Калмыцкий «deep state»*

«Степные вести» в 2020 году напечатали несколько публицистических статей члена Общественной палаты Калмыкии Юрия Сенглеева. Такие статьи как День Республики. 100 лет!, «Родимое пятно» автономии, Путь веры  вызвали большой общественный резонанс, в редакцию поступило много откликов, в их числе были и просьбы к автору и редакции продолжать делиться с читателями своей точкой зрения на политические и общественные процессы в современной Калмыкии. Этим статьям предшествовали публикации, сделанные в 2019 году в «Степных вестях» и республиканской газете «Калмыкия Сегодня»: О политике и политиках с Юрием Сенглеевым, Рубикон, Земляки, будьте бдительны!, Юрий Сенглеев: В Калмыкии должна быть меритократия, Калмыкия Сегодня… Мы разместили ссылки, так как, по сути, все эти тексты составляют цикл размышлений о судьбах народа и республики.

Продолжаем – дип стейтом по-калмыцки начинаем новый 2021 год. Ведь каким он будет для общества, социума республики – зависит и от того, как мы осмысливаем недавнее прошлое, ситуацию, в которой находимся сейчас, и ближайшее будущее Калмыкии (в политических реалиях большой родины). 

Прошедший год был тяжелейшим для Калмыкии: «идеальный шторм», в котором сошлись несколько неблагоприятных факторов, как-то – изматывающий Covid-19, усугубляющаяся экономическая ситуация для многих наших земляков, тягостная морально-психологическая общественная атмосфера, а также достаточно хорошо организованное системное сопротивление так называемых элитных групп изменениям в персоналиях руководства республики и проводимому им курсу.

Выпукло, зримо проявились «родимые пятна» калмыцкой государственности – обособленность населения по группам, в основе существования которых принцип близости и свойства, это, прежде всего, отторжение «чужаков»,  изощренное формирование токсичных слухов как наследие «хотонной культуры». 
Национального единства нет. Причин несколько, они требуют отдельного изложения, но основное, на мой взгляд, это то, что в течение нескольких десятков лет действиями определенных лиц были созданы предпосылки для появления калмыцкого «deep state» (глубинного государства), своего рода незаконнорожденного дитяти калмыцкой государственности. Появилась неформализованная система, люди, реально влияющие или контролирующие ключевые экономические, а иногда и социальные процессы в Калмыкии, в то же время не занимающие соответствующих официальных должностей и не имеющие законных компетенций.
История эта давняя, со своим генезисом. В конце 1950 годов, после высылки калмыков (1943-1957) сначала была воссоздана автономная область, а уже затем(в логике советского государственного строительства) была образована Калмыцкая АССР в составе РСФСР. Благодаря тихому подвигу простого народа и эффективному на тот момент управлению, прежде всего, экономическими процессами, а также активности в сфере культуры был создан полнокровный республиканский государственный механизм. Это было отмечено несколькими государственными наградами. Был достигнут определенный баланс между группами влияния, различными этническими группами, существовал, как сейчас бы сказали,национальный консенсус.
Но начавшийся спад, то, что впоследствии назвали «застоем», начал постепенно проявляться и в Калмыкии.

Уже упоминал в одной из своих статей о том, что непонятные и, думаю, непонятые до конца события происходили в середине 1970-х годов. Тогда ржа недоверия и неутоленных амбиций некоторых активных руководителей начала разъедать нашу автономию. «Золотой век» калмыцкой государственности закончился. Честный и где-то аскетичный режим управления экономическими и социальными процессами в Калмыкии 1960-1970-х годов не вписывался в  экономическую жизнь Юга России в части накопления «теневого», уже не социалистического капитала. Социализм как способ производства начал зримо разрушаться именно на Юге России и в Закавказье. Отдельные эпизоды противостояния, по сути, разных экономических способов производства происходили в те годы и на территории республики, кто-то еще помнит события полувековой давности, но для большинства это дела минувших дней.

