Молодая гвардия (воспоминания Дарьи Кузьминичны Андросовой)

Знакомлюсь с сайтом "Молодая гвардия". Воспоминания Дарьи Кузьминичны Андросовой - самое важное, что успел там прочитать. Насколько справедливы обвинения Дарья Кузьминичны в адрес тех или иных лиц, мне судить сложно. Это прежде всего рассказ о жизни и нравах в оккупированном Краснодоне. .                           Лида Андросова Лида и Дарья Кузьминична Макар Тимофеевич Андросов - отец Лиды https://www.molodguard.ru/guardian9.htmДетство и деятель

Знакомлюсь с сайтом "Молодая гвардия". Воспоминания Дарьи Кузьминичны Андросовой - самое важное, что успел там прочитать. Насколько справедливы обвинения Дарья Кузьминичны в адрес тех или иных лиц, мне судить сложно. Это прежде всего рассказ о жизни и нравах в оккупированном Краснодоне.

.

                          Лида Андросова

Лида и Дарья Кузьминична

Макар Тимофеевич Андросов - отец Лиды

https://www.molodguard.ru/guardian9.htm

Детство и деятельность Лидии Макаровны Андросовой (воспоминания её матери Дарьи Кузьминичны)

Лидия Макаровна Андросова родилась в 1924 году 12 декабря в поселке Краснодон, Краснодонского района, Ворошиловградской области.

Отец ее горняк с пятнадцати лет, тридцать лет уже работает на шахтах Донбасса, добывает стране черное золото. Детство ее проходило хорошо, было ей около шести лет.

Я и муж поехали в город Ворошиловград, купили ей много разных книжек с картинками, и в одной из них было стихотворение "Ленин умер".

Она была большая охотница учить стихи и рассказывать их на сцене. Однажды она мне говорит:

- Мама, научи меня хорошим стихам, - и я начала её учить.

Первое стихотворение, которому я её научила: "Ленин умер", второе стихотворение "Бабушка и внучка" и другие.

21-го января 1930 года была годовщина, когда умер любимый вождь В.И. Ленин. Дети, пионеры, школьники выступали на сцене, и наша дочь Лидочка тоже вышла на сцену и начала рассказывать стихи.

"Ленин умер"

Его уж нет, недвижно тело,

Жизнь догорела как свеча,

Но не умрет живое дело,

Бессмертно имя Ильича.

"Бабушка и внучка"

Бабушку спросила я, бабушка

милая, вот узнать хотела я.

Почему мои косички рыженькие,

как у лисички, а ты такая белая.

Отвечала бабушка: "Ах ты моя

внученька, ты моя вострушечка

ведь ты уже молодая, а я уже

старушка, потому и седая.

А у нашей киски Пушки

три котеночка слепушки

а один, но как на смех

белый-белый точно снег.

Нет пойду, спрошу опять

Как же мне теперь понять,

Разве у нашей киски Пушки

дети старушки.

Она говорила очень правильно, отчетливо и красиво, не смотря на то, что ей было всего шесть лет от роду.

Народ, сидя в зале, слушал, как она рассказывала, все очень удивлялись, что такая крошка, и так может говорить. Многие из матерей сидели, плакали и говорили, какие у людей умные дети.

Я, мать, сидя сбоку родителей, слушала, какого мнения о моей дочурке, была очень рада, что она вышла, прощебетала как перепелочка, поклонилась сидящим в зале и ушла со сцены.

Она у меня спрашивала:

- Мама, а почему дедушка Ленин так рано умер?

Я ей рассказала, что могла, говорила, что он много пережил за революцию, за советскую власть, за народ.

Она очень была пристрастна слушать, чтобы я ей рассказывала обо всем.

Я ей сказала:

- Вот вырастишь большая, тогда узнаешь все, как проходит жизнь человека и что встречается на пути его жизни.

Семья наша состояла из четырех человек. Я, муж и двое детей, это я хочу сказать о том, как ей приходилось возрастать, а вообще у меня было шесть детей, но возрастали они больше двое, брат и сестра, брат был рождения 1919 года, а сестра 1924 года.

В школу она пошла шести лет, брат ее уже учился в четвертом классе.

И как только брат собирается идти в школу, и она за ним бежит. Он обвернется, ее ругает, говорит:

- Иди домой, а то замерзнешь.

Но она не слушала и продолжала идти.

Учительница нам была знакомая, сажала её с детьми вместе в первом классе. И так она продолжала учиться. Училась она хорошо. Ни одного года не было таких случаев, чтобы она сидела два года в одном и том же классе.

Семнадцати лет она закончила десятилетку. Отметки у нее были за все годы по дисциплинам удовлетворительно, хорошо и отлично.

Любила она заниматься физкультурой. Бывало утром встанет в шесть часов утра, по радио начинают передавать утреннюю зарядку и как по радио передают, так она и делает, а после гимнастики приготовляется к урокам.

