже не предательство, это было намеренное дело. Остальные члены ГКЧП почувствовали себя одураченными, и побежали к Горбачёву, просить его как можно скорее вернуться в Москву. А Горбачёв выкинул их из своего Фороса на растерзание толпы.

Поэтому я считаю, что ГКЧП — это проект госбезопасности. В центре этого проекта стоял глава КГБ Крючков. И когда наступило время «Ч», он сделал так, что полномочия были переброшены. В этом был смысл ГКЧП. Бедные, не ведающие ничего ГКЧПисты, с которыми так блестяще сыграли «втёмную», оказались просто жертвой завершающего периода этой комбинации.