Недавно была опубликована статья о бывшем министре внутренних дел Калмыкии В.У. Илишкине, о его противостоянии с первым секретарем обкома партии Никулиным В.И. Она о том времени, тех жестоких реалиях, когда, по некоторым сведениям, за принципиальную позицию министра ждала яма (могила), вырытая где-то там, в окрестностях Элисты.
Ключевым звеном тогда еще советского государства была КПСС, «ядро» всего государственного и общественного механизма. С уменьшением ее роли, а затем и распадом, начало формироваться новое российское государство и, соответственно, отдельные его части, то, что определяется сейчас как субъекты Российской Федерации. В том числе и наша Калмыкия-Хальмг Тангч того периода.
Именно тогда была создана основа явления, вынесенного в заголовок данной заметки, – deep state в Калмыкии.
Старая номенклатура, которая не смогла найти точки соприкосновения за почти три года в формате еще советской, но парламентской республики, покинула политическое поле в конце апреля 1993 года, осуществив таким образом свое харакири. Автору довелось быть и участником, и своего рода Иосифом Флавием того периода времени, иногда и актором, своего рода неформальным нотариусом, подтвердившим юридические факты. Политически советская номенклатура в Калмыкии проиграла, и она это понимала. Причин несколько, они требуют тщательного исторического исследования, но главное то, что номенклатура сама была сформирована на фундаменте необоснованного и несправедливого смещения первого секретаря Калмыцкого обкома партии Б.Б. Городовикова. У него, как и у многих созидателей, были ошибки, возможно, и со стратегическими последствиями, но в том, что за короткий срок республика стала полнокровным государственным механизмом с хорошей экономической основой, как и было установлено конституционным строем РСФСР и СССР, – его (и его сподвижников) заслуга!
Новый постсоветский политический и государственный строй в Калмыкии, на мой взгляд, был сформирован в 1994 году в ходе достаточно драматичных  событий, связанных с принятием Степного Уложения. Именно тогда, помимо официальных государственных органов и инструментов, была создана (увы!) достаточно эффективная региональная машина социального контроля над поведением людей, в том числе из влиятельных и активных персон, которые могли представлять угрозу установившемуся персоналистскому режиму.
Помимо официальных органов и лиц не до конца оцененную роль в этом процессе играли неформальные инструменты. Полагаю, что была и активно работалапока еще единичная личная служба безопасности, прямо-таки «безпека» по западно-украинской (1940-х годов) аналогии; чувствовалось также, что часть тёрлмюд не за страх, а на совесть помогала своим землякам- руководителям.
Все попытки сопротивления некоторых слоев и персон в конечном итоге были сведены на нет. Создание официальной (Народной) партии, открытые способы политической борьбы, к которым население уже привыкло за время перестройки, наоборот, позволило достаточно четко выявить круг противников установившегося персоналистского режима и применить к ним различные меры, в том числе и вне правового поля. Большая часть населения была вынуждена принять правила игры, тем более, что вокруг, в соседних регионах, да и в российских столицах, обстановка была весьма опасной и непредсказуемой – шел процесс классического первоначального накопления капитала со всеми вытекающими отрицательными последствиями. Да и события октября 1993 года были еще свежи в памяти.
Но с конца 1990-х годов начался исход, в первую очередь, молодежи. Да, уже была трудовая миграция, но именно молодежь с согласия, пусть иногда вынужденного, родителей начала уезжать в конце 1990-х, в начале нулевых. По социологическим канонам это означало, что молодые люди «голосуют ногами», они не верят, что смогут достойно себя реализовать и жить в республике. По моим впечатлениям, молодежь (1980-х годов рождения и позже) уезжала изначально со стремлением закрепиться и остаться в новых местах.
Вместе с тем определенным группам в республике в это время было комфортно. Был доступ к рычагам управления, к ресурсам, была возможность пристроить своих детей, племяшей, невесток и зятьев в хорошие места, в том числе и государственные органы. Народ особо не мудрствовал, в тех органах и организациях, где работали, там и пристраивали родственников, знакомых, однокашников. Руководители же подальновиднее уже тогда начали планировать карьерный рост своих протеже на командные позиции в нужных органах. Чужим, не своим, там было не место. Сегрегация в аспекте карьеры (вещи надо называть своими именами) шла и по этническому принципу, и по субэтническим, а в районах – уже и по хотонному. Именно оттуда слоганы с прямым смысловым воздействием, например, «Наш город». В Яшкульском районе сначала подспудно, а затем и в «полуслух» пошло размежевание на социальные группы на основе хотонного происхождения, а также выделение при случае так называемых приезжих, например, выходцев из бывших довоенных калмыцких районов. Полагаю, что этот процесс шел и в других районах. Явление не уникальное, чисто калмыцкое, это было  характерно для многих национальных республик Юга России, да и для славянских южных регионов тоже, хотя не в такой очевидной форме. 