Дочь наша училась в школе и была ко всему внимательна, любила все делать, любила и домашнюю работу.

Десяти лет она начала заниматься рукоделием, вышила себе платье в школу, потом вышивала блузки, комбинации, разных видов коврики, вязала накидки, воротнички, кружева всех видов, вообще она была большая рукодельница.

Даже учила своих подруг. Бывало подруги ей завидовали, ей говорили, вот Лидочка, как тебе охота все это делать, ведь ты учишься в школе и успеваешь все помимо этого делать, шить на машинке и убирать в комнате и т.д.

С четырнадцати лет она стала читать книги, книг она читала очень много, бывало до того доходило, что я ее очень ругала за них, говорю:

- Ложись спать.

А она не ложится, говорит:

- Я ещё немного почитаю.

Проснешься часов в двенадцать ночи, а она сидит, читает, и опять начинаешь её ругать.

А она говорит:

- Ну что тебе до этого. Ведь ты же спишь, ну и спи себе преспокойно.

Я встану, потушу свет. Она ляжет, покуда я усну, а потом потихоньку встанет, дверь в спальню закроет, свет у себя в комнате зажжет и продолжает читать.

Когда она была пионеркой, то говорила мне:

- Мама, когда я только вырасту большая, чтобы я была комсомолкой, а не пионеркой.

Я ей отвечала, что тебе, дочь моя, ещё рано говорить за комсомол, придет время, вырастишь большая и будешь комсомолкой, а сейчас об этом говорить не приходится.

Когда Лидочке было три года, у нее уже была подруга Надя Петрачкова. Мы родители покупали им много разных игрушек, обстановку детскую, шифоньеры, диваны, комоды, стулья, куклы, мячи, книжки и т.п. и все свое детство она проводила с Надей Петрачковой.

Игрались они очень дружно, ладили между собой. Однажды ходил фотограф по квартирам, а они гуляли по улице и спросили его:

- Дядя, нас сфотографируешь?

Он им ответил:

- А почему же нет?

Они стали под домиком, и он их сфотографировал.

Фотокарточки они получили минут через двадцать, и бежать домой:

- Мама, давай денег, я с Надей сфотографировалась.

Мы, родители, посмотрели фото. Очень смеялись. Они получились очень плохо. Лица их поискревлены и глазенки пожмурены. Эта фотокарточка и сейчас хранится у нас. С Надей они дружили до возраста лет.

И так наша дочь росла и продолжала учиться в школе. Сколько она училась и все твердила о комсомоле, говорила она мне:

- Мамочка милая, и когда же я уже вырасту, чтобы меня приняли в комсомол, ведь я же не могу представить себе, как я буду комсомолкой.

И вот ей подходили лета вступать в комсомол. Однажды у них в школе было собрание о вступлении в комсомол. Она рождения 1924 года 12-го декабря, очень себе хотела прибавить год, но секретарь комсомола ее опять не принял этот год, потому что не разрешалось принимать неположенных лет.

Пришла она домой и сильно плакала и говорила мне:

- Ведь ты, мама, подумай сама, ещё целый год дожидать. Ведь я наверно не дождусь, ведь со мной может что-нибудь случится, могу заболеть и умереть и не побуду комсомолкой. Мама, а какая счастливая и радостная жизнь комсомольская. Я как посмотрю, не нарадуюсь на нее, но неправда, дождусь и я, и мое счастье не пропадет, правда, мама.

Она мне очень надоела своим комсомолом. Я и то говорила, хотя бы уже скорей проходил год, чтобы ты мне не галдела, ведь это уже надоело слушать одно и тоже.

На следующий год ее приняли в комсомол, выдали ей комсомольский билет. Пришла она домой, принесла и комсомольский билет.

Сколько было радости, я вам передать не могу. На конец я думала, что она от такой радости с ума сойдет. Показывает мне билет, а я ей говорю:

- Дай, я посмотрю сама.

А она:

- Нет, мама, комсомольский билет не разрешается давать в руки посторонним лицам. Я его должна хранить как свой глаз.

Я как мать очень была рада за нее, что она теперь будет спокойно учиться и не надоедать мне. Я и папа поздравили ее со вступлением в комсомол.

Когда она побыла несколько комсомолкой, ее назначили пионервожатой. Она очень любила своих пионеров и рассказывала им то, как она росла в детстве, и какие она любила рассказывать стихи, учила она и их рассказывать "Ленин умер", "Бабушка и внучка" и другие.

Однажды она заболела. Пионеры как узнали, приходили ее проведывать, а некоторые пионеры приносили ей гостинцы, а кто цветов и просили, чтобы скорей поправлялась и выходила в школу.

