«Страдай, но молчи»: какие татуировки делали французские заключенные в XIX веке — и почему их искусство снова в моде

Павел Коркин: С Иваном Сабакиным мы познакомились в Москве в студии Егора, и он согласился набить мне на лице татуировку-другую. В процессе мы разговорились о его необычной технике: оказалось, что Сабакин — знаток, ценитель и продолжатель традиций французской тюремной татуировки. Я сразу догадался, что читателей «Ножа» непременно заинтересует эта область мировой культуры, и попросил Ивана поделиться своими ценными знаниями с вами, что он и сделал.

Иван Сабакин: Эта история начинается в 1832 году с одного, на первый взгляд, незначительного, формального нововведения, принятого во французских тюрьмах. Именно тогда медицинская игла пришла на смену клейму, а персональный цифровой код заменил геральдическую лилию на телах осужденных.

Заключенным потребовалось совсем немного времени, чтобы осознать простоту и доступность процедуры татуажа даже в стесненных условиях тюремной камеры. Татуировка, вообще, крайне неприхотливый к инструментарию процесс: острый предмет, немного сажи или чернил — вот, собственно, и всё, что необходимо. Достать первое и второе проблемы не составляло, суть же процесса наглядно демонстрировалась каждому при первичном поступлении в место заключения как следствие описанной выше практики.

Отметим, что необходимым для распространения татуировки является третий, не упомянутый нами компонент — время. И его у заключенных, чье нахождение в камере прерывалось лишь кратковременной прогулкой, было предостаточно. Необходимость чем-то занять непропорционально большие отрезки свободного времени, как правило, один из сильнейших толчков к освоению практики татуирования — идет ли речь о многомесячном плавании, монотонном казарменном быте или собственно о сроке заключения. Недаром изначально в Европе татуировка была маркером именно моряков, солдат или заключенных.

Сюжеты

Как же распорядился французский заключенный той малой долей свободы — свободы самовыражения через медиум собственной кожи, — которую ему удалось вырвать из рук тюремной администрации?

Изучая сюжеты ранних татуировок, можно отследить основные темы, занимавшие умы заключенных в XIX — начале XX веков.

Женщины

В закрытых мужских сообществах, коим, несомненно, является и тюрьма, эта тема стояла особенно остро. Часто именно женские портреты и эротические изображения составляли основную массу татуировок на теле осужденного, лишь изредка перемежаясь сторонними мотивами.

Религия

Религиозная символика, пожалуй, второй по частоте комплекс мотивов.

Святое сердце, крест, пронзенное сердце, образы Христа и Девы Марии часто использовались не только как показатель возвышенного религиозного чувства, но и как метафора, указывающая на страдания, переносимые заключенным, где тот отождествлялся с Христом, а также как знаки раскаяния или, наоборот, бунта.

Так, католический крест трактовался как символ обреченности или, в частных случаях, как выражение принципа «никому не верь». Крест с помещенным в его центр сердцем — общий символ перенесенных страданий и т. д.

Бравада

Эта категория мотивов охватывает как сюжетные изображения, так и поэтические строки, демонстрируемые заключенными.

“Tout me fait rire” — «Мне всё смешно», — гласит надпись на груди одного из заключенных.

Порой эта бравада исполнена трагического пафоса:

“Le Passé m’a trompé, le présent me tourmente et l’avenir m’épouvante” — Прошлое меня обмануло, настоящее терзает меня, а грядущее страшит.

“Souffre, mais tais-toi” — Страдай, но молчи.

“Fatalitas” — Злой рок.

А часто и не лишены самоиронии:

“Pas de chance” — Неудачник.

“Je suis au lit” — Таков я в постели (надпись сопровождалась изображением свиньи).

Протест

Эта категория татуировок направлена в основном против полиции и тюремной администрации. Например, широко известный и за пределами Франции призыв “Mort aux vaches” («Смерть коровам») основан на игре слов “vache” — «корова» и “wache” — жаргонное именование надзирателя. Эта фраза могла сокращаться до аббревиатуры MAV либо же до трех точек, расположенных произвольным образом.