Центральные органы федерального уровня, особенно правоохранительные, первыми отреагировали на эту эрозию государственных институтов и стали назначать на большинство должностей первого уровня не местных, что называется, товарищей. (В советское время такая практика была в отношении одной должности – руководителя республиканского органа безопасности.) Насколько эта практика оказалась действенной, у меня не было возможности с достоверностью оценить. Единственно, отмечу, что на психологическом уровне, как мне показалось, не появилось соответствующего механизма социальной интеграции назначенных руководителей, как это было в советские времена. Ведь тогда направленцы из других регионов в Калмыкии со временем становились своими, воспринимались как свои. 

Страна, строй поменялись. Меткое народное мнение нашло уже хороший исторический аналог – варяги. Как правило, новый руководитель приводил одного-двух своих людей, а все должности среднего и нижнего уровня оставались за местными. Поначалу сотрудниками, уже привыкшими к определенным вольностям, это было воспринято с опаской, но постепенно, как мне представляется, выработался негласный регламент между двумя этими уровнями. Так вот, многие представители среднего звена силовых структур, как правило, неформально (родственные отношения, земляческие и проч.) связаны с той группой людей, которые объединены в калмыцкую «deep state». Ранее, если подобного рода орган возглавлял местный, происходила персонификация ответственности: всем было понятно, что за действия несли ответственность, в т.ч. моральную, руководитель и его люди. В новой же конструкции путем ловких манипуляций можно было перевести стрелки на приезжих. «Восток – дело тонкое, Петруха!», как говорится.

И все это, считаю, является платой – карма своего рода – за непотизм, местничество, нарушение меритократических принципов в подборе кадров.
В системе республиканских органов калмыцкий «deep state» был уже очевиден, то есть сформировалась своя доморощенная, по местным лекалам, номенклатура, это слой людей, реально влияющих на многие процессы в республике. Остов (скелет) этого явления был создан и развивался с 12 апреля 1993 года. Ситуацию со сменой персоналий в 2010 году я проглядел, не придал значения. Но с начала 2011 года произошла существенная перезагрузка государственного республиканского механизма  и персоналий. Хотя корневая система была общая, растения в указанные периоды выращивались в этих питомниках немного разные. Когда вторые становятся первыми, бывают различные перформансы.