Как обычно подруги спрашивают друг у друга, кто на чего пристрастный учиться. Моя дочь говорит: "Я артистка". А она когда ещё училась в школе, то обязательно напишет где-нибудь в политурке или на какой- нибудь бумажке: "Заслуженная артистка Московского драматического театра Лидия Макаровна Андросова".

Мы как родители почему-то этого не жалели. Она однажды спрашивает у нас:

- Папа и мама, вот скажите мне на чего бы вы хотели, чтобы я училась?

Мы ей сказали:

- На кого хочешь, сама выбирай профиль, но только не на артистку.

За эту артистку я как мать гоняла ее. В особенности даже слушать не могла, когда она говорит за это. Потом я ей сказала:

- Можешь прекратить разговор об этом или уходи из дому, разве мы тебя на то учили и так воспитывали, чтобы ты шла в артистки занимать такую кочующую жизнь, да никогда этому не бывать.

Тогда она видит, что ничего из этого не получится. Бросила все это и говорит:

- А по вашему на чего я должна учиться, медицину я не люблю, учительствовать тоже самое. Мама, тогда вот что, я буду учиться на инженера. Мне дадут легковую машину, буду тебя возить с собой, а ты будешь гордиться своей дочерью и будет тебе очень приятно, что имеется у тебя такая дочь. Ну, мама, надо бросить все шутки в сторону, а говорить серьезно, как я сказала, что буду учиться на инженера, так и должно быть.

Когда она окончила девятый класс, подруги ее тоже, и все они сговорились ехать в техникум. Написали запрос в текстильный техникум, им ответили, чтобы приезжали, места есть.

Стали они приготовляться: Надя Петля, Надя Петрачкова, Вера Воронцова и наша дочь Лида и другие.

Вдруг вспыхнула война, и план их относительно учебы поломался. Наша дочь и ее подруги пошли учиться в десятый класс.

Да ещё я забыла написать, когда она ещё училась в восьмом, девятом и десятом классах, она ходила учиться в балетный кружок. В последствии очень хорошо танцевала балетные танцы, фокстроты, танго и другие.

Наша дочь играла на гитаре, пела, плясала, выступала на сцене, рассказывала частушки. В 1942 г. Когда у нас стояли военные, она вместе с ними выступала в ихнем кружке. Даже приходили к нам на квартиру и очень просили нас, чтобы мы ее пускали играть на сцене в их кружке.

Военные товарищи говорили, нам родителям, чтобы мы не сомневались за свою дочь, она ведет себя очень хорошо, скромно против других девушек.

Перед окончанием десятого класса она думала ехать учиться в институт, как только кончится война, на инженера химика.

Этот год она дружила с Колей Сумским. Коля тоже изъявил желание поехать учиться в этот институт, но война все продолжалась...

Учась ещё в десятом классе, Коля Сумской, Володя Жданов и наша дочь Лида работали тайно в милиции, связаны были с органами Н.К.В.Д. Они после учебы где-то ходили втроем, когда возвращались, что- то писали. Я как мать спрашивала, что писали, но они отвечали:

- Это не обязательно тебе знать.

Я на нее очень обижалась, что она мне так отвечала, а она говорит:

- Но а зачем спрашивать, чего тебе не полагается знать.

Она была очень настойчивая, и от нас ей за это частенько попадало, но это ее совершенно не меняло, что она захочет, то и делает.

Мы родители свою дочь сильно любили, то мы ей во многом подражали, отец бывало говорит мне:

- А какое тебе до них дело, что ты ко всему допрашиваешься, раз она говорит тебе, что нельзя, значит нельзя и можешь больше не приставать к ней, чего можно будет сказать, она сама скажет.

Но я же знала, что они работают, но я только не знала, кого они выявляют, а мне это было очень интересно знать.

В 1941 году в ноябре месяце враг приближался к Краснодону, был в Красном луче, но наши войска не допустили дальше вступать, ход им прекратили и они стояли на одном месте до 1942 года июля месяца.

С июля месяца 1942 года враг начал вести наступление и 19 июля занял наш родной Краснодон.

Перед этим как вступать этим паразитам в наш родной Краснодон, отец Лидочки работал начальником шахты N18 и как начальник шахты был оставлен советскими органами Н.К.В.Д. взорвать шахту. 16-го июля взорвали шахту, была одна жуть, передать не возможно. Покрыла все черная туча.

Дочь наша была ещё дома, тут гудит, гремит, а она взяла книжечку, легла в постель и читает как будто ей и не касается.

Я была сильно расстроена и говорю ей:

- Что же ты лежишь, что ты думаешь, ведь придут немцы они будут издеваться над тобой, как же я буду смотреть на это дело.

А у них видно уже было сговорено не уходить, она мне отвечает:

- Но а что, мама, по-твоему мне делать, уходить?

Я ей говорю:

- Ну, конечно, нужно уходить, собираться и идти к папе на шахту и вместе с ним поедешь.