Профессия

Нередко на груди или на руках преступник носил одну-две татуировки, говорящих о характерной для него деятельности. Так, бабочка отмечала вора (вспоминаем роман Papillon и его последнюю экранизацию), фонарь — домушника, рука с кинжалом — убийцу и т. д.

Помимо того, среди татуировок, несущих вполне конкретное смысловое наполнение, могли встречаться и не свойственные криминальному коду изображения: декоративные цветы, патриотические изображения (от французского герба до портретов президентов), якоря и ласточки у тех, кого судьба связывала с морем, племенные татуировки у военных, которым приходилось нести службу на африканском континенте и т. д.

Важно понимать, что говоря о татуировках заключенных, мы имеем в виду именно мужчин. Женские татуировки также встречались во Франции описанного периода, но представляли собой куда более узкое явление — в основном это были татуировки проституток. Даже оказываясь в тюрьмах за куда более тяжкие провинности, чем проституция, женщины того периода редко прибегали к практике татуажа.

Немногие из найденных свидетельств специфично женского татуажа демонстрируют крайне ограниченный спектр вполне целомудренных (на фоне средних образцов мужского эротического татуажа) мотивов: любовь, несчастная любовь, месть за неверность и — что немного выбивается из ряда — любовь к выпивке.

Процесс

О технике нанесения татуировок можно твердо сказать лишь одно — она была несовершенна: переменная толщина линий, «слипшиеся» углы, «грязный», крайне контрастный покрас — всё то, что в наши дни стало отличительными чертами французской криминальной эстетики, было прямым следствием использования низкокачественного пигмента и грубых, часто самодельных игл.

История про краску для татуировки из жженого сапога и мочи, столь любимая в среде знатоков русского тюремного татуажа, часто повторяется и из уст многих отдаленно знакомых с предметом французов, но принимать ее стоит со здравой долей скепсиса. Во-первых, если судить по поделкам, рисункам и иным сохранившимся продуктам тюремного творчества, доступ к более или менее подходящим для татуирования пигментам у заключенных был. Во-вторых, редкие цветные фотографии начала века демонстрируют наличие красного цвета в значительном количестве изображений — налицо применение красной туши или иного подобного вещества.

Распространение

Само имя французской тюремной татуировки может быть обманчиво: оно говорит нам о Франции и тюрьмах, тогда как оба слова стоит употреблять с оговоркой.

В самой Франции для обозначения традиционной тюремной татуировки часто употребляется слово “biribi”, отсылающее к дисциплинарным батальонам в Северной Африке, куда отправлялись военнообязанные заключенные или солдаты, отметившиеся серьезными нарушениями устава. Жизнь в этих колониальных тюрьмах была полна тяжелого и монотонного физического труда, условия содержания варьировались от невыносимых до едва сносных — ироническое название таких батальонов l’Enfer («Ад») можно считать исчерпывающим.

В такой среде татуировка становилась видом досуга едва ли не более популярным, чем азартные игры (стоит ли говорить, что оба крайне сурово карались администрацией), способом привнести что-то новое в рутину тюремной жизни, живым свидетельством переносимых лишений.

Что же касается термина «тюремная», то границы, разделяющие «бакланку», вольную татуировку, и татуажи криминального мира, едва различимы. Наибольшее влияние на развитие традиции во Франции на рубеже веков оказала культура апашей (apaches) или апачей — на наш манер.⠀

Юные французские романтики и любители вольной жизни, вдохновляясь образами балаганных шоу и первых фильмов-вестернов про ковбоев и индейцев, предпочитали мыслить себя преемниками гордого племени апачей.

Подобно детям прерий, жить по неписанному закону предков, отречься от гнилого буржуазного порядка и превыше свободы ставить лишь смелость и силу.⠀

Получилось любопытно, с поправкой на реалии начала XX века, культурный уровень «новых апачей» и особенности выживания в городских джунглях. В 1900-е субкультура французских индейцев стала настоящим бедствием для страны: многочисленные, вооруженные, крайне агрессивные, они выработали свои жаргон, стиль одежды, кодекс чести и крайне радикальное отношение к телу.