В Элисте это произошло весьма зримо и где-то показательно, в стиле произведений О’Генри, когда Боливар двоих не выдерживает. Кстати, на настоящий момент, судя по всему, в этих «высоких отношениях» маятник может качнуться и обратно.
Помимо надстроечных моментов есть еще экономические институты, являющиеся материальной основой существования государственных институций и людей. В указанные годы существовавший народно-хозяйственный комплекс в Калмыкии был разорван, сломан. На его остатках и образовалась современная модель республиканской экономики. Рука рынка оказалась неразборчивой: вместо вполне добротных хозяйственных комплексов мы имеем на территории разрозненные небольшие экономические структуры разных организационных форм. Ведь развитие рыночных отношений шло в Калмыкии по проторенным еще в XIX и XX веках тропам: появились немногочисленные богатые и много бедных,  которые ринулись в райцентры, в Элисту, а затем в Москву, Петербург и на «севера».
В этот период времени и началось сращивание, полагаю, некоторых местных чиновников, формирующихся латифундистов и некоторых представителей среднего звена силовых структур, в частности, на почве общего интереса к сельскому хозяйству, в том числе и к финансовым субсидионнным инструментам. Конкуренция становилась большей частью не экономической, не за счет большей эффективности хозяйств, а за счет административного ресурса.
Аналогичный – применительно к городскому хозяйству – процесс шел и в столице республики. Город переживал тогда определенную социальную трансформацию: жители районов, где развитие рыночного способа ведения сельского хозяйства шло более быстрыми темпами, массово переселялись в Элисту. И если раньше город был социально в какой-то степени сбалансирован, советское еще территориальное планирование сказывалось, существовали типаж горожанина и городская культура общения, то с появлением неконтролируемого потока внутренних мигрантов появилось социальное напряжение, ведь «колхозники стали гасконцами».
И все это произошло за достаточно короткий срок, примерно за десять лет.
Одновременно в Калмыкии активно развивался теневой сектор. Он был с конца 1970-х годов, тогда уже системно появилось в сельском хозяйстве неучтенное поголовье. Тогда же пошли соответствующие процессы с завышением объемов работ в строительстве, также в условиях дефицита товаров резко усилилась в социальном плане роль заведующих складов и баз. Появилась своя торговая «мафия».
В 1990-х годах этот сектор поначалу занял выжидательную позицию, даже где-то опешив от дерзости молодых «новых калмыков». Ну а затем все пошло по привычному руслу, тем более что угрозы знаменитой 93-прим УК со смертной казнью в виде высшей меры наказания уже не было.
Основой рынка считается появление эффективного собственника, так гласит экономическая теория. Собственника, который стремится создавать и создает добавочную собственность. Но, как показывает практика, в условиях переходного периода идет конкуренция между белым сектором экономики и теневым, а  иногда и криминальным, – его антиподами. В Калмыкии так и было.

Результат за эти 27 лет – нет ни одного солидного промышленного или перерабатывающего предприятия республиканского значения. Только в сельском хозяйстве благодаря личностям появилось несколько предприятий хорошего уровня, числом менее десятка. Поэтому материальная основа «глубинного государства» в Калмыкии значительно прочнее, прибыльнее для его участников, чем экономический фундамент самой республики с нищающим и стареющим населением, ветхими основными средствами и деградирующей степью.
В это же самое время правящий республиканский класс формировал свою смену – из своих, для своих и в интересах только своих. Соответственно, шла профессиональная деградация, искажение профессиональной этики, отток квалифицированных кадров.
Кроме того, происходил процесс интенсификации существующих теневых денежных (кэш) потоков. В общем, создано было такое «царство лавочников», почти как в южной Италии. Внешне все выглядело спокойным, даже умиротворенным, правильная работа с пиаром привела к тому, что Калмыкия из «Нью-Васюков» превращалась – сам лично читал – в своего рода Швейцарию, островок стабильности и покоя, так сказать. Появились свои «салоны мадам Шерер», где женская часть местных успешных людей формировала новую атмосферу. Для них все было, можно сказать, чертовски хорошо. Но только для них, не для большинства.
И тут – бамс – и «мартовские иды», и новый руководитель республики.
И тот вой, та вонь, которую вы можете почти физически ощущать в постах некоторых лиц, – это зловонное дыхание калмыцкого агрессивного «глубинного государства». Ведь в той Калмыкии-«Швейцарии» акты физического и эмоционального насилия стали  приобретать регулярный характер, город и республика небольшие, – шепотом, намеками говорилось о появлении групп людей, которые получили право на насилие от имени влиятельных неофициальных персон.

Естественно, официально таких фактов не было, так как наши земляки, «чтящие уголовный кодекс», следов не оставляют. Но атмосфера вседозволенности и попрания прав людей приобретала все больший характер, определенная публика помельче начала, что называется, шустрить, нередки были уже и эксцессы исполнителей. Такое впечатление, что пребывание в Москве и Петербурге некоторым нашим землякам и землячкам позволило освоить определенные виды деятельности, коммерческиепо результатам, но криминальные по характеру. И то, что раньше невозможно было представить для нашей маленькой столицы, где все жили, как в известной песне Анжелики Варум, «где все просто и знакомо… где нет зависти и злобы», – стало возможно.