Стала я её собирать, навязала ей два узла сзади и спереди, вышла она во двор. Я глянула на нее, сердце мое замерло, и как крикнула не своим голосом, вступилась за нее, кричу:

- Дочь моя золотая, на кого же вы меня бросаете, вернись Лидочка, я не могу одна оставаться без тебя.

Она опять спокойно снимает свои сумки и говорит:

- Мама, но я тебя не пойму, то иди, то не надо, но я не пойду и буду с тобой, мамочка.

Опять я этим не успокаиваюсь:

- Нет, Лидочка, нет, моя дочь родная, иди, иди, догоняй папу.

И она ушла.

Я была в безсознании несколько минут, меня соседи отхаживали, когда я пришла в сознание, то я опять вспомнила дочь и сейчас же побежала на шахту, но я их догнать не могла. Я только видела, как они уходили все дальше и дальше от меня. Видела я, что подвода шла впереди, везла продукты и вещи, а они с рабочими шли сзади за подводой. Я вернулась, ибо догнать я их не могла, они были от меня очень далеко.

Пришла я домой, стою мне тяжко и жутко, вспомнила за сына, а за ее брата, и думаю: сын на фронте, может уже убит, муж ушел, дочь ушла, и что же делать мне, куда деваться.

В этот момент пришел к нам сосед и говорит:

- Дарья Кузьмнична, вы уходите с этой квартиры, а то домик этот видный.

А мы занимали полдомика.

- ...Смотрите, кто ещё докажет, что ваш муж взрывал шахту и что дочь комсомолка, и сын танкист - механик водителя танка.

Это уже было всем известно, кем был на фронте наш сын.

Мы за сына от командования получали неоднократно благодарности, по этому сосед говорил:

- Если вы останетесь, то вас могут казнить или повесить. Этим паразитам ничего не составляет это сделать.

Послушав совета соседа, я собрала к себе в квартиру своих соседей, и говорила им:

- Берите мои вещи, кто что хочет, только с таким условием, если я останусь жива, то вещи верните мне обратно. Если убьют, то ваше счастье, все останется вам.

И так все у меня унесли в квартиры.

После этого я сейчас же ушла на шахту N1, оставила себе кровать, перину, пару подушек, одеяло и сундук.

А вокруг все грохочет, гудит, пули свистят, снаряды рвутся, народ мечется во все стороны, места себе не находят.

В общем, 18-го июля, я уже переместилась на новую квартиру, рядом с квартирой врача Нины Петровны, которая давала фиктивные справки нашим детям, чтобы их не забрали в Германию, так как 19- го июля 1942 г. паразиты-немцы заняли наш Краснодон и начали грабить, арестовывать, убивать мирных советских граждан и т.д.

На новой квартире я спекла себе две буханки хлеба и еще не успели остыть, как входят эти паразиты в квартиру. Я сразу убежала в сад, а хозяйка осталась в квартире. Они забрали мой хлеб, яички и курей.

А у Нины Петровны тоже самое. Мать ее ругается на них, но они ничего не понимают. Один идет впереди и берет, что ему нравится, а другой сзади с наганом и фонарем светит, чтобы ему не повылазило, что брать.

Прошло девять дней, дочь моя любимая возвратилась домой, начала мне рассказывать, как она пошла из дому и что ей встречалось на пути.

- Мама, когда я пришла на шахту, папа меня встретил. Я ему рассказала, что было с тобой. Мама, как ты мне говорила, чтобы я не отставала от папы, и чтобы папа за мной смотрел как за своим глазом. Но не так получилось, как ты, мама, говорила, ведь это, мамочка, война. За дочерью папе смотреть некогда, да она и сама не ребенок. Когда подвода стала трогаться, я положила узлы на подводу и пошла вместе с рабочими, а папа поехал на лошади верхом в трест в органы Н.К.В.Д., чтобы дали машину, но там уже никого не было, и с тех пор я папу не видела. Дошли мы до Донца, там переправиться не возможно, смотрим, а нас немец уже догоняет, идут танки, мотоциклы, автомашины, с самолетов бомбят, и с пулеметов обстреливают переправу. Я была в красном сарафане, как ты сама знаешь, мне пришлось на себя надеть жакет, комсомольский билет я всунула с бокового кармана, подрезав рукав, и зашила его в руках, ибо это есть мое счастье и сказала: "Умру с комсомольским билетом". Во время бомбежки мы отъехали в степь, поставили свою бричку и положились по степи. Я сначала легла вниз головой, а потом думаю, что же я за комсомолка, что якобы боюсь смерти. Нет. Комсомольцы смерти не боятся. Они должны умирать смело и храбро за свою советскую родину. Перевернулась я вверх лицом, и мне, мама, почему-то не страшно было умереть, только хотелось еще побороться с этим паразитом, а тут как нарочно пристал один самолет ко мне. Обстреливает и обстреливает меня с пулемета, на мне сарафан красный, ему я, наверное, понравилась. Лежу я и смеюсь: "все равно не попадешь, я комсомолка бессмертная, ибо меня хранит комсомольский билет, он у меня на груди со мной".