Вдохновляясь боевой раскраской всё тех же американских индейцев, апаши «пустили в массы» практику татуировки, ранее служившую маркером уже обозначенных выше социальных групп — моряков, заключенных и солдат.

Вольная французская татуировка указывала скорее не на статус носителя, а на его свободолюбивый и авантюрный нрав. Нож не был маркером убийцы, как карты и игральные кости не отмечали шулера, являясь лишь приметами заядлого игрока и бретера.⠀

С ростом массовости субкультуры апашей веяния «уличного» татуажа неизбежно соприкасались с традиционной тюремной и солдатской татуировкой, к началу XX века придав ей тот вид, в котором мы можем наблюдать ее на архивных фотографиях эпохи.

При этом культурный обмен происходил постоянно: апаши отправлялись в колониальные тюрьмы, заключенные возвращались на родину, солдаты — в свои полки, передавая, создавая и воспроизводя всё новые и более сложные мотивы татуировок.

Именно первое десятилетие XX века можно считать пиком развития европейской традиционной татуировки как комплексного явления. Как пестрый мотылек, она расправила свои крылья на считаные мгновения, чтобы затем сгинуть в пламени Первой мировой войны.

Субкультура апашей сошла на нет, столкнувшись с противодействием полиции, не ограниченной в выборе средств в военное время, — скорому суду мог подвергнуться каждый, вызывавший подозрение хотя бы своим внешним видом, ни о каких татуировках и речи быть не могло.

Дисциплинарные же части значительно сократили свою численность уже к периоду межвоенья — в 1927 году в действии оставался лишь один батальон.

Наши дни

Итак, история французской тюремной татуировки окончена. Но почему сейчас, в первой половине XXI века, это явление конца XIX — начала XX веков интересно кому-то, кроме нескольких исторических гиков? К чему вообще этот разговор?

Несмотря на то что все носители подлинной французской тюремной татуировки отправились на покой, она сохранилась для будущих поколений в сотнях документальных свидетельств, в том числе в исчерпывающем объеме фотоматериала. И было в нем что-то такое, что неизменно приковывало внимание исследователей истории татуировки, желающих копнуть достаточно глубоко. Быть может, простота и артистизм образов, романтический флер и ужас колониальных тюрем и разгульная жизнь апашей в наши дни кажутся одинаково впечатляющими.

Тем не менее с начала десятых годов мотивы французской тюремной татуировки начинают активно реконструироваться и воспроизводиться, становясь объектом не просто копирования, но развиваясь, наполняясь новыми смыслами и обогащаясь в процессе. Это ли не признак живой традиции?

По всему миру, в самой Франции, Италии, Великобритании и даже России (ваш покорный слуга — тому пример) французская тюремная татуировка находит не только своих почитателей среди татуировщиков, но и среди клиентов, без которых всё это было бы не более, чем исторической реконструкцией.

Если отслеживать количество публикаций с тегами #frenchcriminaltattoo и #frenchprisontattoo, за последние годы оно возросло едва ли не в геометрической прогрессии.

В Лондоне (на минуточку, столице современной татуировки) проводится уже четвертый за два года узкотематический flash day, и более десятка мастеров, работающих непрерывно в течение суток, не могут в полной мере удовлетворить спроса ценителей. Корифеи же contemporary tattoo со старческой горечью вспоминают те времена — не более пяти лет назад, — когда “French criminal tattoo wasn’t even a thing”.

Нарочитая небрежность линий, вольность сюжетов и общая выразительность сделали крайне узкое явление своей эпохи одним из потенциальных флагманов современной татуировки, имеющим все шансы стать европейской традицией — в противовес американской и ориентальной, двум столпам татуировки XX века.

Чем это обернется через пару-тройку лет? Ждет ли европейскую традицию татуировки полноценный ревайвал? Кто знает. Но история, начавшаяся в 1832 году, обещает быть крайне интересной.