Что печально и мерзко: первыми под удар попадали в таких грязноватых, с криминальным душком, схемах наиболее физически и психологически незащищенные слои – одинокие пожилые люди, подростки, сироты, больные. То, что творилось, не могло остаться без внимания компетентных органов. Но соответствующих процессуальных реакций в ряде ситуаций, как я понимаю, не было. Народ, простые люди сделали свои выводы, они-то понимали, в какой «Швейцарии» уже живут.
В ноябре прошлого года была опубликована моя статья «Родимое пятно» автономии, посвященная достаточно болезненной теме – трайбализму, точнее, его калмыцкой разновидности – улусизму. Как и 30 лет назад, статью «замолчали». И это не удивительно: именно проросший как социальное явление улусизм создает эмоциональную атмосферу, предпосылки для формирования круга молчания и бездействия, зародыша того, что популяризировано в понятии сицилийской мафии «омерта». Зачем обсуждать и, соответственно, признавать то, что явление есть,если благодаря этому кому-то легче достаются должности, перспективы, комфортные условия жизни. «Манахс» же преуспевают. Идеал подобной жизни можно охарактеризовать слоганом «наш маленький хотон» или «наш край». И это печально: исчезает вера в возможность существования единого института государственного характера. Вера в республику.
Это явление присутствует не в народе, не среди простых людей, которым некогда, которым надо добывать хлеб насущный. Это концентрируется в слое достаточно образованных и активных людей, которые, как полагаю, все отчетливо понимают и, увы, принимают такое положение вещей.
Для анализа указанного процесса в республике необходимо понимать существующую модель государственного устройства. Если рассматривать тему национально-государственного развития в России, следует отметить, что появление национальных автономий происходило в разных формах.  Россия до известных событий 1917 года была империей и, соответственно, имела определенный опыт абсорбции народов и государственных образований, таких как, например, вассальные ханства Средней Азии или автономное княжество в Финляндии. По логике событий, подобная судьба могла быть и у Калмыцкого ханства.Но существует такая калмыцкая, в более широком смысле, ойратская безрассудность в вопросах судьбы государства и народа, в результате чего совершается «торгудский побег» 1771 года или исчезает в результате геноцида Джунгарское ханство наших центральноазиатских сородичей.
Практика существования таких государственных образований, созданных на национальной основе, в современный период порождает опасность злокачественной трансформации. И это опасно для любого государства. На глазах моего поколения рухнул в течение нескольких дней Советский Союз. А начиналось все с межнациональных столкновений. Помню, как мои знакомые из Яшкульского РОВД направлялись в командировки в «горячие точки»: Нагорный Карабах, Фергана и так далее… С возрастом начал понимать, что деструктивность идет в таких вопросах от людей, иногда не очень понимающих характер последствий, чем пользуются профессиональные структуры, как правило, чужеродного происхождения. А финансовая подпитка подобных событий нередко шла именно из теневого сектора.
На настоящий момент существующая конструкция государственного устройства в российской Конституции является легитимным условием стабильности российского государства.
В то же время, и это вопрос именно к местным элитам, нужно обеспечивать именно государственный подход к обеспечению прав и свобод гражданина с тем, чтобы проживающие в данном регионе, например, в нашей республике, имели такие же возможности в карьере и личной реализации, как и в Москве, других городах и регионах. Это сложная, требующая времени и усилий планомерная работа, которую простые обычные люди должны понимать и морально поддерживать.
Возвращаясь к «deep state»: у него своя экономическая основа. Именно материальный интерес сводит разные группы людей, вне зависимости от родовой, субэтнической и этнической принадлежности. Именно «доля, доляна», «откат» являются топливом для всей системы закрытого конгломерата различных групп. Это уже полнокровное постсоветское явление. И получается, что есть общая модель государственных отношений, та, что на поверхности, на виду, и есть тайная, скрытая, достаточно работоспособная система (но ее надо знать, понимать правила игры и использовать заветное слово типа «сим-сим», обеспечивающее доступ в систему).

Поскольку в основе этой системы личный интерес, понимание социального блага в ней априори не предусматривается. Соответственно, этот бастард съедает официальную государственность, обескровливает ее. Поэтому у наших калмыцких бюджетников (учителей, работников детских садов, медсестер, да и большинства врачей, артистов, тех же журналистов) одни из самых низких зарплат. Поэтому вся социальная сфера ветшает, экономика республики стагнирует. При этомбастард (глубинное государство) заинтересован в существовании (не в развитии) официальной калмыцкой государственности, это позволяет через своих представителей получить доступ к федеральным ресурсам, обеспечивает при необходимости государственный статус. Возможно, из-за этого в республике уже десятилетиями сложная экономическая ситуация.