Теперь я хочу вернуться к прошлому ещё до войны нашего сына, и брата Лидочки. Мы провожали его на действительную службу - это было в декабре месяце 1940 г.

Он когда шел служить Советскому Союзу, дал клятву перед своими родителями, своею сестрой, говорил, как он будет выполнять все законы Ленина- Сталина.

По прибытию в часть он получил назначение в город Борисов в Белоруссию в танковое училище. И все время учился на механика, водителя танка, несколько раз они выезжали на тактические занятия, и он брал всегда первенство.

Учился он на отлично и вместо шести месяцев он закончил школу за три месяца. И когда вспыхнула война, мы от него месяцев пять не получали писем, думали, что он уже убит, но счастье улыбнулась нам, он пишет нам письмо и говорит:

"Вы думали, что меня уже нет в живых. Нет, я жив и невредим. Был такой случай один, что нас бомбили, мы залегли в рожь. Упало три бомбы около нас и не разорвались. После этого, когда улетели самолеты, мы поднялись, разобрали эти бомбы. И что же оказалось у них опилки и записки: "Дорогие товарищи, чем можем, тем поможем".

И с тех пор началась у нас с сыном переписка.

Сестре он писал записки отдельно.

"Ника, дорогой мой брат, бей врага покрепче и не давай им пощады ни в чем, и без награды домой не приходи", - писала ему сестра: "а я буду в тылу помогать против лютого врага".

Брат ей отвечает: "Дорогая моя сестрица Лидочка, без награды я не вернусь или грудь в крестах или же голова в кустах. Живой паразитам в руке не дамся, сам себя застрелю, если будет безвыходное положение".

Всю войну наша дочь читала много газет и в одной газете она вычитала, как мучили Таню Космодемьянскую, в газете было нарисовано как ее вешали и как водили босую и почти нагую и какие ей только не применяли казни.

С тех пор наша дочь углубилась в эту работу. Она мне говорит:

- Мама, вот подумай, какая она отважная девушка, сколько ее мучили, но она ни в чем не призналась даже при казни. Ее офицер спрашивает, а где сейчас будет Сталин. Тов. Сталин на своем посту.

И так Лида мне без конца все твердила. За нее до того дошло, что я ей говорю:

- Почему ты мне так часто говоришь о ней? Не думаешь ли ты партизанкой быть?

А что же ты думаешь? Хочу и буду.

А я ей отвечаю:

- С тебя партизанка, - говорю смеясь, - ну, - говорю, - действуй.

Но я как мать никогда не подумала, чтобы это было серьезно. Я просто думала - это просто разговор, все шутя, но не тут то было. Я все это забыла, а она и не думала забывать.

Когда Лида вернулась из эвакуации, говорит мне:

- Мама, мы должны вновь переселиться на шахту N5. Мы должны жить сами, занимать хотя бы одну комнату, но только сами.

Хорошо, я согласилась, пошли с ней и попросились к одним на квартиру. Нам дали одну комнату. Ход через коридор. Как только перешли, заявляются к нам на другой день Николай Сумской, Владимир Жданов и вот они начинают о чем-то говорить. Вижу, что я им мешаю. В разговоре дочь мне и говорит:

- Мама, ты бы куда-нибудь сходила, нам нужно кое о чем поговорить.

Я, конечно, согласилась.

Пришла я не скоро. Они уже ушли. Спрашиваю:

- О чем же вы говорили, что мне даже нельзя было слушать ваш разговор.

- Да о школе, но о чем же будем ещё разговаривать.

Думаю: "Врешь, о школе сейчас не разговаривают".

На другой день опять приходят, приходят и девушки: Нина Кезикова, Надя Петля, Надя Петрачкова и Нина Старцева. "Опять мне нельзя быть" - думаю. "Что они делают без меня. Это что-то начинают творить, то она уйдет, приходит очень поздно и спрашиваешь:

- Где была?

Говорит:

- У девочек.

Начинаешь ругать:

- Ведь ты знаешь, что при этих паразитах допоздна не разрешается ходить.

- Но я же не на улице была, а на квартире.

- Не знаю, где ты бываешь: на улице или в квартире.

Отца все нет и не знаем - ушел он от этих гадов или нет.

Полиция однажды приходит к нам, и говорят:

- Где ваш муж?

Отвечаю:

- Ушел.

- А нам вот говорят, что он эту ночь был дома. Он у вас партизан.

- Не знаю, кто он: партизан или нет, но дома не был.

Все время полиция следила за нашим домом, пока пришел отец Лидочки. И что было, когда он пришел.

