На чистом листе. Поэзия Вадима Муратханова

В любом — сосредоточенном, раскованном ли — разговоре о поэзии и поэте «заложен», говоря по-научному, свой лексический словарь.

У обывателя (в лучшем, пушкинском смысле этого слова)  это, допустим, «душевно» или «жизненно». У филолога или стиховеда… Сей длинный словарный выводок вы, впрочем, найдете и без меня в любой статье соответствующего издания. Конгениальный мастеру-художнику критик, каковые еще встречаются, будет рассуждать, понадеемся, как художник; его пристрастный разбор окажется приключением, путешествием, творчески-затратным перепрочтением — со словарем, близким избранному герою.

Я подумал сейчас о «редкоземельном» слове, которое хочу применить, представляя поэзию уроженца Бишкека, долгого обитателя Ташкента, а ныне уже и «долгожителя» областных Электроуглей — Вадима Муратханова, стихи которого я читаю еще с тех времен, когда его имя звучало почти неотрывно от альманаха «Малый шелковый путь» и «Ташкентской поэтической школы».

И слово это — ответственность. Перед кем же и перед чем? Перед своим дарованием, прежде всего.

Перед русской поэзией.

Когда-то Наум Коржавин, рассуждая о поэте-собрате младшего поколения, Александре Сопровском (1953–1990), заговорил о серьезности и осмысленности этого представителя своей генерации. «Он был всегда серьезен, даже когда шутил, ибо очень серьезно было его время и судьба его поколения — даже тех представителей его поколения, которые пускались в противоестественные и неуместные пляски».

В самом что ни на есть настоящем времени я с легким и благодарным сердцем адресую эти драгоценные слова и Вадиму, чья поэзия от года к году крепнет в самостоянии, в том числе и духовном. Сопоставьте название его последнего по времени сборника «Цветы и зола» с именем главной книги классика-декадента Шарля Бодлера — вы сразу же поймете, с какого «берега» звучит этот сегодняшний почти классический, благородный голос.

* * *

Мой старый дом, заросший сад
и инструмент в ладонях слабых.
Другие руки век назад
привили этот цвет и запах.

Но кажется: за шагом шаг
стволы и ветхие стропила
в младенчестве моя душа
сама из времени слепила.

1994

* * *

(Из цикла «Цветы и зола»)

А если вдруг с небес Посол
за мной придёт, ему отвечу,
что только телом я прошёл
мою дорогу человечью,

что, получив отца и мать,
сестру и дом в глубоком детстве,
я их боялся потерять
и предпочёл стоять на месте,

что мой покой они хранят 
ещё и ныне от соблазна, —
и он, нежившего, меня
оставит до другого раза.

1996

* * *

            Алле

Конечный миг рисуется с трудом.
Зато виденью верю неизменно, 
где в мир иной наш деревянный дом
с закатом переходит постепенно.

И день за днём, обличьем не стара,
моя незаменимая сестра,
вытягивая руку над гардиной,
ведёт борьбу с растущей паутиной.

Она заранее включает свет,
чтоб комната успела осветиться.
Она всю ночь готовит мне обед
на несолёной медленной водице. 

1998

Душа

«Что же ты всё больше о телесном, 
что же так наивна и слаба?
Ведь уже почти открытым текстом 
говорит суровая судьба.
Отчего в преддверье скорби вечной 
ты, душа, упорствуешь в грехе?» —

Смуглотелой девочкой-узбечкой 
на лугу танцует вдалеке.
Облакам и утреннему солнцу
оставляет в травах след босой.
Запрокинув голову, смеётся,
пропасти не видя под собой.

2004	

На берегу

По пуговицам, петлям и погонам 
военного сукна,
словно по километрам заоконным,
взгляд молчуна.

И снизу вверх опаздывает сердце
на миг, на стук.
Ах, никуда теперь уже не деться
из цепких рук.

Они готовят сына к чудесам,
большим и важным,
подбрасывают трижды небесам
и ловят дважды.

2005

* * *

Мелькают поэты под сенью косматых деревьев.
Один неостывшей пощёчиной
спешит приложиться к берёзе.
Другой наклонился к дуплу узловатого дуба
и гневно нашёптывает
дневные обиды.

Спустя полстолетия роща идёт под топор.
Бумага наследует бледный рисунок волокон.
Мечтательный мальчик, поправив очки,
садится за стол
и вдруг с удивлением видит, как чьи-то обиды,
ожив у него под рукой, сплетаются в строчки
и боль незнакомая
проступает на чистом листе.

2021

* * *

«Осенние кораблики земли,
послушные невидимым штурвалам,
и крутятся, и вертятся вдали,
кружат над жёлтым покрывалом…»

Как много строк беспомощных просеяно
сквозь детский поэтический кружок.
Его вела Варвара Моисеевна,
оттуда — про кораблики стишок.

Так бы и дальше потемневшей меди
касаться, и рассматривать фасад
с лепниной гипсовой, и постигать бессмертье,
и ничего с тех пор не написать.

2024