Вынужденная миграция части населения на определенное время как-то смягчила социальное напряжение. Но произошедшая реновация официального аппарата и ключевых фигур «глубинного государства» (в 2010 году) привела, по моему мнению, к увеличению интенсивности этой системы в плане денежных поступлений и, соответственно, к очевидному социальному недовольству. Причина понятна: менеджеры теневых процессов руководствовались исключительно экономическими категориями. Возможно, с их стороны было непонимание того, что игнорирование социальных проблем выращивает «гроздья гнева» социальной нестабильности, и тогда обычная жадность, как в известной приговорке, начинает губить того, кого надо.

Вкупе с пассивностью, избирательной беззубостью некоторых представителей правоохранительных органов, а иногда и прямым участием в сомнительных схемах, все это вызывало прямые ассоциации с событиями нашумевшего итальянского сериала «Спрут». Высшей точки симбиоз интересов представителей официального республиканского управленческого корпуса и местного «глубинного государства» достиг, как я полагаю, в середине минувшего десятилетия.
Вместе с тем в минувшем десятилетии были участники «deep state», утратившие контроль над наиболее маржинальными денежными потоками, и они хотели реванша. Хотя события марта 2019 года были неожиданны для правящего слоя, подспудная и где-то ювелирная работа по смещению первого лица республики, считаю, шла достаточно долго.
Но, как мы полагаем, те, кто это готовил и, по сути, осуществил, не получили свое.
Кремль, полагаю, дал понять: будет только так и не иначе. 

Наши земляки, как мне представляется, страдают определенным эгоцентризмом, рассматривая ситуацию на малой родине через призму своего восприятия, не видя иногда всей картины событий. Посмотрите, что происходит в соседних с Калмыкией регионах, например, в Астраханской области и в том же Дагестане. Нет ли у вас ощущения похожести процессов в назначении руководителей, вектора изменений? Поскольку Калмыкия находится в прикаспийском регионе, имеющем особое значение на «мировой шахматной доске», политические процессы в нем должны быть контролируемыми, особенно в настоящее время. Ведь кому-то очень хочется превратить Прикаспий в своего рода «Балканы XXI века», с очевидной исторической печальной коннотацией. Утрата контроля над такими процессами в конце 1980-х годов до сих пор отдаются деструктивным эхом. Поэтому «deep state» в нашей республике, очевидно, является потенциальной угрозой для суверенных прав российского государства. Лавочники, к сожалению, находятся в своей парадигме и не всегда понимают такие абстрактные для них понятия как Отчизна, Родина, Народ.
В степи иногда бывает, что вычерпывается вся вода степного колодца-худука, досуха. Полагаю, что позитивная энергия и сила народа Калмыкии в начале 2019 года были сродни этому образу, такому колодцу. И по закону исторической спирали в 2020 году, как и 100 лет назад, большая неопределенность и настороженность витали в головах и отражались в эмоциях наших земляков.

Мы пережили его – злосчастный 2020-й. Мы все сейчас в «буре беспощадной судьбы» мировой пандемии. Настоящие ценности – жизнь, здоровье, само человечество как вид – под глобальной угрозой. Одним из достижений человечества является способность к самоорганизации, государство как феномен является одной из ее форм, социальным благом. Его не будет, и мы начнем возвращаться в пещеры, в первобытнообщинный строй.

Исторической судьбой, усилиями многих предков мы сформировались как народ здесь, в междуречье Волги и Дона. Многих моих знакомых удивляет, что такому малочисленному народу дважды в бурном XX веке была предоставлена возможность государственной самоорганизации. Народ Калмыкии должен знать, что «deep state» всегда для кого-то, не для всех, не для общего блага. Лишь он, народ, сам, если уважает себя, может определить свою судьбу, сберечь свою Отчизну!

Юрий СЕНГЛЕЕВ,
член Общественной палаты Калмыкии

—————-

* «deep state» – глубинное государство (англ.).