Это было вечером. Я ругала свою дочь, чтобы она не ходила по вечерам, вдруг кто-то стучится в дверь. Мы не слышали. Он приоткрыл дверь и говорит:

- Здесь семья Андросовых живет?

Дочь увидела отца и как крикнет:

- Папа!

Я и не успела одуматься, смотрю, а она уже с отцом в объятиях, целуются и крепко плачут.

Со слезами на глазах отец говорит:

- Дочь моя родная, я думал, что тебя больше не увижу никогда, я ведь ушел очень далеко за этот месяц. Я только и думал о тебе и считал, что ты погибла на переправе.

Начала я рассказывать мужу, что тебя ищет полиция и говорят, что ты партизан. Он в это время сидел на стуле и дочь опять бросилась к нему на шею.

- Папочка, милый мой, какой ты стал старый за это время, как мы беспокоились за тебя. Мы так и знали с мамой, что ты ищешь меня, но меня было найти очень трудно.

Ей папа отвечал:

- Так дочь моя родная, я нашел тебя свое счастье и больше мне ничего не надо. Пусть меня теперь казнят, стреляют, вешают, мне теперь все равно.

Дочь сидела все время у отца на коленях и слушала, что отец говорил, и он опять заплакал, а Лидочка говорила ему:

- Нет, папочка, нет родной, мы сейчас ещё не погибнем. Мы должны еще творить чудеса этим гадам.

Листовки все это время за отсутствие отца распространялись все больше и больше. Я как мать не знала, кто это делает, а она мне не говорила.

Месяца три я не знала о ихней работе, но чувствовала, что наши дети что-то делают.

После этого отца полиция все допрашивала, но добиться ничего не могли. Заставляли идти работать. Он пошел на эту шахту, где был сам начальником и он ее взрывал.

Там работала и его дочь и все Лидины подруги. Пошли они работать для того, чтобы их не забрали в Германию. Они там раскидывали уголь, который горел, переносили в ручную. В общем, применяли лошадиную силу, крутили вороток, копали уборные и т.д., а отец Лиды работал на крепи, но эта работа его тянулась недолго. Как только выйдет он на шахту, так и начинаются уперки. Многие рабочие были настроены против Советской власти. Помощником штейгера был Никулин Павел Иванович, а до этого он был у моего мужа запальщиком и хотя бы был богат, а то таки ланцы несчастные четверо детей и пошел против Советской власти, такая идиотина.

Однажды Никулин подошел до каната лежащего на шахте и говорит над шахтой, чтобы мой муж слышал:

- Вот взять этот канат и бросить в шахту вместе с той сволочью, кто взрывал шахту и кто оставил рабочего без куска хлеба.

Это было сказано в присутствии рабочих, которые тоже стали ругать моего мужа, но мой муж, недолго думая, говорит:

- Можете бросать меня в шахту, но вам от этого не полегчает. Гитлер все равно не даст килограмм хлеба, как получали триста грамм, так и будете получать.

На другой день сочинили на него целое дело. Штейгер, его помощник, потом здесь был комендантом нашего поселка Кривцун и бухгалтер Ворона, которого осудил военный трибунал на 10 лет за "Молодую гвардию".

Они написали на моего мужа заявление и подали в полицию. На другой день ночью стучат в дверь. Я спрашиваю:

- Кто там?

- Открывай, это полиция.

Я открыла, вошли два полицая, арестовали мужа и повели в поселковую полицию.

Утром другого дня его гнали с винтовками в руках четыре полицая в городскую тюрьму Краснодона. До ареста мужа мы перешли в другую квартиру, которая числилась спасительной. Квартира эта находилась на краю балки, где моей дочери было удобно работать подпольную работу.

Я, конечно, не знала точно, что это работают наши дети, но вскорости как забрали отца Лиды, я узнала. Однажды пришла к нам ее подруга Нина Кезикова и мы стали с ней разговаривать и Нина проговорилась. Говорит:

- Лидочка, а мы еще вот на этом месте не повесили листовку.

Я здесь сразу же и вцепилась в нее:

- Какая же ты дочь, если ты скрываешь от своей матери. Ведь я ничего не имею, даже очень довольна, если ты делаешь такое важное дело.

Она сразу начала себя оправдывать, почему она мне не призналась:

- Мамочка, ведь у тебя сердце больное, ты слабая здоровьем, потому я и умалкивала, чтобы ты была спокойно. А теперь я могу тебе рассказать кое что. Я знаю родную маму, как она предана своим детям и советской власти, и что она никогда ни слова не может сказать где-нибудь даже ни родному брату, ни родной сестре.

И начала она мне рассказывать:

- Знаешь, мама, как мы с тобой ездили за хлебом и везли тачку, у меня было много листовок. Я их разбрасывала до самой Каменки и когда приехали на Каменку, я и там клала под заборы домов и ты, моя мамочка, не заметила. Для тебя это было лучше, что ты не знала потому, что папу забрали, и ты очень волновалась за меня. Когда я вернулась из эвакуации, к нам ходили девочки и мальчики. Это мы начали работать подпольную работу. Все листовки, где только были повешены - это все было сделано нашими руками.

- Видишь, Лидочка, как ты делала, маме не говорила. Ты же прекрасно знала, что за нами следит полиция. Вдруг пришли бы обыск делать, а я ничего не знаю и если бы нашли что-нибудь, тогда что было бы, а если бы я узнала, то я тоже бы следила за этим делом.

Она говорит мне:

- Не беспокойся за меня, мама. Ты думаешь, что я настолько глупая, так и положу где попало, да ни одна полиция не найдет у нас ничего, где я храню - это только знаю я.

Дорогие читатели, я немного поспешила написать, что я уже знала о ее работе. Нет - я еще не знала. Я узнала тогда, когда вернулся ее отец из тюрьмы.

Однажды мы с ней понесли отцу передачу в Краснодонскую тюрьму и по дороге разговорились с женщинами о том, как бы узнать, за что сидит мой муж, а они мне говорят:

- Вы пойдите на ту сторону, где они ходят оправляться, там уборная с двух сторон, загородки нет и вы там поговорите. Мы уже так делали, и нам удавалось.

Я так и сделала: пошла, постояла немного, выходит мой муж. Ведет его полицай, молоденький совсем пацан. Я у него спрашиваю:

- Сынок милый, я заскочу в уборную на одну минутку, поговорю с мужем, за что он сидит, ведь ты человек свой.

Он головенку наклонил и молчит, я сразу поняла, что он согласен.

Забежала в уборную я с глухой стороны, спрашиваю его через стенку:

- Макарий, скажи, за что ты сидишь?

А он мне отвечает:

- За агитацию против немецкой власти и за распространение листовок.

Не успел он мне договорить, как от дома тюрьмы кричит старший дежурный на этого полицая:

- Забрать ее! Ты куда смотришь - сам хочешь туда, где сидит ее муж?!

Я выбежала и давай уходит. Он за мной. Кричит:

- Стой! Стрелять буду.

Он крикнул несколько раз, я остановилась, а то думаю: "Застрелит, паразит".

Дочь моя кричит:

- Мамочка, не ходи!

А куда тут не ходи, когда наделали такой крик, что выбежали еще несколько полицаев и забрали меня.

Привели в дежурную к старшему полицаю. Он начинает кричать, ругаться, кулаками об стол стучать, что захотела переговориться. Я говорю:

- Господин начальник, я не переговаривалась.

А он опять как закричит:

- Замолчи, негодяйка, еще она будет отказываться.

Дежурный полицай приказал обыскать меня. На мне был одет костюм, и сказал он уборщице:

- Обыщи эту негодяйку.

Она подошла ко мне и стала обыскивать.

Уборщица полезла ко мне в карман и почувствовала в кармане бумажку, но видно и там люди были наши. Она смяла эту бумажку в кулак, вынула руки с кармана и сказала:

- Нет ничего.

Повернулась и ушла.

До этого он заставлял обыскивать меня одного полицая, но он тоже видно был наш человек, как услышал шорох бумажки, он вытащил руку из кармана и сказал:

- Нет ничего.

Так что после того как обыскала меня уборщица, этот полицай уже знал, что у меня в кармане есть записка, и что она ее взяла, но он не сказал никому.

Они конечно оба глубоко ошибались: никакой записки у меня не было, а была просто чистая бумажка, но, конечно, откуда они знали, что она чистая бумажка. Они только думали то, что я хотела передать ее мужу.

Потом он не поверил и подошел обыскивать сам и тоже ничего не нашел, а сам ругает и спрашивает меня:

- Так за что сидит твой муж?

Я говорю:

- Не знаю.

И как закричит на полицая:

- Взять ее и посадить в казаматку.

Я стала говорить:

- Так помилуйте, господин начальник, за что же вы меня будете сажать, ведь я ничего не знаю.

А он, паразит, мне говорит:

- Вот подожди, приедет следовать - он тебя "помилует".

Отвели меня, открыли казематку и убросили как собаку и говорят:

- Молчи и неоговаривайся.

Камера очень маленькая, у ней сидело шесть женщин - я седьмая. Окна в камере не было. Это мне так показалось, а когда я разместилась, глянула вверх, под самый потолок, то увидела крошечное оконце, в которое чуть-чуть проникал свет.

Женщины стали у меня спрашивать:

- За что вас посадили?

Я им рассказала, но опять же говорю и им, что я с ним не переговаривалась. Думаю: "Откуда я знаю, что за люди сидят - может на таких как я они подсылают вперед человека, что выпытать".

Возможно, они там сидели все честные граждане, но я очень боялась. Они у меня много спрашивали:

- Далеко ли наши и скоро они придут?

Мне так хотелось им все рассказать, но я страшно боялась.

Вдруг зазвенели ключи, открылась дверь и говорит полицай:

- Кто переговаривался с мужем, выходи.

Отвечаю:

- Я, но я же не переговаривалась.

А он мне говорит:

- Можешь не оправдываться. Перед большим начальником - там будешь оправдываться.

Ведет он меня по длинному коридору, заглянул в один кабинет, видно нет следователя и говорит мне:

- Подожди здесь, - а сам ушел.

Я была прилично одета, стою и смотрю. Вот напротив меня открылась дверь, и что же я там увидела: стоит столик, столик узенький и длинный в рост человека, а на нем лежат куцки всех сортов и шомпола, по этой комнате ходит палач, ожидает добычи.

Увидев все это, я обмерла. Сердце мое стало биться так, что я думала: оно выскочит наружу. И думаю - это уже мне отсюда не выйти живой.

По коридору слышаться шаги, подходит ко мне, поздоровался. Это был следователь. Я ответила тоже. Он спрашивает меня:

- Почему вы здесь стоите?

Одет он был в румынской одежде. Я сразу очень испугалась и не находила слов для ответа. Говорю ему:

- Да вот привет меня полицейский, поставил. Говорит - обожди здесь.

- Но хорошо, вы же знаете, почему он вас оставил здесь.

- Конечно, знаю, - ответила я, - А за что сидит мой муж, не знаю.

Он говорит:

- Не может быть, чтобы вы не знали.

Он спрашивает:

- А сколько лет вашему мужу?

Я отвечаю:

- 43 года.

- А какой год рождения?

Я отвечаю:

- 1899.

- А вам сколько лет?

- Мне 41 год.

- А вы какого года рождения?

- Я 1901 г.

Тогда он говорит мне:

- Видите - вы женщина грамотная, благородная, а зачем вы так сделали?

Я опять стала оправдываться. Он говорит:

- Но хорошо, пойдемте в кабинет ко мне.

Зашли. Приходят еще много полицаев. Сам он сел на диван, закинув нога за ногу и вновь стал допрашивать. Я ему говорю:

- Господин следователь, я с ним не переговаривалась. Я не успела дойти до уборной, как меня арестовали.

Тут один полицейский подскакивает и говорит:

- Брешет как собака. Она переговаривалась.

Он говорит:

- Видите, кому же мне в таком случаем верить: вам или своему дежурному? Конечно, я верю своему работнику, а не вам. Вам мы дадим десять плетей.

Я как крикнула:

- Да господин следователь, за что же вы меня будите бить, ведь я не в чем не виновата, я у родных никогда не была бита, у меня сердце больное. Я все равно не перенесу этих побоев.

Стоят полицейские и как засмеются:

- Ха-ха-ха. Она не выдержит этих побоев! У нас не такие были как ты и то выдерживали. Дадим 25 плетей, встанет, засмеется и пойдет, рада только тем, что ее выпустили, так и ты выдержишь.

А я опять прошу:

- Господин начальник, да простите же меня, ведь я ни в чем не виновата, и как обидно напрасно переносить побои.

Вижу, что он сдается:

- Ну, - говорит, - идите, да чтобы большего этого не было.

Я от радости не знала, в какие мне двери попасть. Уходить бежу и думаю: как бы мне не попасть к этому проклятому палачу, которого я видела. Он такой страшный, как зверь.

Выбегаю на улицу, уже смеркается, ищу глазами, где моя дочь. Знаю, что она без меня не уйдет. Она увидела меня первая. Потом я ее. Она кричит:

- Мамочка, я вот где ожидаю тебя!

Она бросилась мне на шею:

- Мамочка, милая, расскажи, что было с тобой, как тебя забрали. Я начала рассказывать, как меня допрашивал следователь и что мне назначили дать десять плетей, а я его начала просить: "господин следователь, простите, за что вы меня будете бить, ведь я ни в чем не виновата".

Она слушала меня, потом как толкнет меня от себя.

- Ты просила этого идиота: господин начальник, простите меня, унижалась перед этой сволочью, да никогда бы я этого не сделала, чтобы просить простить этого мерзавца.

А я ей говорю:

- А как же по твоему: пусть бы мне дали десять плетей?

- Да - пусть дали десять плетей и то легче перенести, чем унижаться перед такой гадиной.

Я говорю:

- Ну хорошо, вот когда ты попадешь туда, тогда не будешь унижаться. Ведь я же виновата, я переговаривалась с твоим отцом, и я отбрехалась от него. Если бы я призналась и просила, чтобы меня простили, тогда бы ты так обижалась на меня, а то как бы не было, а я отбрехалась от него и в боку не болит.

Стало почти совсем тем